Мы с мамой присели на скамейку, что стояла возле дома деда Михея. В деревне наша семья чужая, что нам лезть со своими домыслами. Я было хотела подойти, но мама остановила.

— Лара, толпа начнёт искать виноватых. А люди бывают несправедливы. Не надо привлекать к себе лишнее внимание.

Под деревьями там, где кончался посёлок, бегали дети, заглядывая за каждый куст. Женщины сперва кричали на них, но потом махнули рукой. Лес не был деревенским в диковинку.

Собрание, так ничего и не решив, отправилось по сожжённым домам, разгребать завалы. Вытаскивали уцелевшую мебель, вещи, бытовую технику. Доставали из закромов свечи и керосинки.

— Вот приедет начальство из райцентра, они-то уж разберутся, — шепелявила бабка Аглая.

— Какое начальство, старая, — шикнул на неё Трофим, вечно пьяный, обрюзгший мужичонка, — как они доберутся? Соображать надо, — он выразительно постучал себя по лбу.

Бабка охнула, перекрестилась и замолчала.

Во дворах погорельцев росли кучи вещей. Женщины украдкой утирали слёзы, глядя на разорённое хозяйство. Перебирали то, что ещё было пригодным, остальное сваливали в кучу.

К вечеру пострадавших разместили по домам. Потеснились, приняли людей, в одну ночь оставшихся без крова.

Я стояла возле забора, не зная, что делать дальше. Связи тоже не было. Телефон услужливо подсвечивал экран, где серым уныло мигала антенна. Безмолвствовали и домашние аппараты, в трубке было тихо.

— Ты внучка деда Михея? — Услышала я голос рядом, от которого невольно вздрогнула, погрузившись в свои мысли.

— Нет. Он старый товарищ моего деда, приехали переждать непогоду. И вот.

Парень, что завёл разговор, понятливо кивнул. Он был выше меня на голову, но ещё по-мальчишески субтильный. Загорелый не по времени.

— Меня Гришей зовут, — представился он, — родители услали к бабушке на лето.

— Ты уверен, что только на лето? — предчувствие болезненно сжало сердце.

— В интернете и раньше выкладывали такие истории. Закинет куда-нибудь человека или целый автобус с туристами. Поплутают немного и возвращаются в своё время. Правда, иные через несколько лет, — он, запнувшись, замолчал.

— Это не интернет, там всё перевернут с ног на голову и выдают за правду, а люди и верят, — я смотрела на чащу, — а если мы здесь застрянем на десятки лет?

— Да брось, не может потеряться целая деревня. Нас найдут.

— Кто?

Гриша замолчал и тоскливо оглянулся на стену леса.

— Эм-м-м, ладно, пойду я. Бабка потеряет.

Видно, что ему неуютно от страха. Он пошёл по улице, понурив голову.

Как зашло солнце, вернулись дед и отец. Мама торопливо накрывала нехитрый ужин: жареную картошку и солёные огурцы.

— Завтра, — сказал старик, смачно хрустнув огурчиком, — мужики поедут в сторону райцентра. Авось и отыщется дорога. Мало ли. Чего только на свете не бывает. Говорят, в войну даже самолёты немецкие терялись. Потом видели их в небе. Когда уже и про сражение забыли. Так-то.

— Да бросьте, — мама — сама прагматичность, вяло отмахнулась, — может, от взрыва съехал пласт земли. И всё.

— Откуда? — Покосился на неё дед.

— Ну-у-у, — она задумалась, — не знаю. Только уверена, что нас ищут и скоро всё объяснят.

Мы с папой молча жевали, слушая вялотекущую перепалку. Спорить не хотелось, как и гадать, что случилось.

Сразу после ужина легли спать. Ночью мне снился кошмар. Словно я блуждала среди замшелых сосен. Ветви больно хлестали по лицу, среди лесных теней мелькали пугающие силуэты, между ветками кустов горели чьи-то недобрые глаза. Проснулась оттого, что в груди гулко бухало сердце. В доме было тихо. Негромко похрапывал дед Михей, да тикал старый будильник.

Кровать стояла напротив окна. И меня не покидало ощущение чужого злобного взгляда. Решив, что это последствия дурного сна, укрылась с макушкой одеялом и вскоре заснула.

Утром, выгнав машины, местные старожилы, знавшие в лесу каждую тропку, засобирались в дорогу. Взяв с собой воды и немного припасов для перекуса, мужчины сели в автомобили и друг за другом выехали из деревни, протиснувшись промеж сосен.

— Вот увидите, к вечеру вернуться, — сказала одна из деревенских кумушек.

— Да кто знает, что за напасть приключилась? — вторая перебила товарку.

— Это. А-но-ма-лия, — бабка Аглая по слогам выговорила трудное слово.

— Не смешите народ, — позади толпы стоял большой хмурый мужик, с низким покатым лбом и недобрым взглядом, — всё людям за грехи даётся.

Его супруга, красивая женщина с оленьими глазами, в которых застыл страх, покосилась на мужа, но промолчала, закусив губу.

— А что, — вечно пьяного Трофима потянула на философию, — такие случаи науке известны. Разрыв пространственно-временного континуума, — выговорил он с третьего раза.

— Иди отсюдова. Континум, — отмахнулась от него бабка, — ты как шар зальёшь, так у тебя самого разрывы в памяти.

Трофим вздохнул, скорчил мину непонятого гения и тяжело, пошатываясь, побрёл к дому.

— У, курва, все погорели, а ему хоть бы хны, — раздался из толпы женский голос.

— Дураков и пьяных бог бережёт, — поднял палец угрюмый мужик.

Ещё немного посудачив, народ разошёлся по домам. Деревенская жизнь скучать не даёт. Скотина хочет есть и пить, иные дела тоже требуют внимания.

Уехавшие не вернулись ни в этот вечер, ни на следующий. Посёлок притих. Люди сидели по хатам, едва показываясь на улице. Жёны рвались вслед за мужьями, но их сумели отговорить. Куда ехать, если даже тропок не виднелось в хмурой чаще?

Наступил третий день ожидания. Нет-нет, кто-нибудь из села выходил на околицу, выглядывая, не послышится ли из леса рёв моторов. Время двигалось к обеду, когда из-за ёлок показался один из водителей, дядька Степан. Грязный, в оборванной одежде и абсолютно седой.

Бабы, заохав, выскочили на улицу. Помогли дойти до первой скамейки. Мужики оттеснили говорливых женщин. Гриша, подставив плечо, повёл Степана до дома.

Всю дорогу тот, находясь в полузабытьи, бормотал:

— Не ходите в лес. Съели…Они всех съели, — закрыв лицо руками, он вдруг заплакал. Тоненько и страшно.

Народ молча переглянулся.

— Что же это делается, а? — пьяно всхлипнул Трофим.

— Иди от греха, — в сердцах сплюнул дед Михей, — без тебя тошно.

Задавать вопросы невменяемому Степану было бессмысленно.

— А в самом деле, — поддержала его одна из женщин, — что же теперь делать, деда?

— Что, что. Разберёмся. Живы-здоровы, а там как-нибудь, — старик махнул рукой и тяжело прошаркал в дом.

Ужинали молча. Родители только переглядывались. Дед, шумно причмокивая, пил чай. Керосинка освещала наши задумчивые, угрюмые лица.

После ужина мама расстелила постели. Ложились, как и в первый раз. Сколько отец не настаивал, чтобы уступить деду его спальню, старик только отмахивался.

Посреди ночи снова проснулась. Злобный взгляд буквально жёг спину. Обернулась, всматриваясь в темноту за окном. С улицы послышался какой-то скребущий звук. Я задумалась:, а закрыта ли входная дверь на засов? Во дворе заскулила собака, но шум оборвался, закончившись сдавленным всхлипом. Где-то по деревне заходились псы, стихая один за другим, словно кто-то заставлял их замолчать.

По коже побежали холодные, липкие мурашки. Встать было боязно, будить родителей тоже не решилась. Через окно послышался тихий не то шелест, не то шипение, и за стеклом промелькнул белёсый силуэт. В темноте ночи мерещилось, что за стеклом кривится чья-то злобная морда. Зажмурившись, забралась под одеяло. Мозг услужливо подкидывал картинки из фильмов ужасов. Ничего, успокаивала я себя. Всё это только кажется.

Небо, как и все дни после катаклизма, было пасмурным. Тучи клубились над деревней, перекатываясь в вышине комьями грязной ваты. По календарю был май, но погода стояла промозглая, в воздухе постоянно витала сырая, мерзкая взвесь.

Мы не торопились выходить наружу. О ночном кошмаре я предпочла не говорить, родители всё равно не поверят. Приготовили с мамой нехитрый завтрак, согрели чай.