— Я болею, вы видите (она могла говорить только шепотом), но я не боялась — только выстрелов. Я просто подумала, что если они не убили меня, то значит со мной все в порядке.

— Где генерал Тилман?

— Ваши люди взяли его — его и весь гарнизон внутри форта.

— Вы, кажется, не очень жалеете об этом.

— Не очень, масса! — с еще одним потиранием и широкой усмешкой на всем ее черном лице.

В самом форте склад боеприпасов разрушен, пушки уничтожены, а земля пропитана кровью и усеяна человеческими останками. Под серыми одеялами лежали шесть трупов, один с оторванной головой и совершенно черным от пороха туловищем. Другие — с оторванными ногами и изорванной грудью. Оставшиеся в живых, растянувшись на койках, еле дышат и наполняют воздух громкими стонами.

Взятых в плен офицеров-мятежников, сверкающих золотыми галунами, отвезли в штаб-квартиру Гранта. Тилман — красивый, широкоплечий, как и все южане, очень напыщенный. Коммодор Фут спросил его:

— Как же вы могли сражаться со старым флагом?

— Это было трудно, — ответил он, — но я должен был идти со своими людьми.

Присутствовавший тут чикагский репортер спросил его:

— Как пишется ваше имя, генерал?

— Сэр, — неописуемо важно ответил Тилман, — если генерал Грант пожелает использовать мое имя в своих официальных рапортах, у меня нет возражений, но, сэр, ни по какому другому поводу я не хочу, чтобы мое имя упоминалось в прессе.

— Я просто спросил его, — возразил журналист, — для списка военнопленных.

Тилман, которого следовало бы называть Тарвидропом, ответил, набрав полную грудь воздуха и с величественным взмахом руки:

— Вы меня очень обяжете, сэр, если мое имя никогда и ни по какому поводу не будет упомянуто ни в одной газете!

Одному из пленных офицеров напомнили, что среди людей форта большинство сочувствовало Союзу.

— Верно, сэр, — ответил он. — Так было всегда в этих холмистых местах. Видите ли, эти чертовы хужеры[109] не знают ничего лучшего. Настоящего южанина, сэр, вы найдете только среди джентльменов — богатых людей. Среди них нет ни одного тори.

Канонерки вернулись в Кейро для ремонта. В воскресенье пастор пресвитерианской общины Кейро не смог приехать, и поэтому коммодору Футу пришлось самому руководить службой. В словах:

«Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога, и в Меня веруйте»[110],

он нашел невероятно практичный для сегодняшнего дня аспект — твердое убеждение, что человеческое счастье зависит от целостности, чистой жизни и добросовестного исполнения долга.

Сухопутные войска остались возле Форт-Генри. Спустя несколько дней после битвы я зашел в штаб-квартиру генерала Гранта, чтобы попрощаться с ним, поскольку я собирался отправиться в Нью-Йорк.

— Вам бы лучше задержаться на день или два, — сказал он.

— Почему?

— Потому что завтра я собираюсь взять Форт-Донелсон.

— Насколько он силен?

— Мы не смогли это точно установить, но я думаю, что мы справимся с ним. Во всяком случае, мы должны попробовать.

Безнадежно раскисшие дороги и снегопад были ужасны для наших войск, ведь у них было палаток, но Грант пошел к форту. В среду, после множества мелких стычек, он расставил своих людей. В четверг, пятницу и субботу он сражался от восхода до заката. В субботу вечером крайне возбужденный генерал Пиллоу телеграфировал в Нэшвилл:

«Это наш день. Я отбросил врага, но мне нужно подкрепление».

В воскресенье, перед рассветом, негр-слуга штабного офицера Конфедерации перешел на наши позиции и был доставлен генералу Гранту. Он утверждал, что командиры мятежников обсуждали капитуляцию и что люди Флойда уже покинули форт. Через несколько часов пришло письмо от Бакнера, в котором он предлагающее назначить комиссаров для определения условий капитуляции. Грант ответил:

«У меня нет никаких условий, кроме безоговорочной капитуляции, и я предлагаю вам немедленно сложить оружие».

В ответе Бакнера, изложенного в изящной и типичной манере мятежников, с сожалением прозвучало согласие с тем, что он назвал «жестокими и неджентльменскими условиями» генерала Гранта! Весь Север воодушевился от этого успеха, напомнившего о великих битвах Наполеона.

Для начала Грант отправил в бой 13 000 человек. Силы противника составляли 22 000. Двое суток небольшая команда Гранта осаждала эту гораздо большую по численности армию, которая была надежно защищена мощными укреплениями. К концу второго дня Грант получил подкрепление, что увеличило его силы до 26 000 солдат.

Три или четыре тысячи мятежников Флойда бежали из форта, другие — по дороге в Кейро, и несколько тысяч были убиты или ранены, но в Кейро Грант привел более 15 000 военнопленных.

Я был в Чикаго, когда эти пленники, направляясь в Кэмп-Дуглас, печальной колонной прошли по его улицам. Все они были одеты как попало. Штаны с лампасами и кепи носили лишь несколько рядовых, но подавляющее большинство из них были в каких-то безумных шляпах и разноцветных одеждах, ничего общего не имеющих с униформой. У некоторых — длинные волосы и смертельно-бледные лица жителей крайнего Юга, но из-под широкополых шляп большинства проглядывали тяжелые и грубые черты лиц рабочих классов Миссури, Теннесси и Арканзаса. Граждане Чикаго, на мой взгляд, чересчур злобно осыпали их проклятиями и насмешками.

Колумбус, штат Кентукки, что в 20-ти милях ниже Кейро, раскинувшийся на самых высоких мысах Миссисипи, был назван «Гибралтаром Запада» и ожидал, что он станет местом великой битвы.

4-го марта и сухопутные, и морские войска были готовы атаковать его. Сотни рабочих Кейро трудились над восстановлением пострадавших на Теннесси канонерок -

Коммодор Фут, хромая от раны, полученной у Донелсона, прогуливался по палубе. Реял большой национальный флаг.

— Помните, — сказал коммодор. — С боем или без него, мы должны поднять его над Колумбусом!

Командиры флотилии были обычными офицерами военно-морского флота — тихие и скромные, без всяких глупостей в голове. Они значительно менее, чем армейские офицеры были склонны к зависти и карьеризму. До войны последние в течение многих лет служили на форпостах, в сотнях миль от цивилизации, без каких-либо роскошеств, кроме алкоголя и азартных игр — ничто не поощряло их патриотизма и не заставляло лопаться от гордости за свою страну. В то же время, морские офицеры, путешествовавшие по всему миру, обрели ту широту взглядов, которая свойственна только путешественникам, и узнали, что за границей их страна не была известна как Вирджиния или Миссисипи, но как Соединенные Штаты Америки. Для них на первом месте стояла Страна, а уж только потом Штат. Так и получилось, что, хотя почти все южане, служившие в армии страны, присоединились к расколу, практически весь военно-морской флот остался верен Правительству.

Низкие, плоские черные железные броненосцы поползли по реке, как огромные черепахи. Каждый из них был снабжен небольшим довеском в виде парового буксира, вместимостью около 50-ти или 60-ти человек, и способного идти против сильного течения со скоростью 12 миль в час. Из их труб валили огромные клубы дыма, они задыхались и пыхтели, словно совершенно выбившийся из сил мальчик-курьер.

Близ Колумбуса мы узнали, что мятежники ушли из него 12 часов назад. Город уже осмотрела предприимчивая разведка 2-го Иллинойского кавалерийского, которая нашла и подняла старый национальный флаг. Теперь наши флаги развевались над мятежным «Гибралтаром» и в Кентукки не было ни одного солдата Конфедерации.

Враг уходил очень поспешно. Полусожженные казармы, стулья, кровати, столы, кухонные плиты, бумаги, обугленные ружья, изуродованные ружейные стволы, штыки и ящики с провизией валялись повсюду.