Мистер Лайвли отправился домой, хозяйка «Редкостей» заперла дверь и принялась готовить ужин…
Жарилась на сковороде камбала. Тиф смотрела на стакан — вино мутно золотилось в свете газового рожка.
— Я устала, — сказала Тиффани хересу и глотнула.
До ужина хозяйка редкостей позволяла себе полстакана. Еще полстакана перед сном. Дороговато: двадцать шиллингов за галлон, но хватает надолго…
Вечер был длинен. Тиффани занималась делом, а дела никогда не кончались. Хозяйка «Редкостей» убирала, перекладывала товар, чинила портьеры и подправляла драпировку, записывала что еще отправить к реставратору, считала доход за день. Два фунта пять шиллингов шесть пенсов — неплохо. По давним временам почти богатство, по не таким давним — мелочь. Но чистые деньги. Почти чистые. Тиффани думала о хересе, давних временах и планах на завтра. И на послезавтра. Черт возьми, когда же придет Плейг⁈ Невозможно думать только об усталости. Уж лучше о мужчине — его удовольствие требует внимания и сосредоточения. Тиф начинала забывать ремесло, позволившее обрести «Редкости» с их бесконечной возней и возможность скучать вечерами.
Тиффани была молода, гораздо моложе девушки, носящей это имя…
…Остывала в кувшине согретая вода, Тиф переоделась в ночное платье. Дрожали огоньки убавленной до минимума горелки[1], щетка скользила по густым распущенным волосам. Расчесываясь, Тиф машинально смотрела на ночной столик со стаканом хереса и библией. Надо бы передвинуть закладку. Прислуга — очень неумная девушка Бесси — приходила дважды в неделю, отдавал ей указания мистер Лайвли, но обманываться не стоит — даже такая тупая корова видит гораздо больше, чем нужно. Тиф обречена перекладывать библию и переставлять закладку, ходить в церковь по воскресеньям и трепетно пугаться пламенных взглядов булочника. А существует ли что-то нелицемерное в этом мире?
Из темноты лавки доносилось безнадежное и размеренное тиканье часов. Возможно, имеет смысл потратить три фунта и вернуть дряхлому механизму бой? Будет чего пугаться по ночам.
Тиффани слишком устала от этой жизни, чтобы продолжать бояться. Все эти вечные пугала: тюрьма, голод, безумный клиент с платком-удавкой, «клевки Винчестерских гусей»[2], неумолимо приближающийся срок уплаты за квартиру, слишком долго дышали в затылок. Даже теперь, когда из дома никто не выгонит, и те один-два мужчины, что за неделю навещают Тиф, достаточно безопасны, утомление прошедших лет тянулось за хозяйкой «Редкостей» поистине тяжкой цепью…
В первый раз Тиффани (тогда еще не Тиффани) по-настоящему устала, когда отправилась в прогулку на Ислингтонское кладбище. Это случилось на второй день после похорон матери. Тиф-не-Тиф было пять лет, она точно знала, где ее ждет мамочка, хотя и не присутствовала на церемонии. Если мама почему-то не приходит, значит нужно идти к ней, ведь так? Тетка, задержавшаяся после похорон, спала, крепко всхрапывая широко открытым ртом с жутковатым сломанным клыком. Девочка (не забыв взять шляпку) спустилась по лестнице, благополучно прошмыгнула мимо играющего на улице брата, и отправилась в сторону старого кладбища. Это было недалеко: три перекрестка, потом вдоль забора — у маленькой Тиф-не-Тиф была хорошая память. Она дошла, вошла в ворота, смутно полагая, что кладбище нечто вроде церкви — болеющие люди там лежат и ждут, когда Бог их заберет на небо. Людей много, там, конечно, очередь и теснота, возможно, маме надоело ждать и ее можно увести обратно. А если она все еще спит, можно будет посидеть рядом.
На старом Ислингтонском[3] кладбище действительно было тесно. Люди Лондона все умирали и умирали, а их все хоронили и хоронили, втискивая в десятки раз больше трупов, чем принимала возмущенная кладбищенская земля. По сути, кладбище служило многолетним бездонным рвом. Весьма вонючим. Двое могильщиков утаптывали рыхлую землю на краю огромной, не слишком ровной сплошной грядки. Крайние покойники не очень-то хотели утаптываться, и лысый могильщик ударами каблука выпрямлял окоченевшие колени и локти. Его товарищ присыпал скорбных упрямцев землей и лопатой утапливал поглубже в землю лохмотья саванов…
Кажется, Тиф кричала и кто-то пытался ее увести, девочка вырвалась, бежала по улице, заблудилась, нашлась… Когда кто-то из соседей привел ее в квартиру, на затрещины тетки потрясенная Тиф-еще-не-Тиф просто не реагировала. Прикрывая локтями голову, взобралась на постель, на которой еще два дня назад лежала мама, и заснула…
Странная эта память. Больше никогда в жизни Тиффани не приближалась к Ислингтонскому кладбищу, но помнила тяжелый запах, усталых могильщиков, серую стену небольшой церкви. Тиффани знала, что ни за что в жизни туда не вернется. Но почему-то было приятно иной раз заглянуть на какое-то иное, чужое, правильное кладбище. Пройтись между старых и новых могил, прочесть надписи и убедиться, что всё не так страшно. Имей деньги, и после смерти тебя не станут утаптывать. Возможно, родственники (если они вдруг будут) в благодарность за оставленное наследство даже закажут прочувственную эпитафию на надгробной плите. Все может быть, Бог неизмеримо добр, мир светел и прекрасен. Если не заглядывать за ограду Ислингтонского кладбища.
Отец исчез примерно в те же дни, когда маленькой девочке взбрело в голову собственными глазами убедиться в бренности всего живого. Тетка уехала, а Тиф-не-Тиф осталась под опекой деда. Иногда в гости заходил брат, девочка изо всех сил старалась расти очень хорошим, смирным и заботливым ребенком. Любящим, черт бы его побрал. Училась, работала по дому, дед был добр…
…Тиффани обнаружила что держит в руках стакан и хереса осталось на один глоток. Пришлось накинуть шаль и сходить за добавкой…
О деде вспоминать не хотелось. Вроде бы он потом сдох как собака рядом с оградой какой-то церкви — Тиффани не приходило в голову уточнять. У самой забот хватало. Наверное, для Тиффани дед умер задолго до того, как умер. Он был очень добрым человеком и искренне любил Тиф. Но Он был слабым.
— Какая польза от любящей блевотины? — спросила Тиф у стакана. Херес тактично молчал, часы в лавке настойчиво утверждали — нет пользы от слабых людей.
Дед хотел только хорошего. Но у него имелась слабость. Грешок, перевесивший все благое. Дед, обожавший свою милую-милую внучку, потерял доход, магазин и дом, уважение людей. Он потерял будущее и наверняка гниет в какой-то скверно утоптанной яме. Но тогда Тиф-не-Тиф ему верила. Оставшись без пристанища, дед с внучкой ушли из Лондона, ушли почти без одежды, с несколькими шиллингами в кармане, без планов. Держась за руки как два слабоумных идиота, а Тиф все верила и верила…
Собственно, о тех днях она не жалела. Это было единственное путешествие, выпавшее ей в жизни. Дороги и фургоны, настоящие луга и леса, пение птичек, маленькие городки и тихие деревушки… Люди, доброжелательные прямо на удивление. Девочка дышала чистым воздухом, улыбалась добрым людям и старалась заработать. Ту Тиф-еще-не-Тиф часто называли ангелом, улыбались ей в ответ и давали честно заработать. Пенни за пенни, шиллинг за шиллингом… Получалось ведь, будь оно проклято!
В один далеко не прекрасный вечер, вернувшись в жалкую комнатушку придорожного трактира, она не обнаружила денег. Всё скопленное за эти недели исчезло! На ослабших ногах девочка поплелась к деду — бедняга, он такой ранимый, он будет абсолютно раздавлен…
Он сидел за столом, бледный, с сияющими глазами и считал деньги, пришлепывая от восторга синюшными губами. Черт, он считал краденые деньги! Старый седой обманщик, как последний воришка, пробрался в ее комнатку, спер эти пять фунтов три шиллинга и теперь сладострастно мусолил добытые денежки. В ту минут он убил ту девочку. Ту милую безропотную дуру с добрым сердцем и совершенно пустой башкой-
Нет, девчушка не превратилась в Тиффани во мгновение ока. Тогда она робко прикрыла дверь, попятилась. Не помня себя, оказалась в своей комнатке, упала на колени и обратила свои помыслы к Богу. Она молилась недолго, но никогда и ни к кому та девочка не обращалась столь страстно и искренне.
