Тем не менее, чаша других содержала еще более горький ингредиент, который и заполнял ее до самой кромки. Я поражен тем, что отхлебнувшие из нее, остались живы и могли рассказать свою историю. Они получили очень плохие новости из дома — о том, что их самые близкие и родные люди, не вынесли столь суровых испытаний. В течение долгих тюремных часов им более не о чем было думать, кроме как об опустевших домах, затихших голосах и разоренных очагах. Надежда — единственное, что поддерживает силы заключенного — исчезла. Образ дома, которым он любовался, словно истинный верующий божественными небесами, растаял и пропал навсегда. Несчастный узник знал, что даже если и наступит когда-нибудь счастливый час его освобождения, ни теплые приветствия, ни радость его друзей, никогда не заменят ему любви бесконечно дорогих ему близких людей.

Наступила весна, и мы с восторгом встретили новость о том, что полковнику Стрейту удалось сбежать из Либби. Офицеры сделали прекрасный подкоп, благодаря которому 114 человек обрели свободу. Стрейт, чьи пропорции очень близко напоминали фальстафовы, очень боялся, что он не сможет пройти через него до конца и застрянет. Но, тем не менее, сумев избежать судьбы «застрявшей в яме» жадной лисы, он, в конечном итоге, протиснулся через него. Мятежники особенно ненавидели его, поскольку по единодушному желанию своих собратьев по заключению, он первым вышел из тюрьмы. Почти две недели он прятался в Ричмонде у знакомой юнионистки. Добравшись до расположений наших войск, офицеры сразу же сообщили через нью-йоркские газеты, что Стрейт уже прибыл в Форт-Монро. Узнав об этом, власти Ричмонда прекратили поиски, и, наконец, в сопровождении опытного проводника, путешествуя с большой осторожностью в течение одиннадцати ночей, преодолев чуть меньше ста миль, Стрейт оказался под защитой Звезд и Полос.

Наши тюремные пайки, состоявшие из кукурузного хлеба и говядины, были вполне приемлемыми, как по количеству, так и по качеству. На рынке Солсбери тоже можно было достать чего-нибудь съестного — главным из всего предоставленного нам ассортимента были яйца. Мы дали волю своей расточительности — в течение некоторого времени наша обеденная группа являлась счастливым обладателем 72-х дюжин — стоимость которых деньгами Конфедерации составляла около двухсот долларов.

Вскоре мы познакомились с несколькими верными Союзу жителями Северной Каролины. Респектабельным гражданам тюрьму посещать разрешалось. Юнионисты неизменно находили возможность поговорить с нами. Как и все лоялисты Юга, белые и черные, они безоговорочно верили пленным северянам. Террор достиг такого уровня, что они даже друг с другом опасались разговаривать совершенно откровенно и просили нас не сообщать об их лояльности их друзьям и соседям, хотя их приверженность Союзу была такой же сильной, как и их собственная.

Капитаны Джулиус Л. Личфилд из 4-го Мэнского пехотного, Чарлз Кендалл из Сигнального Корпуса и Эдуард Э. Чейз из 1-го Род-Айлендского кавалерийского сидели в камере над нами. Будучи заложниками некоторых офицеров-мятежников, сидевших в тюрьмах Элтона, штат Иллинойс, они были приговорены к тюремному заключению и каторжным работам. Лишь один раз их попытались заставить выполнять очень тяжелую работу. Им приказали поднять несколько тяжелых камней — из тех, что валялись на тюремном дворе — потом перенести их на несколько ярдов, а затем вернуть на старое место. Несколько минут они стояли рядом с сержантом — молча и со скрещенными на груди руками. Потом Чейз сказал охраннику:

— Пойдите к капитану Хэллоуэю и скажите ему со всей любезностью, поскольку, вполне возможно, я так же хорошо воспитан, как и он, — что будь он на моем месте, он вряд ли он сумел бы выполнить эту работу, и что я скорее раньше увижу всю Конфедерацию в «Бездонной Яме», чем подниму хотя бы один из этих камней!

После этого Чейза и его товарищей больше никогда не заставляли работать. Время от времени прибывали и другие офицеры Союза, которые тоже были заложниками. Восьмеро из них — прибывших из Ричмонда — 45 дней отсидели в том ужасном карцере Либби, где борода лейтенанта из Пенсильвании покрылась плесенью. Невероятно мучаясь от холода, каждый день съедая свои скудные тюремные пайки сразу же после того, как их приносили, оставшиеся 24 часа им приходилось поститься, за исключением случаев, когда им удавалось поймать несколько крыс, которых они весьма охотно съедали тоже. У некоторых из них были повреждены руки или ноги, и все были ужасно бледными и истощенными. Слова «голод» и «холод» произнести просто, но эти джентльмены точно знали, что именно они означают.

Четверо из них удерживались в отместку за взятых в плен кентуккийских бушвакеров[182], которых один из наших трибуналов приговорил к смертной казни, что они явно заслужили в соответствии с четко определенными военными законами. Но если бы они были казнены, мятежники не осмелились бы тронуть даже волоска на головах этих заключенных. Но душевная доброта Линкольна побудила его заменить расстрел тюрьмой, тем самым невольно подвергнув такому варварскому обращению наших офицеров.

Эти заложники были умны и предприимчивы, они очень часто предпринимали попытки сбежать отсюда. Однажды ночью они спустили из окна четвертого этажа веревку — сделанную из их собственных одеял. Капитан Ив, из 10-го Массачусетского пехотного, спустился благополучно. Отважный и преданный дезертир мятежников, Кэрролл, из Восточного Теннесси, который решил довести их до наших позиций, последовал за ним, но веревка не выдержала, и он пролетел все четыре этажа вниз головой. Будь на его месте кто другой, он бы точно погиб, но Кэрролл, проведя ночь в караулке, омыл водой свою опухшую голову и больше не вспоминал об этом.

Капитан Б. К. Д. Рид из Зейнсвилля, штат Огайо, убежать пытался постоянно. Казалось, он стал бы несчастнейшим человеком на земле, если бы раз в две-три недели он не пытался сбежать. Но его попытки, как правило, заканчивались тем, что ему либо сковывали руки и ноги, либо несколько дней держали в очень грязной камере.

Но, рано или поздно, настойчивость вознаграждается. Однажды, мучаясь от приступа такого острого ревматизма, которым он обзавелся в подземелье Ричмонда, что едва мог передвигаться, он совершил очередную и успешную попытку вместе с капитаном Личфилдом. Дождливым мартовским вечером, около 9-ти часов, закутанные в одеяла, они хладнокровно подошли к воротам. Остановившего их охранника они строго и с негодованием отчитали за то, что он не знает — что они — офицеры главного штаба! Наглость одержала победу. Абсолютно сбитый с толку часовой пропустил их. Они пошли прямо через кабинет капитана Хэллоуэя, в котором к счастью, в тот момент никого не было, и дошли до внешней ограды. Личфилд помог своему более слабому компаньону, и затем они сами могли решать, куда им идти. Они проехали сто двадцать миль, но в горах Восточного Теннесси были пойманы и привезены обратно.

Нисколько не обескураженный, Рид пробовал снова и снова. В конце концов, в Чарлстоне он выпрыгнул из поезда, нашел негра, у которого некоторое время пересидел, а ночью тот на лодке отвез к нашим в Бэттери-Вагнер. Рид вернулся на свое место в армии Томаса и впоследствии был убит в одном из сражений у Нэшвилла. Начав службу рядовым, и, довольно неплохо продвинувшись по служебной лестнице, он был отличным образцом «мыслящих штыков» — молодых людей, которые охотно посвящали свои жизни «нашей дорогой стране».

В начале лета наша команда получила приятное пополнение в лице м-ра Уильяма Э. Дэвиса, корреспондента «The Cincinnati Gazette» и секретаря Сената штата Огайо. Своим арестом Дэвис был обязан глупости своего мула. Неторопливо двигаясь по дороге вдоль позиций армии генерала Шермана, более чем в миле от передовой, ему нужно было пройти через небольшой промежуток между двумя отдельно стоящими корпусами. Он внезапно он столкнулся с мятежником, который прячась за деревом, выстрелом из двуствольного дробовика велел ему остановиться. Как человек, которого трудно напугать, Дэвис попытался развернуть своего мула и, следуя в обратном направлении спасти свою жизнь и свободу. В полном соответствии со свойственным этой породе упрямством, животное воспротивилось узде, словно требуя для этого дела 10 акров земли и три дня на разворот — вот потому-то всадник и попал в руки филистимлян.