Перед ними и еще ниже, за меньшего размера и пошатывающемся от слабости столом, похожий на кельта бедняга, с темными лохматыми бровями и волосами, записывает слова какого-нибудь уважаемого депутата из того или иного графства. Перед ним стоит столик поменьше, который выглядит так, словно его в темную ночь из обломков ящика для перевозки сухих товаров сколотил вдребезги пьяный плотник.

На одной из колонн справа от председателя висит выцветший портрет Джорджа Пойндекстера, когда-то бывшего сенатором этого штата. Справа находится открытый камин, на его каминной полке — оформленная в раму Декларация Независимости, на сегодняшний день теперь жалкая и почти невидимая, литографическое изображение Луизианского Медицинского Колледжа, стакан и графин. В самом камине — пара старинных андиронов[39], на которых лежат пылающие поленья.

Коварная, покрывающая камин штукатурка, осыпается, выставляя напоказ честные, несколько поизносившиеся бока старинных кирпичей. Нечто непонятное влияет на прочность штукатурки в Джексоне. Во всех комнатах отеля она отваливается от стен. Судья Голсон рассказывал, что однажды, в старом здании Конвента, в нескольких сотнях ярдов от себя, когда Сирджент С. Прентисс произносил речь, он увидел, что на его голову упал «акр или два» штукатурки и полностью его вывел из строя на некоторое время. Судья — это тот, кого граф Фоско назвал бы «Человек — Мозг», он считается самым компетентным членом Конвента. Он был коллегой покойного Прентисса, которого он считал самым блестящим оратором, который когда-либо обращался к народу Миссисипи.

Слева от председателя — еще один камин, также с очень печальной и выцветшей копией великой «Декларации» на его каминной полке. Столы депутатов, установленные рядами и полукругом наподобие буквы D, сделаны из обычного дерева и окрашены в черный цвет. Кресла — большие, квадратные, коричнево-красные, с набитыми волосом подушками. Если вы стоите возле столика секретаря, лицом к залу, за последним рядом вы увидите полукруг из десяти колонн, а за ними — узкие, тоже в форме полумесяца, кулуары. Выше находится небольшая галерея, на которой лишь две леди в старых и выцветших траурных платьях.

В центре зала с потолка, на затянутой паутиной металлической штанге, свешивается покрытая пятнами и потускневшая от старости латунная люстра с множественными стеклянными подвесками. Эта средневековая реликвия является чисто декоративной, поскольку зал освещается газом. Стены высокие, с маленькими окнами, на них — подвешенные к позолоченным связкам из трех индейских стрел, выцветшие, синие, украшенные цветочным орнаментом и белой окантовкой занавески.

Стулья из тростника, камыша, дерева и кожи — со спинками и без спинок, небрежно разбросаны по холлу и коридору, приятно подчеркивая некоторое разнообразие, которое является неотъемлемой частью жизни. Стены выцветшие, усыпанные трещинами и грязные, от которых веет затхлостью и унынием, вполне гармонируют с царящим за ними «полным хаосом и упадком».

Депутаты исповедуют все направления социал-демократии. На свободных пространствах у стола секретаря и каминов, некоторые сидят на стульями, прислоненных спинками к стене, другие — на простых сиденьях без спинок, а третьи медленно покачиваются вперед-назад на креслах-качалках еще эпохи Прерафаэлитов. И глядя на такие сценки в разных частях большого зала, кажется, что на дворе обычный зимний вечер, и ты находишься в типичном кентуккийском баре.

Двое или трое грызут яблоки, трое или четверо — курят сигары, а дюжина других рассматривают свои ноги, которые покоятся на их столах. Размышляя о том, что я видел вчера, я обнаружил, что невольно напеваю строчки одной старой песенки:

и мгновение спустя я с трудом сдержал себя, чтобы не испустить продолжительный и громовой вопль — «Бу-у-у-тс!», так знакомый театралам. Прости меня за такую непочтительность, о, высококультурная «Tribune»! Ведь в этом чопорном и унылом городе так мало развлечений, что с ума сойти можно. Заканчивая свой рассказ, добавлю — многие сенаторы читают утреннюю «Mississippian», или «The New Orleans Picayune», или «Delta», а остальные слушают докладчика.

Они впечатляют вас своей пасторальностью — полным отсутствием городского стиля в одежде и манерности. Их идеальный буколический облик мог бы вполне убедить вас, если бы вы заранее не знали, что в штате Миссисипи не так много крупных городов. А после этого вы поразитесь их огромному росту и крепкому телосложению. Историк, впоследствии, вполне мог бы сказать о них: «Да, вот какие гиганты жили в те времена».

Вы — среди широкоплечих, геркулесоподобных и хорошо сложенных мужчин, которые выглядят так, словно их смех способен этот безумный старый капитолий поставить на уши, а чихание — сотрясти сам земной шар. Самый большой из этих жителей Миссисипи — Анаким — гигантский плантатор в синей домотканой рубашке.

Вы могли бы из этих 99-ти депутатов подобрать целую дюжину, и каждый из них мог бы сыграть роль «Истинного Шотландского Гиганта» на передвижной выставке. У них большие и красивые головы и масса прямых коричневых волос, хотя то тут, то там иногда попадается и сверкающая лысина. В целом, они являются прекрасными образцами идеальной физической формы, с открытыми, добродушными и веселыми лицами.

Говорят они, как правило, очень хорошо и умеют заставить себя внимательно слушать. Они любят шутки, очень прямолинейны и конкретны при обсуждении вопроса, дополняя речь большим количеством прилагательных, что является характерной особенностью всех южан. Довольно едкая французская пословица о том, что прилагательное есть самым страшный враг существительного, никогда не бывала южнее линии Мейсона-Диксона[41].

Эти депутаты, как и все их коллеги в этих широтах, обладают яркой склонностью к взаимному восхвалению. Каждый оратор испытывает глубочайшее уважение к достойным мотивам, искреннему патриотизму и необычайным способностям своего достопочтенного оппонента. Он очень огорчен и расстроен тем, что вынужден не соглашаться с таким образцом эрудиции и красноречия, и ничто кроме чувства ответственности государственного человека не может заставить его вступить в дискуссию.

Он говорит непринужденно и правильно, но на англо-африканском диалекте. Его злобные выпады по адресу черных республиканцев не имеют ничего общего с теми грубыми унижениями, которым он подвергает букву «r». Его «mo's», «befo's» и «hea's» — это реминисценция его памяти о нянчивших его в младенчестве негритянках и негритянских детях, с которыми он играл, будучи уже несколько старше.

Традиции уличного ораторства, распространенного повсеместно и на Юге и на Западе — своего рода, большая фабрика, на которой из полуфабриката делают оратора. Но есть, конечно, и яркие исключения. Как раз сегодня утром мы слушали одного депутата — м-ра Д. Б. Мура из графства Типпа — это нечто невероятное. Жаль, что не могу рассказать об этом подробнее. Пиквик по сравнению с ним — мрачный и угрюмый нелюдим.

М-р Мур считает себя оратором, таким же, как и Брут, его попытка охватить в целом такой сложный предмет обсуждения, как «Конституция Монтгомери», оказалась «полной размазней». Я вернусь к нему позже, когда он многократно цитировал Писание — неправильнее, непочтительнее и неуместнее любого жителя североамериканского континента.

Он — «как и мы», был невероятно красноречив, история и классика в его толковании, прозвучали необыкновенно оригинально. Он процитировал Патрика Генри: «Пусть у Цезаря будет свой Брут»[42], обрушил «Пелион на Пелион!»[43] и заставил Самсона убить Голиафа[44]!!! Он полагал, что Сецессия — это высшее благо для людей Техаса. Ранее «New York Tribune» писала: «Сецессия — это всего лишь махинация демагогов — ход на политической шахматной доске — люди выступают против нее». Но потом посыпались вопросы: «Как же так? Что все это значит? Ведь люди тоже участвовали в этом и были настроены серьезно». «Тон м-ра Сьюарда также радикально изменился после этих выборов», — добавил он.