Вообще, в баре меркурианцев не так уж и много, навскидку, на каждого меркурианца приходится с десяток землян. Меркурианцы расселись в основном по углам, почти все молчат и поглощают свою неорганическую еду и свои силиконовые напитки. Шучу, конечно, еда у них не совсем неорганическая, а напитки уж точно не силиконовые. Просто есть такой широко известный анекдот про меркурианца, заказывающего в кафе салат из кремния и фосфора. Дурацкий анекдот, на самом деле.

Когда меркурианец встаёт, не сразу замечаешь его массивность — широкие плечи, высокий рост. В основном, они передвигаются сгорбившись, походка шаркающая, движения вялые, они кажутся хилыми и обессилившими. Но это только кажется — меркурианцы ведут себя так из-за повышенной для них гравитации. Если взрослый меркурианец распрямится, то даже самый высокий землянин, скажем, двухметровый баскетболист, вряд ли дотянется головой до его плеча.

Постепенно перед глазами начинает всё плыть, внутри появляется ощущение умиротворения. Алкоголь накрывает меня тёплым мягким одеялом. Сейчас я готов выпить с кем угодно, пусть даже с меркурианцем. Но тут откуда-то из-за белёсой пелены появляется давешний тип-лягушонок. Он делает рукой некий жест, я догадываюсь, что этот жест — дружественный, вроде приветствия. В ответ призывно качаю стаканом и делаю небольшой глоток.

— Тоска заела? — спрашивает он. Я киваю — мол, да, заела. — По Земле скучаешь? — не унимается парень в костюме. И чего он ко мне привязался?

— Не совсем так, — отвечаю. — А может быть, и так.

Нежданный собеседник без приглашения садится за стол напротив меня, заказывает себе и мне выпивки. В принципе, я даже рад. Мне он особо не нравится, но хоть кто-то, с кем можно поговорить. Собираю глаза в кучу и стараюсь выглядеть трезво.

— Кермит, — говорит он и протягивает руку. От неожиданности я несколько секунд молчу, но потом неловко пожимаю руку и тоже представляюсь:

— Стефан.

Я не ошибся с первичной оценкой Кермита — есть в нём что-то лягушачье, и даже имя какое-то похожее. Не могу точно вспомнить, откуда знакомо это имя и кто его носил, ассоциации довольно призрачны, но уверен — что-то в этом определённо есть. Кермит — журналист и летит на Меркурий по приглашению меркурианцев. Мог бы, в принципе, не говорить, я сразу распознал в нём представителя пишущей братии — приходилось в своё время общаться с подобными. Этакий журналюга: цепкий взгляд, напористая речь, по всему видно, что любит сунуть нос не в своё дело, всё-то ему интересно.

— Я — журналист, — повторяет Кермит. — Нас пригласили мерки. За знакомство! — Мы чокаемся стаканами.

Мерк — это простонародное название меркурианца. Жаргонное и грубоватое. При самих мерках так лучше не говорить, могут дать в глаз, но между собой можно.

Кермит выпивает и продолжает свой рассказ:

— Меня и моих коллег… Да, в нашей группе почти все журналисты и репортёры… Так вот, нас пригласили официальные лица Меркурия, высокопоставленные. Хотят показать нам мирный Меркурий, так сказать, развеять мифы и предрассудки. Будут таскать по разным объектам, — Кермит от души зевает, — по военным базам тоже, наверное… Или у них нет военных баз? Ты, случайно, не знаешь?

Ага, молодец такой: летит по приглашению правительства, освещать жизнь на планете, и даже не удосужился справиться, есть ли там базы. Я пожимаю плечами:

— Точно не знаю. Если есть армия, то и базы должны быть… А есть ли у них армия вообще? Может быть, силы самообороны?

— Да чёрт его знает. Сейчас спросим. — Кермит оборачивается в сторону мерков, но тут же передумывает и поворачивается обратно: — Потом! — решает он и отмахивается от них рукой. — Они сейчас стали жутко мирными и желают это продемонстрировать. Пропаганда, понимаешь? — Кермит пристально вглядывается мне в глаза. Буквально сверлит взглядом, но глаза у него такие пьяные, что кажется, что порет чушь. У меня, впрочем, наверно такие же, не лучше — всё плывёт. — Не понял? — не унимается он. — Ну, помнишь, как везли корреспондентов на Олимпиаду в послевоенную Германию, и что из этого вышло?

Я пытаюсь припомнить, понять, о чём он толкует, но в голове такая каша. Мысли несвязные, рельсы, по которым они пытаются идти, разъезжаются в стороны.

— Это при фашистах что ли? — догадываюсь я.

— Да нет, не при фашистах, — Кермит буквально шипит от досады на мою несообразительность. — Я не про Берлин, а про Мюнхен. Хотя… Там тоже была пропаганда. Пропаганда — она и на Меркурии пропаганда, — заключает он и вновь чокается, однако у меня уже почти нет сил пить.

Кермит болтает без умолка, легко перепрыгивает с одного на другое. Оно и понятно: разговорчивость — самое необходимое для журналиста качество. Но, наверное, половину из того, что он говорит, я не воспринимаю. Сижу, тупо киваю головой, временами, дабы поддержать беседу, вставляю реплику-другую, иногда в тему, иногда невпопад. Например, Кермит рассказывает про некое место на Меркурии, где можно наблюдать редкое и интересное явление — «Карусель», как он её называет.

— Солнечные пляски, — рассказывает Кермит. — Солнце там всходит и заходит обратно. Говорят, вот такое вот явление! — он показывает, какое. — Ни в одном другом месте Солнечной системы нет ничего подобного! — с восторгом уверяет он.

Что это за место и в чём заключается уникальность явления, я так и не понимаю, но на всякий случай со значением киваю, стараясь показать, что впечатлён его рассказом.

— Обязательно посещу это место, — соглашаюсь я, — только вот…

— Никаких «только»! — возражает Кермит. — Что — «только»? А вот поехали с нами! Как раз сейчас, когда мы прилетим, будет подходящее для наблюдений время. Если не ошибаюсь, экскурсия к «Карусели» стоит первым пунктом в нашей культурной программе. Они обещали свозить нас туда на следующий день после нашего прибытия. Думаю, места в поезде хватит и для тебя. За компанию, а? — он подмигивает.

Я неопределённо пожимаю плечами, поднимаю стакан и с удивлением обнаруживаю, что он уже пуст.

— Вообще, я лечу на Меркурий немного за другим, — еле шевеля языком, проговариваю я.

— Паломничество! — Кермит щёлкает пальцами. — Угадал?

— Если честно, то да, — удивляюсь я. — А как узнал?

Кермит между делом заказывает ещё по стаканчику чего-то покрепче и самодовольно и пьяно ухмыляется:

— Ну, это же очень просто. Я приметил склянку с ртутью у тебя на шее, значит, ты — близнец. А любой близнец, который летит на Меркурий, совершает паломничество, это же очевидно.

— Так-то да. Но, откровенно говоря, лечу на Меркурий не только ради этого, — натянутым тоном произношу я.

Мне кажется, что Кермит с каждой минутой ведёт себя всё более нагло и развязно, и это мне точно не нравится. К тому же, слова про паломничество он произнёс с некоторой издёвкой. Может быть, конечно, только кажется, но этого, на мой взгляд, достаточно, чтобы выразить недовольство. Нет, определённо, Кермит сказал это с насмешкой: мол, ты, такой дурак, прёшься через половину Солнечной системы ради каких-то дурацких поверий. Ведь уж кто-кто, а Кермит, этот прожжённый журналюга, явно не верит в астрологию. Точнее — посещает, разумеется, своего специалиста, но так, для галочки, чтобы выглядеть как все, чтобы пальцем не тыкали на улице. А сам подсмеивается и строчит фельетоны про пережитки и прочее. Под псевдонимом. Или того хуже — открыто выступает с критикой астрологии, манифесты штампует, эпатирует публику. С него станется. Вон как щурит глазки, хитро, примеряется, с какой стороны вдарить.

Но тут нам приносят заказанное, и Кермит, схватив стакан, вполне миролюбиво говорит:

— За твою миссию! — и залпом выпивает добрую половину.

Я пью молча. Отчего-то Кермит мне теперь совсем не приятен. Вроде, не сказал ничего обидного, никак не проявил неуважения или ещё чего-нибудь, а вот не хочется с ним общаться. Даже смотреть на него не желаю. Отвожу взгляд в сторону и рассматриваю соседний столик, там, где сидят товарищи Кермита. Они оживлённо беседуют, кажется, стали спокойнее и тише.