Тем не менее, он был очень нервным человеком. Когда я впервые увидел его в Миссури, еще при Фримонте, в его глазах было нечто дикое, вероятно, из-за чрезмерного курения. С утра до вечера у него всегда во рту была сигара. Для такого нервно-сангвинического типа, с характерными для него светлыми волосами, светлыми глазами и стройной фигурой, табак особенно вреден.
Хотя многие утверждали, что ни один корреспондент не может встретиться с Шерманом и не быть при этом оскорбленным, я нашел его палатку. В тот момент с группой скаутов он был в разведке, но вскоре вернулся, его рука, раненная в битве при Шайло, лежала на перевязи. Штабной офицер представил меня:
— Генерал, это м-р…
— Как поживаете, м-р…? — раздраженно спросил Шерман, протягивая мне здоровую руку.
— Корреспондент «The New York Tribune», — добавил лейтенант.
Тотчас в генерале индейское лето превратилось в техасскую зиму, и ледяным тоном он спросил меня:
— Вам не показалось, что вы ошиблись, сэр?
— Я думаю, нет. Я хочу узнать немного поподробнее о недавней битве именно от вас. Вы жалуетесь, что журналисты неверно пишут о вас. Как же им избежать этого, если вы отказываетесь предоставить им истинную информацию? Некоторые из офицеров — пьяницы и мошенники, но вы считаете несправедливым, если по этим причинам пресса осуждает абсолютно всех подряд. Но разве не абсурд ненавидеть каждого человека моей профессии за грехи лишь нескольких ее недостойных представителей?
— Возможно, так оно и есть. Присядьте, есть у вас сигара? Беда в том, что вы — пресса — не несете никакой ответственности. Какой-нибудь никчема с пером в руках, может наговорить обо мне горы лжи тысячам людей, у которых нет никакой возможности услышать противоположное. Что я могу поделать? Его читатели не знают ничего о нем, кроме того, что он человек. Преследовать его по суду бесполезно. И если он даже согласится на дуэль, в этом будет нечто удовлетворяющее, но большая вероятность в том, что этот клеветник окажется трусом.
— Это правда, но если какой-нибудь гражданин клевещет на вас на улице или в баре, вы же не считаете нужным бить в нос каждого штатского, с которым вы можете встретиться на пути. Уважающие себя журналисты так же гордятся своей профессией, как вы своей. Ваша склонность относиться к ним с такой сверхъестественной суровостью побуждает легкомысленных молодых офицеров так оскорблять их, что они с чувством огромного отвращения стремятся вернуться домой и уступить свое место менее достойным своим собратьям, и таким образом, вы только усугубляете то самое зло, на которое вы жалуетесь.
Мы еще немного поговорили на эту тему, а потом Шерман очень интересно рассказал мне о битве. С тех пор как я впервые увидел его, его взгляд стал намного спокойнее, а нервы крепче. Он высокого роста, худощавый, изящным морщинистым лицом, светлобородый и светловолосый, и яркими, беспокойными глазами. На его лице отражены его огромная жизнеспособность и активность, резкая жестикуляция, высказывания короткие и серьезные. Он похож скорее на находящегося в вечном движении бизнесмена, а не идеального солдата, место которому скорее на бирже, а не в военном лагере.
У него большая работоспособность — иногда он работает двадцать часов подряд. Он мало спит, и даже самые мощные снотворные не в состоянии снять его страшное мозговое возбуждение. Равнодушный к одежде и пище, он может жить на хлебе и воде, и размышлять, а способен ли на это кто-нибудь еще. Часто раздражительный, а иногда и грубый, он — человек неординарный и смелый — идеальный помощник для таких хладнокровных и рассудительных, как Грант или Томас. Если те планируют какие-то действия, он — тот, кто может решительно реализовать этот план. Его искренность и патриотизм безупречны. Он пошел в армию не для того, чтобы спекулировать на хлопке, или занять место в Сенате Соединенных Штатов, а для того, чтобы служить стране.
Слабости военных зачастую довольно забавны. Известный офицер из штаба Халлека, который служил со Скоттом в Мексике, получил провести некоторые работы по укреплениям острова № 10 уже после его захвата. Некая безвестная газета штата упомянула в связи с этим имя другого офицера. Обращаясь к агенту «Associated Press» в штаб-квартире Халлека, оскорбленный инженер заметил:
— Кстати, мистер Вейр, я несколько дней носил одну газету в кармане, но постоянно забывал передать ее вам. Вот она.
И он сразу же написал статью-опровержение, еще чернила не высохли, в которой утверждалось, что остров был укреплен под непосредственным руководством генерала… — знаменитого офицера регулярной армии, который служил в штабе генерал-лейтенанта Скотта во время Мексиканской войны, и в настоящее время…,…, и… в штабе генерала Халлека.
— Я полагаюсь на ваше чувство справедливости, — сказало это «украшение» штаба, — чтобы об этом узнали все.
М-р Вейр, с трудом сдерживая смех, отправил длинную телеграмму — слово в слово — в «Associated Press» и от себя добавил: «Вы можете быть уверены, что это абсолютная правда, потому что каждое слово было лично написано самим старым дураком!» Все читатели газет страны получили официальные и верные данные, а телеграфисты — немало веселых минут во время чтения этого конфиденциального дополнения.
Команда Халлека состояла из 80-ти тысяч боеспособных солдат, почти все они были ветеранами. Его позиции достигали 10-ти миль в длину, с Грантом по правую руку, Бьюэллом в центре и Поупом слева.
Великая армия была похожа на огромную змею, ее голова находилась слева от нас, а хвост медленно приближался к Коринфу. Ее величественный марш был настолько медленным, что у мятежников было время на подготовку. Она была способна съесть Борегара одним глотком, но Халлек продвигался вперед со скоростью около трех четвертей мили в день. Многие тысячи его солдат умерли от лихорадки и диареи.
Такой низкий темп породил большое недовольство. Особенно у Поупа. Однажды у него состоялась очень резкая стычка с врагом. Наша позиция была крепкой. Генерал Палмер, командовавший непосредственно боем, сообщил, что может выстоять и против дьявола, и всего мира, но Халлек телеграфом трижды в час приказывал Поупу не затевать генеральное сражение. После последней телеграммы Поуп отступил, оставив врага хозяином места битвы. Как он ругался и бесновался из-за этого!
Небольшая армия, которую Поуп привел после захвата острова № 10, была отлично вымуштрована и дисциплинирована, и он очень искусно командовал ей. Впоследствии, поразившая его непопулярность, возникла большей частью из-за его несдержанного и жестокого языка. Иногда он употреблял самые неприличные выражения и даже площадную брань в присутствии сотен человек.
Но его личные недостатки были просто ничто по сравнению с недостатками других известных офицеров. Во время кампании Фримонта в Миссури, я знал одного генерала, который впоследствии получил заслуженное уважение всего народа за талант и доблесть. Его штаб-квартиры являлись средоточиями ночных оргий, где виски и покер правили от заката до рассвета. По утрам его палатка была похожа на странный музей бутылок, стаканов, сахарных чаш, игральных карт, золотых и серебряных монет и банкнот. Я знал и другого западного офицера, который, в разгар битвы при Миссури — судя по сообщениям газет — вдохновлял своих людей такими словами:
— Вперед, парни! Помните о Лайоне! Помните о старом флаге!
Он так кричал, но в тот момент врага и близко не было, а сам он пьяным валялся на земле. Впоследствии, посыпав голову пеплом, он получил какую-то небольшую должность, и его позор никогда не был предан гласности.
После Энтитема, один генерал, хорошо известный как в Европе, так и в Америке, был объявлен инвалидом после поразившего его в грудь осколка снаряда. На следующее утро он рассказал мне об этом, заверяя, что ему все еще трудно дышать и внутри сильно болит. Но истина в том, что это были последствия после бутылки виски — соблазн ближе познакомиться с ней был слишком велик, и он не справился с ним!
