Я провел последние дни июля в Западной Вирджинии, вместе с войсками генерала Дж. Д. Кокса, который, двигаясь очень быстро, упорно преследовал Генри А. Уайза в долине Канова-Ривер. Между ними произошло несколько небольших стычек, которые в первый год войны мы обычно называли битвами.

Как и во всех остальные горные районы, долина Канова-Ривер была чрезвычайно лояльна. Повсюду флаги Союза, и люди очень нам радовались. Мы буквально дышали в затылок врагу — и в самом деле, не раз наши храбрые кавалеристы ели горячий завтрак, который мятежники готовили для себя.

В двух милях к западу от Чарлстона на пороге фермерского дома сидело около дюжины его обитателей — наша колонна в тот момент проходила мимо. Фермер крепко пожал нам руки. «Я рад видеть федеральную армию, — сказал он. — Меня гоняли как собаку, и нам приходилось прятаться в горах, потому что я за Союз». Его жена воскликнула: «Слава Богу, наконец-то вы здесь, а значит, настал час нашего освобождения. Я всегда говорила, что Господь на нашей стороне и что он поможет нам».

Две женщины были ярыми мятежницами. Они не проклинали янки, но желали, чтобы каждый урожденный южанин, который занимал свое место в наших рядах, был убит. В этот момент мимо крыльца к колодцу за водой прошел один из солдат — он родился и вырос в этом графстве. Одна из женщин обратилась ко мне, и в ее глазах совершенно ясно отражалось то, что она думала:

— Надеюсь, его убьют! Если бы у меня был пистолет, я бы его застрелила. Ну, конечно! Я вижу справа у вас на поясе револьвер, не так ли? Если бы я раньше его заметила, я бы воспользовалась им!

Предполагая, что я мог бы воспрепятствовать попытке совершить это, я спросил:

— Вы уверены, что убили бы его?

— О, да, я в последнее время я много практиковалась именно для этого.

Ее подруга заверила меня, что она день и ночь молится за Джефферсона Дэвиса. Если его войска будут изгнаны из Вирджинии, она уедет в один из штатов Залива. В армии генерала Уайза служили ее брат и жених, и они дали нам свои имена вполне серьезно попросив, чтобы с ними обращались хорошо, если их возьмут в плен. При расставании, она пожала мне руку: «Ну, хоть вы и аболиционист, я надеюсь, что с вами будет все хорошо!»

Пожилой человек, который за свои юнионистские убеждения сидел в тюрьме, был невероятно счастлив видеть наши войска. Он вскарабкался на лежавший у обочины большой камень и произнес речь, в которой довольно забавно смешались восторженные благодарности Богу и федеральной армии.

Женщины со слезами на глазах рассказывали нам, с каким нетерпением они ожидали появления нашего флага, о том, как грабили их дома, охотились за мужьями, хватали, мучили и сажали в тюрьму. Довольно экстравагантно к приветствиям присоединились негры, размахивая флагами, словно лесоруб топором, почти вдвое согнувшись от смеха и выкрикивая — «Ура массе Линкольну!»

В тринадцати милях далее Чарлстона, мы оставили позади то, что мы высокомерно называли «флотом» — четыре маленьких колесных парохода.

Жители этих горных районов используют старые деньги Новой Англии и говорят о «четырех с половиной пенсах» и «девяти пенсах».

Далее мы шли вдоль берега реки, и чем дальше, тем все более изрезанными становился нависающий над ним горный хребет, превращаясь в плотный ряд поросших лесом пирамидальных холмов. Было жарко. Как жарило нас солнце в тесной и узкой долине! Снаряжение каждого солдата весило около тридцати фунтов, а пройти за день двадцать миль — весьма нелегкая задача.

Один из рядовых, который служил в 1-м Кентуккийском пехотном[90] в течение трех месяцев, оказался девушкой. Она с большой стойкостью выполняла все свои обязанности во время стоянки и никогда не покидала ряды даже во время самого трудного марша. Она была маленького роста, в плотно, до самого подбородка застегнутом мундире. Ее начали подозревать по ее женской манере надевать чулки, а после того, как ее осмотрел хирург, выяснилось, что она — женщина — и ей около двадцати лет. Ее исключили из полка, но, тем не менее, отправили в Колумбус, поскольку некоторые ее высказывания давали основания предполагать, что она была шпионкой Конфедерации.

На угольном заводе Каннелтона — двух длинных, обшарпаннных строениях, окруженных несколькими убогими лачугами — трудились около сотни рабов. Только негры. Когда я спросил одного из них: «А где все белые?» Он широко ухмыльнулся и ответил: «Ушли, масса».

Повстречавшуюся нам на дороге негритянку, спросили:

— Вы убежали от своего хозяина?

— Боже, мой, нет! Это масса сбежал от меня!

Рабы, которые всегда слышали слово «побег» исключительно только по отношению к их расе, понятия не имели, что это может иметь какое-либо другое значение. После начала войны их внезапно осенило. Идея того, что хозяин убегает, а негры остаются, невероятно смешила их. Необычные строки песенки «Царство Господне идет» очень точно отразили их чувства:

— Они сказали нам, — говорили нам негры, — что когда придет ваша армия, каждому отрежут его правую ногу. Но, Господь свидетель, мы же знали, что вы не причините нам вреда!

В доме, где мы обедали, его хозяин-плантатор вел себя так уверенно, словно истинный лоялист, что один из наших офицеров погрузился в очень искреннюю беседу с ним, но одна из негритянок увела меня в заднюю комнату и, крепко сжимая мою руку очень серьезно сказала: «Говорю вам, масса только притворяется. Он вас всех ненавидит и хочет видеть вас только мертвыми. Как только вы уйдете, он пошлет человека к Уайзу и сообщит ему о ваших планах, и если кто-нибудь из вас задержится здесь, он окажется в опасности».

— Он — это просто кладезь неприятностей, — добавила она. — Право же, Господи, что за времена настали!

В другом доме, в то время когда его хозяин-мятежник ненадолго отлучился, весьма разумная молодая цветная женщина с младенцем на руках отправила двух негритянок, чтобы они проследили за его возвращением, а потом подробно расспросила меня о текущем положении и целях этой войны. «Это правда, — с грустью спросила она, — что ваша армия устраивала облавы и возвращала назад беглых рабов?»

Благодаря генералу Коксу, который подобно часовому в Ролле, «хорошо знал свой долг», я ответил отрицательно. Но когда она с мелькнувшей в ее глазах серьезностью, спросила, если ли, несмотря на все эти неурядицы хоть какая надежда для ее расы, что я мог сказать ей кроме пожелания быть терпеливой и надеяться на Бога?

Армейские пайки не для эпикурейцев, но на полях имелись все виды овощей, а также и домашняя птица была приплюсована к нашему счету за проезд. Куры, поросята, яблоки и картофель — законные трофеи любой армии мира.

«Откуда у вас эта индейка?» — спросил капитан одного из своих людей. «Купил, сэр», — немедленно ответил тот. «Какова цена?» — «Семьдесят пять центов». — «Заплатили за нее, не так ли?» — «Нет, сэр, я сказал ему, что заплачу на обратном пути!»

— Масса, — обратился черный как эбеновое дерево маленький слуга к капитану, с которым я вместе обедал, — я видел огромного и прекрасного гуся. Хотелось бы вам пригласить его на ужин.