Дядя Лёша позвал соседских мужиков, велел им захоронить бабу Аглаю. Сам же отправился ко Льву Андреевичу.

Мы с папой вернулись домой. Гриша сидел за столом, нервно барабаня по нему пальцами. Стоило нам войти, он вперился в нас вопрошающим взглядом. Папа молча покачал головой, и парень поник. Мама обняла его за плечи:

— Тебе надо остаться с нами, места хватит. Не возвращайся домой, если нужны вещи, скажи, мы принесём.

— Да… Спасибо, — Гриша отвернулся и ушёл в спальню.

Вернулся дядя Лёша, за ним шёл Лев Андреевич со своим огнемётом, тем, что работал на газе.

— Собирайтесь, Лара, Гриша, Ольга Романовна. Идём все.

— Да зачем же ты детей в болото тянешь, — возмутился дед Михей.

Дядя Лёша тихо пересказал виденное старику:

— Уверен, что мы будем живы, чтобы вывести людей из леса? Нет, идём все. Кто-то да уцелеет.

Это была правда. Голая, не прикрытая. И оттого страшная. Неумолимая. Завтра может погибнуть дед или дядя Лёша, мама или папа, или я. Волосы на голове встали дыбом. Рассудок отчаянно сопротивлялся истине, которую диктовал ему разум.

Дядя Лёша вышел в сарай, занёс несколько пар резиновых сапог:

— Разбирайте, в ваших тапочках по болотам не побегаешь, — кивнул на кроссовки.

Мы обулись, сверху натянули куртки, которые отыскал у себя хозяин. Дядя Лёша и дед Михей взяли ружья. Папа подхватил топор со двора. Все вместе направились в лес.

Стоило зайти под густые кроны, как по коже поползли мурашки. Здесь нам не рады. Чувство отторжения было просто разлито в воздухе. Деревья тянули к нам свои корявые руки, норовя выткнуть веткой глаз, кусты цеплялись за одежду, не пуская дальше. Земля, прикрытая густой травой, изобиловала кочками, оступившись на такой в миг подвернёшь ногу. И ни одной тропки, даже звериной. Как будто мы попали в глухую тайгу. Повсюду лежали наполовину истлевшие погибшие деревья, на них обильно тянулись на своих тонких ножках поганки. Трава была пожухлой и спутанной, словно сеть. Ногу буквально приходилось выдирать из её цепких лап. Между стволов болтались старые тенёта паутины. На радость нам, обычной.

Мы с Гришей и мамой прихватили корзинки, надо набрать грибов. Запасы еды не бесконечны.

— Сколько живу, такого леса не видел, — ворчал дед Михей, — ни белки, ни пташки какой. Будто вымерли все.

— Или сожрали, — мрачно добавил Гриша.

— А может, от нас попрятались, — мама шла, оглядываясь по сторонам.

Мы прошли по проторённому пути и остановились перед буреломом, стоявшим сплошной стеной.

Мужчины принялись подрубать ветви и оттаскивать поваленные стволы. Я собирала грибы, надеюсь, съедобные. Мои познания были весьма скромны. Ну ничего, потом разберёмся, какие можно есть. Мама присоединилась ко мне.

— Интересно, как эти твари через такие завалы пробираются?

Она нахмурилась:

— Видела, какие когти? С такими можно и через почти отвесную стену перелезть. Как с альпинистским снаряжением.

Просека была готова, и мы пошли дальше.

— Стойте, — вдруг крикнул дед Михей. Он остановился перед аккуратной, ярко-зелёной полянкой.

— Смотрите, — старик ногой надавил на поверхность, и почва, казавшаяся совершенно нормальной, ушла под воду, — болото.

Мы отломали по длинной палке и принялись искать надёжный брод. Только всё без толку.

— Неужели придётся заново прокладывать другую тропу? — Расстроился дядя Лёша. Мы промолчали.

— Идите сюда, — махнул Гриша.

Всей гурьбой направились к нему. Он с победным видом ткнул палкой в твёрдую землю.

— Нашлась тропка, — улыбнулся дед Михей.

Я пригляделась, а ведь трава здесь отличается от болотной, она не такая зелёная, словно ей не хватало воды. Указал на это остальным.

— Соколиный глаз у тебя, Лара, — усмехнулся дядя Лёша, — но подметила ты верно.

Мы осторожно шли по едва заметной дорожке.

— Глядите, — вдруг остановил нас отец. На самом краю дорожки виднелся чёткий трёхпалый след, как от птичьей лапы.

— Здесь эти твари проходят, — склонился над землёй дядя Лёша.

По спине пробежал озноб.

— Нам, наверное, лучше убраться отсюда.

— Днём они не выходят. Да и куда здесь бежать, — дед Михей подошёл ближе, — твари тут у себя дома, а мы народ пришлый, мест не знаем. Сюда вон три часа, почитай, добирались. Пройдём, сколько успеем до обеда, потом и домой можно. До темноты обернёмся. А то, что тропы у нас одни, не переживай, внученька, видать, других здесь просто нет.

Мы прошли ещё немного, впереди был ещё один завал. Странный, будто дорогу нарочно перегородили поваленными стволами. Поблизости деревья не росли.

— Сегодня разбирать его не будем, — осмотрелся дядя Лёша, — не успеем. Поворачиваем в деревню.

Обратный путь прошли гораздо быстрее, подхватили оставленные возле первой просеки корзинки и вышли к посёлку. Солнце, закутанное в кокон угрюмых туч, уже клонилось к горизонту.

Мы быстро промыли и перебрали во дворе грибы, деревенские начали запираться по домам. Дядя Лёша растопил добротную печь, мама замесила тесто. Папа и дед Михей проверили ставни, заперли их и входную дверь. Ещё одна ночь ожидания.

Трофим долго поминал Лену, благо спирта было под завязку. Он и в самом деле любил жену, без неё его и так безрадостная жизнь превратилась в сплошную серую пелену. Разбавив спирт водой, он пил, пока сознание не гасил зелёный змий, и чуть очнувшись, опять продолжал проводы супруги.

Этот вечер ничем не отличался от других. Трофим сидел за пустым столом, на котором стояла только старая консервная банка с окурками, литрушка с рюмкой и горящая свеча в расколотой тарелке.

— Леночка, — пьяные слёзы текли по щетине, — как же так. Мужчина всхлипнул и икнул, — на кого ж ты меня…

Опрокинув ещё стопку, доковылял до кровати. Посмотрел на расправленную постель. Нет, спать он здесь больше не сможет.

Вернулся на кухню, сел на лавку, налил ещё. Поболтал перед глазами жидкость в рюмке. Слегка подташнивало. Эх, была бы Леночка, сообразила бы закуску.

Он закурил и, оперевшись рукой о щёку, задремал. В ладони, зажатая между пальцами, тлела сигарета. Окурок обжёг дотлев, Трофим стряхнул огонёк и, не просыпаясь, улёгся на лавку. По дому разнёсся храп.

Уже под утро в тишине раздались скребущие звуки. Кто-то со двора пытался открыть дверь. Под окнами слышались лёгкие шаги. По стене дома раздались невнятные стуки.

Одна из ставней задёргалась, запоры держали крепко. Потом сбоку пролезли длинные когти. Железо жалобно заскрипело, выдираемое из своих пазов. К стеклу прильнула оскаленная морда, увидела огонёк свечи, отшатнулась. Под окном разнеслось разъярённое шипение.

В следующий момент, стекло осыпалось мелким крошевом от резкого удара. Язычок свечи трепыхнулся, но выстоял в порыве ветра.

В разбитое окно осторожно пролезла голодная тварь. Вздрагивая, обошла стол со свечой и прокралась в спальню. Следом в дом забрались ещё два существа. Из комнаты донёсся разочарованный визг. Твари переглянулись, направившись к храпящему Трофиму. Они обогнули стол с двух сторон, с опаской косясь на чуть теплящийся огонёк свечи.

Существо приблизилось к ногам мужчины, забралось прямо по нему и склонилось к лицу.

Трофим пьяно встрепенулся, открыл мутные, заплывшие глаза:

— Леночка?

Взгляд сфокусировался, и мужчина остолбенел, с ужасом уставившись в оскаленную пасть, склонившуюся над ним. Тварь замерла в сантиметре от лица, начала принюхиваться. Вторая нетерпеливо переминалась на лапах рядом. Трофим видел, как под кожей существа бились артерии, пульсировало сердце. В детстве ему довелось наблюдать за новорождёнными хомячками, такими же прозрачными. Только не столь смертоносными, как те твари, что окружили его.

Не мигая, он следил за ними, не в силах ни шелохнуться, ни закричать. Первая тварь опустила голову ниже, обнюхала Трофима и, разинув пасть, откуда пахнуло застарелым разложением, яростно закричала. Мужчину обдало вонью и слюной, лицо тотчас нестерпимо зажгло. Тварь отпрянула, продолжая страшно верещать, от визга заложило уши. Вторая щёлкнула зубами почти у макушки и тоже отпрянула. Третья зашипела, стремительно ввинтилась в разбитое окно и исчезла в ночи. Две оставшиеся последовали за ней.