Вблизи оказалось, что карабкаться по скользящей под ногами свежей траве не придётся.

Нашёлся иной путь.

Уже изрядно завечерело. Егор ошибся с оценкой расстояния, и солнце висело над самым горизонтом, там где море. Сизые тени накрывали мир, быстро темнело. Но что радовало — ночевать у подножия холма точно не придётся. Наверх вела широкая лестница-серпантин из тёсаного в незапамятные времена гранита. По краям почти гладкие, в центре ступени несли следы бесчисленных ходоков. Некоторые — разбиты вдребезги, и чем ближе была вершина, тем больше было порушенных ступеней.

До вершины холма лестница сделала два резких поворота, с широкими площадками на каждом. Когда-то каждая площадка была огорожена парапетом, но сейчас остались лишь поваленные и разломанные камни.

И чем выше Егор поднимался, тем более удивительный вид открывался.

На холме росли руины.

Вот прямо росли, другого слова не подобрать. Из травы и кустарника поднимались полуобрушенные стены, косо срезанный неведомым оружием донжон, пара рассыпавшихся гранитными блоками привратных башен. И всё — затянутое жаждущим жизни и пространства плющом, накрытое толстыми покрывалами серо-зелёного мха.

Жизнь буйствовала.

Как бы говорила — всё пройдёт, и вы тоже. Лишь я вечна.

Лестница из кое-где треснувших плит поднималась почти до вершины, там разбегалась каменным кольцом, охватывая холм. И ещё вдоль внешнего края кольца тянулась гранитная балюстрада — метровые балясины с грубо вырезанными шаровидными навершиями, накрытые широкими закруглёнными перилами.

Самое же неожиданное ждало Егора наверху.

Неподалёку от подъема на холм на перилах балюстрады сидела непривычно одетая девчонка. Лет так… наверное, с егоров возраст. Или годом-двумя младше?

Открытый всем ветрам торс, узкая полоска топа и короткий плащ-палантин, скрепленный большой красной заколкой и закрывающий лишь плечи. Длинная юбка в пол, с разрезами едва не до пояса. И яркие, слепящие в наступающей вечерней тьме сине-красные огни: изогнутые линии и пятна-светляки, что ползали и скользили на полах юбки.

Под вечерним ветерком та трепетала, обнажая голые ноги.

Девчонка тихонько плакала.

И ещё чудилось, что над ней нависает огромнейшая тень. Тень незримая взглядом, но ощущаемая сердцем. Тяжкая, стотысячетонная громада, сокрытая в дрожащем мареве темнеющего неба. Веяло чем-то из гулкой пустоты, не то смертельной угрозой, не то холодным предостережением.

Егор остановился и не сразу заставил себя двинуться к незнакомке.

И тень явилась.

С каждым шагом за спиной девчонки всё сильнее наливался красками и вещественностью высоченный силуэт непонятных, но явственно осознаваемых технологических форм. Прямые линии корпуса сменялись резкими изломами. Чудились бронированные башни и глубокие казематы; длинные стволы ужасающих орудий двоились и троились, или вовсе исчезали. Там и сям по броне пробегали призрачные огни, в воздухе разворачивались бледные транспаранты, заполнялись строчками неведомых иероглифов и тут же таяли, пропадая в тенях. Резко выдвигались угольно-чёрные пирамиды, целились в Егора и медленно тонули в корпусе.

На груди у парня крутанулось несколько ярких знаков, напоминающих лазерные прицельные метки.

От внезапно навалившейся на плечи тяжести Егор пошатнулся.

Огромный и страшный железнодорожный костыль в сотню метров высотой висел в воздухе, не касаясь земли. Топорщился угловатым, нависал тяжким, резал бритвенным. Жуткий стальной монстр был окутан тончайшей режущей глаз синей сетью, ячейки которой вспыхивали то тут, то там пронзительной бирюзой.

— Тяжко, морча? — бросила в воздух девица, не глядя на Егора. Устало, но в то же время слегка злорадно. — Так тебе и по мойрам.

Сделав шаг, другой, Егор почувствовал, что неведомая тяжесть отступила. Не пропала вовсе; отодвинулась и висела рядом, готовая при неверном движении раздавить насмерть.

Когда Егор приблизился, девчонка нехотя повернула к нему голову.

— Проходи мимо, морчок, — процедила она и смахнула с лица слезы. — Не твоя основа.

Ответил Егор далеко не сразу, но всё же возразил:

— Я не… морчок.

И выдохнул.

Тысячетонный костыль, сука, давил.

— А то не вижу, — зло усмехнулась девчонка и отмахнулась. — Морчок как есть. Джинса, куртка из кожи дермантина, рюкзак и эта… как её… свинка. Нет, крынка. Пенка! Даже пенка! Просто как по заказу!

— Не морчок я. Меня Егором зовут. Егор Метелица!

— Все вы Егоры, — презрительно сплюнула девица и шмыгнула носом. — Все. Сколько жду здесь — один за другим. Одинаковы на морду. Разве что одеждой различаетесь.

— Да я один такой! Клянусь! А что с одеждой не так?

Девица отвернулась и равнодушно уронила:

— Позавчера тупой морчадла приперся в десантурном скафе позапрошлого десятилетия. Прикинь, какой дубак?

Егор прикинул. Фигня выходила. И не в том, что не знал про десантурные скафы. По словам догадаться можно, что это броня для космического десанта.

Хрень в том, что для девчонки это прошлое!

— Верно, кто же носит скафы? — покивал Егор и уточнил: — А десантурные, это какие?

— Не бренчи по нервам, морчок. Все астралы скафы носят. Ну, если не в гейсе или схиме. Но твой дружок додумался свежак нацепить. На половину столетия пролетел, историю хуже меня знает.

— Слушай. Я-то не в скафе? Одежда новая, вчера покупал. Хочешь, чеки покажу? У меня сохранились.

— Чеки?

— Бумажки такие, кассы их печатают, когда чего-то покупаешь.

— Кассы?

— Ну, штуки такие, в магазинах. Ты продавцам деньги отдаёшь, они тебе товар выдают и чеки пробивают через кассу.

— Бумажки пробивают? Зачем?

— Покупателям отдают, да и для учёта налогов, наверное. Не знаю.

— Налоги… — забормотала девчонка и уставилась в небо с пятнами лун. — Обязательные индивидуальные безвозмездные платежи, взимаемые с организаций и физических лиц в форме отчуждения… Это?

— Вроде да.

Девчонка хмыкнула и с подозрением осмотрела Егора. Нахмурилась.

— Так ты чё, подтверждённо квалифицированный чувак? Настоящий Егор Метелица?

— Два дня назад день рождения был. Четырнадцать стукнуло.

Девица сплюнула и повертела перед носом Егора фигу.

— Скользишь, морча!

Осмотрела ещё раз.

— А ну, чего там на боку болтается?

Егор вынул клинок, протянул девчонке.

— Нож такой, мачете называется. Ветки рубить, дрова, от зверей отбиться.

Девица вцепилась в нож, обнюхала, пощёлкала ногтем по грубо откованному лезвию, внимательно вслушиваясь. На миг замерла, будто оледенев. И — вспыхнула радостью.

— Деда! Помню эту кочергу, дома висит! — завопила она, спрыгнула с балюстрады и, размахивая ножом, метнулась к Егору. Врезалась, сбила с ног, обхватила крепко-крепко и уткнула мокрое от слёз лицо в грудь. — А я тебя тут месяц жду!

Егор грохнулся на спину, рюкзак отлетел в сторону. Мачете воткнулось в землю рядом с левым ухом. Незнакомка молотила Егора по груди острыми кулачками и кричала невнятное, заливаясь слезами и безумно хохоча.

— Ах-х-хр… — просипел Егор. — Камень!

При падении напоролся спиной на нечто остро-угловатое.

— Извини! — девчонка утёрла лицо и помогла встать. И снова обхватила, да так крепко, что вздохнуть не получалось. — Наконец-то не морчок! Уж не надеялась!

Отодвинулась, не выпуская из цепких рук, воссияла улыбкой. И долго молча разглядывала, лишь носом шмыгала.

Егор тоже молчал, не зная что и сказать.

Он — дед? А это внучка?

Да это крындец какой-то! Хотя девчонка клёвая, не отнять, но совершенно безбашенная. Чуть не зарезала от радости.

Оторва же оторвалась от названного ею деда и углядела лазерные метки на нём. Поморщилась. Метки пропали.

— Дредмос бдит, — объяснила она и лукаво хихикнула. — Параноик тот ещё, никак не отучу. Помнишь, ты подарил, а он брыкался? Но я приручила, а потом здорово перестроила, теперь он в глубокую синеву и тяжёлые фрагглы. Прикинь? Аж пятые фрагглы ему вытянула! — безудержно хвасталась девчонка и незаметно для себя роняла слёзы.