Мой второй друг тоже говорил с большой откровенностью:

— Мы можем очень хорошо ладить с янки из Новой Англии, которые уже очень давно живут здесь. Среди них много наших лидеров, но кентуккийцы — это проблема. Они родились и выросли там, где рабство невыгодно. Аболиционизм у них в крови. Избиратели Розье и Розелиуса, которые так упорно сражались с нами в Конвенте — почти все из Кентукки.

— Рабы — это наш главный интерес. Хорошо это, или нет, но они у нас есть, и должны быть. Ни хлопка, ни риса, ни сахара без них получить невозможно. Поскольку без них мы обойтись не можем, никаких обсуждений по этому вопросу мы не допустим. Все, что может нарушить этот порядок, должно быть устранено. Наша большая немецкая община настроена очень враждебно. Все эти голландцы могли бы быть не только юнионистами, но и черными республиканцами, если бы у них хватило духу на это.

Возможно, любая революция характеризуется тем, что даже если самих повстанцев немного, они вполне могут ладить с большинством. Несомненно, что до того, как Самтер пал, большинство во всех штатах кроме Южной Каролины, было против Сецессии. Постоянные утверждения лидеров повстанцев о том, что войны не будет, и утверждения популярных нью-йоркских газет о том, что любые попытки поднять мятеж в любом из северных штатов или городов будут жестоко подавлены, стали двумя главными причинами очевидного сплочения всего Юга.

Массы имели смутное, но очень серьезное убеждение, что Север каким-то непонятным образом их смертельно обманул. Кассиоподобные, они помнили «множество самого разного, но ничего конкретного, что есть конфликт, но непонятно откуда». Хотя политики иногда выражались четче.

— Юг, — сказал один остроумный писатель, — перенес много обид, но самые невыносимые всех их — это отчет о переписи 1860 года! В этом замечании было много правды. Однажды я спросил своего новоорлеанского друга:

— Почему вы подняли столько шума из-за м-ра Линкольна?

— Не обманывайте себя, — ответил он. — Никакого отношения к этому избрание м-ра Линкольна не имело, за исключением возможности поднять наших людей. Если бы проголосовали за Дугласа, мы бы так же быстро разгромили Союз. Если бы победил Белл, все было бы точно так же. Даже если был бы избран Брекинридж, мы бы отделились еще до окончания его каденции. Север и Юг совершенно несовместимы. Юг живет как и раньше, а Север — богатый и сильный, распространился от океана до океана.

В этом и заключается суть их тотальной несовместимости. Он был, в общем, вполне либерален, но ему, похоже, никогда не приходило в голову, что именно из-за рабства Юг находится в таком упадочном состоянии, и что именно свобода стимулировала гигантские успехи Севера.

Однако саму суть и причину восстания, он сформулировал без сомнения, правильно. Его породил не один какой-то определенный человек, не партия, не политическое событие, а изначально существовавшие в этих диаметрально разных системах противоречия, которые со временем вылились в открытую войну. Эту «тотальную несовместимость» м-р Сьюард назвал «вечным конфликтом» двух концепций. Вот так с тех пор в истории кровавыми буквами запечатлелась не только их несовместимость, но и их абсолютная, агрессивная и вечная нетерпимость.

В течение всей второй недели апреля я начал ощущать себя объектом неприятного, если не сказать, весьма дерзкого, внимания. Мне было задано так много вопросов и в моем присутствии прозвучало столько знаковых и достойных внимания замечаний, что я убедился в том, что я под подозрением.

Поначалу я никак не мог понять, откуда оно взялось. Но однажды я встретил старого знакомого в виде сына Авраама, который часто слышал меня на публичных собраниях в Канзасе, и он знал, что я когда-то имел скромный чин в армии Свободного Штата, и что я был корреспондентом «The Tribune».

Он, без сомнения, не был бесхитростным и простодушным израильтянином, поскольку в прошлом году его изгнали из Пайкс-Пик за то, что он обворовал одного из моих друзей, когда тот ухаживал за ним по болезни. Предполагая, что он способен на доносительство, я договорился встретиться с ним на следующий день, и до наступления указанного часа стряхнул со своих ног пыль Нового Орлеана. Предполагая заехать по пути в Форт-Пикенс, я купил билет до Вашингтона. Морем было бы безопаснее, но мне было значительно интереснее двигаться по суше.

В пятницу вечером, 12-го апреля, я покинул «Crescent City». Через пять минут наш поезд погрузился в большое болото, с которым граничит этот торговый мегаполис с юго-западной стороны. Дренажные канавы глубокие и широкие, а иногда вы можете увидеть аллигатора, 5-ти-6-ти футов длиной, такого же размера, что и человек, лениво лежащего на краю, у зеленой воды.

Болотистая почва пестрит великолепными цветами, очень много карликовых пальм. Они невысокие, редко превышают четыре фута. Их плоские, кинжалообразные листья растут полукруглыми кистями, формой напоминающими веер. Когда-то индейцы разрезали их твердые луковицеобразные корни на мелкие кусочки, затем сминали их в мягкую массу и бросали в озеро. Они вызывали у рыб приступы временной слепоты, рыбы выплывали на поверхность, где их потом легко отлавливали просто руками.

Просто поразительно, насколько карликовая пальма соответствует общественному укладу Южной Каролины. И в самом деле, это прекрасный символ самого рабства, ибо, не будучи ни красивой, ни съедобной, ни полезной, она просто ослепляет попавшую под ее воздействие близорукую рыбу.

Для них это -

«… безумный корень,

Который разум отнимает»[49].

Проехав еще четыре мили, мы очутились у озера Понтчартрейн, озаренного лучами закатного солнца. Мириады нежных шапочек пены увенчивают волны этой беспокойной и огромной массы воды.

Мы пересекли границу беспокойной Алабамы, и когда я проснулся на следующее утро, были уже в Мобиле. Здесь проживает 30 000 человек, в городе очень много красивых особняков, они утопают в тени растущих вокруг них деревьев. Он привлекателен своими высокими соснами, вирджинскими дубами и «Гордостью Китая». Последние усыпаны голубовато-белыми цветами.

Боевой дух здесь просто вознесся до небес. Плакаты с надписями — «Требуются солдаты» и «Давай! Будь добровольцем!», на каждом углу, повсюду мундиры, оружие и голос горна. Все северные суда, в предчувствии надвигающегося кризиса, покидали гавань, хотя некоторые из них были загружены менее чем наполовину.

Мобил был очень радикально настроен. Одна из ежедневных газет требовала введения налога на один доллар за экземпляр каждой ввозимой на территорию Конфедерации северной газеты или журнала!

Самый большой отель был битком заполнен постояльцами, в том числе множеством солдат, направляющихся в ряды армии Брэгга. Я подумал о том, чтобы сегодня же отправиться в Пенсаколу и посмотреть на места возможно самых первых боевых действий. Мой новоорлеанский друг-сецессионист дал мне свое личное письмо генералу Брэггу, представив меня свободным художником, который был бы рад сделать несколько эскизов чего-нибудь интересного в его лагерях для одной из иллюстрированных газет Нью-Йорка. Он добавил, что он знал меня всю жизнь и полностью ручался за мою «благонадежность».

Но небольшой инцидент изменил мое решение. Среди моих попутчиков из Нового Орлеана, было три молодых офицера армии Конфедерации, которые тоже направлялись в Форт-Пикенс. Ранее я не замечал, что был объектом их пристального внимания, но этим утром, сразу же после завтрака, когда я, поднимаясь по широкой лестнице, направлялся в свою комнату на четвертом этаже «Battle House», я повстречался с ними. Увидев меня, они сразу же прервали свой разговор, и один из них, с недвусмысленным выражением на лице, яростно и жестко обрушился на «The Tribune», назвав ее самой злобной газетой Америки после «Knoxville Whig» Парсона Браунлоу, объявляя каждого связанного с ней человека вором и негодяем и утверждая, что, если кто-нибудь из ее корреспондентов будет тут пойман, он немедленно будет повешен на ближайшем дереве.