Когда мятеж только зарождался, Прайс был намного лояльней тех людей, которые впоследствии стали видными лидерами Союза в Миссури. В эти суматошные дни любая мелочь могла повлиять на выбор — так случилось с очень многими. Благодаря своей любезности, Прайс, несомненно, сумел удержаться, но ни одна из сторон не считала его способным на решительные действия.
Его измена нанесла большой ущерб лоялистам. Как командир он был достоин командовать 20-тью тысячами людей. Подобно Роберту Э. Ли, он был представительным пожилым джентльменом — искренним, добродушным и пользовавшимся безграничным уважением тех самоотверженных рагамаффинов, которыми он командовал. Он держал их вместе и заставлял их сражаться с храбростью и настойчивостью, которые, несмотря на то, что те были мятежниками, прославили имя американца. При удобном случае они могли бы рассчитывать на мировое признание.
В это время Президент относился к приграничным рабовладельческим штатам с изумительной нежностью и робостью. Преподобный М. Д. Конвей остроумно заметил, что и днем и ночью м-р Линкольн молился так:
«Господи, я очень хочу, чтобы Ты был на моей стороне, но Кентукки тоже обязательно должен быть на моей стороне!»
Капитан Лайон был уверен, что, если он попросит разрешения захватить лагерь Джексона, ему будет отказано. Поэтому он сам захватил лагерь, а затем телеграфировал в Вашингтон — не о том, что он предлагал сделать, а о том, что он уже сделал. Сначала его поступок не был одобрен. Но лояльная страна приветствовала его, и Лайон стал знаменит. Поэтому об осуждении забыли, а ему присвоили звание бригадного генерала!
Губернатор Джексон сжег мосты на «Pacific Railroad», Легислатура штата Миссури украдкой приняла постановление о Сецессии и, будучи в состоянии паники, вызванной сообщением о прибытии Лайона, прекратила работу, полк армии Союза подвергся нападению в Сент-Луисе и снова стрелял в толпу — несколько человек были убиты. Город лихорадило от ужаса. Пошли в ход абсолютно все имеющиеся транспортные средства, в том числе запряженные быками повозки, каждый уходящий поезд был переполнен пассажирами, на улицах — толпы беженцев, пароходы битком набиты целыми семьями, которые, не имея четкого представления о том, куда они направлялись, наспех собрали вещи — лишь немного одежды, чтобы избежать того тотального и кровавого конфликта, который должен был стать результатом стычки между немцами и американцами, как ловко назвали обе эти стороны сецессионисты. Вот так этот город и стал «местом вооруженного столкновения».
Все это рвало душу, равно как и истории большинства южных беженцев, некоторые из которых были невероятно смехотворными. В Сент-Луисе я встретил одного старого знакомого, который рассказал мне о своем недавнем пребывании в Нэшвилле. Он говорил весьма напыщенно и высокопарно, поскольку даже обычный рассказ в личном разговоре всегда превращался в спич уличного оратора.
— Однажды, — сказал он, — я повстречался с группой из нескольких видных граждан Нэшвилла, которые заметили мне: «Капитан Мэй, мы прекрасно знаем, что вы испытываете те же чувства, что и мы, но, поскольку вы с Севера, другие, которые совсем не знают вас, желают иметь особую уверенность». Я ответил: «Джентльмены, по образованию и по своим ощущениям, я — южанин. Но, джентльмены, когда вы стреляете в этот небольшой кусок ткани, известный как американский флаг, вы можете считать меня, клянусь Богом Всемогущим, своим упорным и бескомпромиссным врагом!» Комитет сообщил мне, что следующий поезд на Север уходит через час! Вы можете смело поставить на кон свою жизнь, сэр, что тот, кто вам сейчас рассказал об этом, воспользовался этим поездом. Никогда не будет никакого будущего у страны, где человек должен к каждой фалде своего пальто прикрепить по кокарде Сецессии, чтобы не быть заподозренным в аболиционизме и не быть избитым до полусмерти!
Неумолимая война не признает ни дружбы, ни семьи, ни любви. Острее всего, она проявилась на границе, где брат шел против брата, а муж против жены. В одном из небольших городков штата Миссури мятежники подняли свой флаг, но он был немедленно сорван лояльной женой одного из местных лидеров. Я встречался с леди, два брата которой воевали в армии Союза, а другие двое — среди мятежников Прайса, и они, наверняка, вскоре встретились на поле битвы.
В Сент-Луисе, одна девица-мятежница, которая собиралась вот-вот выйти замуж, рассталась со своим любимым-юнионистом, заявив, что ни один мужчина, симпатизирующий аболиционистам и «немецким наемникам», не может быть ее мужем. Он же ответил, что ему не нужна жена, которой нравится измена — вот потому свадьба и не состоялась.
Я знал одного федерального солдата Союза, который в лагере Джексона, среди взятых в плен обнаружил своего брата, раненного двумя пулями Минье[68]. Он сказал: «Мне жаль, что мой брат был ранен, но он не должен был присоединяться к изменникам!» Конечно, пропасть между родственниками и старыми соседями, — а теперь врагами, — была намного больше, чем между северянами и южанами. Так было везде. Как же сильно ненавидели сецессионисты Вирджинии и Теннесси своих сограждан-юнионистов! Лоялисты Огайо и Массачусетса критиковали северных «копперхедов»[69] со злобой, которой они никогда не ощущали по отношению к гражданам Южной Каролины и Миссиссипи.
Сент-Луис, 20-е мая 1861 года
На момент отделения Южной Каролины, собственность в виде рабов, в Миссури стоила 45 000 000 долларов. Следовательно, она находилась под облигациями как раз на такую сумму, чтобы сохранить мир. И если добавить границы — протяженностью в 1 300 миль, — он является «рабовладельческим полуостровом в океане свободной земли». Свободный Канзас, у которого много старых проблем, нуждающихся в решении, присматривает за ним с запада. Свободная Айова, озлобленная наплывом сотен беженцев-юнионистов, наблюдает за ним с севера. Свободный Иллинойс, юный гигант прерий, заботится о нем на востоке. Эта лояльная метрополия со своими десятью готовыми к бою полками, для него — своего рода вход в полицейский участок. Можно сказать, что Миссури находится в своего рода, коррале[70].
По крайней мере, именно здесь, как метко сказала «The Richmond Whig» прежде чем перейти к мятежникам: «Сецессия — это аболиционизм в его наихудшей и опаснейшей форме».
Мятежники смотрят на юнионистов словно закованные в цепи дикие звери. Гуляя по вечерам граждане, вспоминают о недавних убийствах и, как и американцы в мексиканских городах, смотрят искоса и с подозрением. Сецессионисты постоянно угрожают, но с того момента, когда им серьезно объяснили, что юнионисты тоже умеют стрелять, и что совершенно неразумно нападать на солдат армии Соединенных Штатов, они еще ни выполнили ни одной из своих угроз.
Капитан Лайон — невероятно исполнительный и знающий офицер, строго выполняет свой долг, не испытывает ни малейшего недостатка в газетной славе и, кажется, действует только с целью укрепить славу Правительства, которому он так долго и добросовестно служил.
Среди наших полков — 1-й Миссурийский, под командованием полковника Фрэнка П. Блэра. Три роты состоят из немецких тернеров — самых опытных гимнастов. Это подвижные, мускулистые, прекрасно сложенные парни. Каждый из них — спортсмен. Сегодня на вечеринке, просто чтобы поупражняться, они вдруг построили человеческую пирамиду, и как белки бегали по плечам друг друга аж до самой вершины их «здания». Чтобы взобраться по стене, стремянка им не нужна. Есть также две роты с Дальнего Запада — старые трапперы и охотники, от которых пахнет порохом Индейских войн.
Суховатый и едкий юмор полковника Блэра поражает некоторых из его посетителей. Я как раз сидел в его кабинете, когда в него вошел сент-луисский сецессионист. Как и почти все из них, он теперь притворяется юнионистом, но очень трепетно относится к вопросу о правах штата и невероятно беспокоится о Конституции. Он сказал:
