Гремлины копошились в тесноте. Головки гаек были доступны, но требовалось ослабить сразу две во избежание перекоса крышки. Мин налегал на разводной ключ, Лапрасулон и Зи с другим ключом совместными усилиями уговаривали вторую гайку. Не выходило. Обессилевшие гремлины проклинали человеческую глупость — ну к чему тут такая массивность в крепеже нужна?

— Дайте-ка я по лесному пристроюсь, — потребовал Мин.

Подпольщики отползли. Мин осторожно втиснул шлемоносную голову между рычагов, уперся двумя руками в один ключ, подошвой сапога в другой:

— Эй, может соскочить.

— Жми, мы увернемся, — подбодрил гремлин.

Полукровка нажал — пошла, куда ж им, гадинам, деваться.

— Я бы тоже смогла. Если бы каску имела, — заметила сидящая неестественно ровно Зу.

— Не зуди под руку, — одернул довольный Лапрасулон, хватаясь своими изуродованными лапами за ключ. — Нам бы десяток таких лесных как Мин, мы бы, ух, как людишкам врезали…

Ослабшие гайки шли как по маслу, крышку сняли, гремлин ловко втянул в шприц-масленку большую часть масла. Суровая Зу засыпала в шестереночную передачу порцию отборного речного песка, сверху чуть-чуть замыли маслом…

— Вся передача теперь на выброс, — хихикнул Лапрасулон, наживляя гайку клешней из двух уцелевших пальцев. — Хорошая работа, воины…

Отряд, оживленно переговариваясь, уходил по туннелю — диверсией все остались довольны — механизм уникальный, урон врагу чувствительный. Возражать было глупо — Мин улыбался товарищам. Не признаваться же, что неразумному лесному дикарю ту машину чуть-чуть жаль. Редкостная она. Наверное, на бронепоезд похожа. Не раз ведь слыхал о боевых артиллерийских поездах — очень известный в Долине ужас из сказок Старого мира. Здесь, конечно, иное, но… Эх, не так нужно воевать, осмысленнее нужно…

В лагере позавтракали и завалились спать. Со здешним армейским питанием Мин добился некоторых позитивных изменений — путем философских дискуссий было признано, что сырая говядина и селедка не являются сугубо человечьей едой и их можно потреблять, пусть даже купленными в лавках. Птицы и рыбы ни в чем не виноваты, животные сами по себе жили, а нехорошо умерли по стечению обстоятельств. Но колбасу и пудинги упрямое воинство Чистой Ночи жрать все равно отказывалось. Нужно будет с Леди и Оном посоветоваться — сам по себе в хитростях демагогических битв Мин был слабоват.

Разведчик вытянулся на своем месте — крышку от того проклятого гнилого сундука давно выкинул, доски подровнял, а подстилочное тряпье всё воинство поменяло — от вшей доставленная Мином присыпка спасла, с клопами было не так неоднозначно, но пока кровопийцы отступили на заранее подготовленные позиции. Жить и спать можно. Кстати, плед — весьма уютная разновидность одеяла.

Но что-то не спалось. В башке роились планы, а после обеда на явочную встречу идти, да и вообще нужно перебираться ближе к своим. Хватит всякие паровозы бессмысленно портить и шланги дырявить.

Вот не умеют чистотники нормальную зажарку готовить: говядина, паучье филе и грибы получаются жирнющими до полной невозможности. Надо бы запить, да продышаться.

Переступая через посапывающих бойцов. Мин вышел в коридорную галерею, где на кривых стеллажах громоздилось наваленное и навешенное армейское имущество. Сумки диверсанта висели на месте — герои Крыла Чистой Ночи тырить даже у человеческого врага считали сугубым западном. Ну вот как такие чистоплюи еще живы, а?

Возле сумки и всякого невостребованного припаса сидели гости — Чернонос с кем-то из своих дружков. Мин, при всем уважении к крысиному племени, мог узнавать только хорошо знакомых крысов.

— О, здорово! Ну и как она, жизнь-то? — поприветствовал союзников лазутчик

Судя по отзвукам мысле-настроения, бытие у длиннохвостых протекало стабильно. Мин щедро отрезал гостям колбасы, насыпал печенья — армейцы-чистотники все равно принесёнными продуктами брезговали. Крысы перекусили, Чернонос пытался донести до бесхвостого знакомца какую-то мысль о королеве, (если правильнее Хозяйке-под-везде-древней-Она), но на таком тонком уровне общения уяснить «что и как» было сложно. Решили попозже переобсудить. Мин открыл бутылку «Швепса» и налил гостям на пробу. Пузырьки газировки крысам были интересны, вкус напитка не очень.

— Тоник, освежающее, тонизирующее и профилактическое средство. На любителя само собой, — пояснил Мин и пошел провожать гостей.

В охранной галерее выяснилось, что часовой не совсем четко следует статьям устава караульной службы — в смысле, плачет на посту. Замолкла, правда, мигом, но что уж тут — слыхали.

— Случилось что? — спросил Мин.

— Нет! — сипло отрезала Зу. — Ты, шлямбур, по делу идешь или так шляешься?

— Вот, провожал связных, — Мин указал вслед тактично проскользнувшим мимо поста крысам.

— Связные… — гремлинка фыркнула. — Вот дикие вы в своем лесу.

— Диковаты, спорить не буду, — согласился полукровка. — Но логики со связными что-то не прослеживаю.

— Что тут следить? Люди, крысы, а вам всё равно с кем пищу делить, — брезгливо просипела часовая.

— Не то чтоб уж совсем все равно. Хотя опять не домысливаю — с людьми, понятно, война. А с крысами что не так?

— Так крысы же! Хвосты такие ужасные, — скривилась Зу.

— Хвостов боишься, что ли? — удивился Мин и уловил отзвук отдаленного крысиного изумления — Чернонос подслушивал за поворотом галереи — не из вредности, а просто по природному любопытству.

— Ничего я не боюсь! — возмутилась гремлинка. — Я людей сроду не пугалась, а тут мелкие крысы. Они просто грязные и грызут, что попало. Оттого у них хвосты… нечистые.

— Ну да, были бы те хвосты пушистыми и маленькими, тогда иное дело, — согласился Мин. — С хомячками каждый рад подружиться.

— Насмехаешься? Людям служишь, у них и понабрался глупых шуточек.

— Да я и сам могу неудачно пошутить. У меня с чувством юмора не очень. Юность была бедная, скупая.

— А сейчас щедро живешь? Хорошо кормят хозяева?

— Я сам кушаю. И пропитать себя вполне способен. А с людьми, да, дружу и в близком родстве.

— Гадости взялся намекать? — яростно засипела Зу. — Совсем стыда нет.

— Я не в том смысле. У меня сестра — человек. Названая, конечно, но как родная…

…Мин объяснял, как познакомились с Ашей, как пришлось помогать друг другу, потом про маму-Эле и как руку лечили, как жениха перевоспитывали. Потом про войну и интересную свиноводческую науку. Гремлинка пофыркивала, но слушала. Потом сдавленно заявила:

— Очень глупая сказка.

— Не особо сказка, — пожал плечами Мин.

— Значит, тебе просто неправильные людишки попались.

— Ну, это вполне может быть. Вообще-то, такие неправильные не исключения. Я со многими знаком.

Зу молчала, глядя в бесконечную тьму галереи.

— Сильно болит? — спросил Мин.

— Раздергала я шею ночью, — едва слышно признала Зу.

— Ну и хватит дурить. Тебе мазь хрен знает откуда передавали, а ты как нарочно от лекарства нос воротишь. Попробуй, голова-то не отсохнет.

— Да хоть бы и отсохла, — сдавлено прошептала гремлинка. — Но я человечье снадобье никогда в руки не возьму! Враги они, и…

— Тьфу! Сгниешь заживо, дура! Откуда такие предрассудки у нормального подземного жителя⁈

— Не возьму! Не дотронусь!

Девчонка беззвучно плакала, а до Мина вдруг доперло — она не мази боится. Она свою шею и повязку тронуть боится. Что и понятно: судя по запаху и виду, там корка коросты в два пальца толщиной.

— Давай так, с поста сменишься — я тебя сам намажу и забинтую. Мне пользовать приходилось, и фейри, и людей. И в свинарнике, опять же, ветеринарстовал. Я непривередливый. А мазь, кстати, через многие руки сюда шла. И через колдовские, и через ведьменские, даже оборотень к передаче свою загребущую длань приложил. По сути, уже вовсе и не такая уж человечья мазь. Что тут спорить? Тоника хочешь? Тебе, как нездоровой, хинин только на пользу.

— Что плетешь, шлямбур человечный? Уж эту отраву точно люди делали.