— Она моя студентка, мне все равно, что она делает с кем-либо из вас или с кем-либо еще, — пренебрежительно сказал я, отказываясь даже смотреть в ее сторону, когда допил свое пиво и потянулся за другим, допивая и его.

— И это все? — Спросил Сэйнт с понимающей ухмылкой на лице.

— Я не какой-нибудь гребаный хищник, — огрызнулся я.

— Мы все здесь хищники той или иной природы, — со смехом поддразнил Блейк.

— Кроме того, она ненамного моложе тебя, — добавил Сэйнт. — И она красива, пленительна, соблазнительна.

— Все это не имеет значения, — твердо сказал я.

— Так поцелуй ее и докажи это, — осмелился Блейк. — Докажи, что тебе это не нравится.

— Нет.

— Он хороший мальчик, — добавила Татум, хлопая ресницами. — Он бы не переступил эту черту. Никаких прикосновений. Просто только подглядеть.

Я раздраженно фыркнул и потянулся за еще одним пивом. Мне не нравилось, как развивался этот разговор, но потеря моего дерьма только раззадорила бы их.

— Если тебе так нравится смотреть, тебе стоит посмотреть запись, которую Блейк сделал о них двоих, — предложил Киан с грязной ухмылкой. — Это дерьмо горячее.

— Что, черт возьми, с тобой не так? — Потребовал я ответа. — Она не давала ему разрешения на запись этой гребаной записи. Показывать это другим людям — значит, нарушать гребаный закон. Не говоря уже о неуважении и…

— Нет, если она даст свое разрешение, — вмешался Блейк. — Я никогда не показывал это никому, кроме Киана, и именно она сказала, что я могу.

— Мне это неинтересно, — настаивал я.

— Почему? — Татум насмехалась, и это еще больше разозлило меня из-за того, что она подыгрывала этому дерьму. — Ты боишься, что тебе это понравится?

— Нет, — сказал я сквозь стиснутые зубы. Теперь это выходило за рамки гребаной шутки. И я был примерно в пяти минутах от того, чтобы отказаться от их детского дерьма.

— Тогда в чем проблема? — Спросила Татум. — Мне все равно, смотрите вы это или нет, ребята. Я не стыжусь своего тела.

— Это потому, что у тебя чертовски экстраординарное тело, — сказал Киан, и Татум покраснела от комплимента, ее глаза скользнули по нему, когда он прикрыл ухмылку, прижав большой палец к уголку рта.

— Это уже не смешно, — проворчал я, но, очевидно, я был единственным, кто так думал.

Татум наклонилась вперед и запустила пальцы в карман Блейка, и он ухмыльнулся ей, пока она не спеша шарила в поисках его телефона.

— Что ты делаешь? — Спросил я, когда она взяла телефон в руки, и Блейк разблокировал его для нее.

— Беру под контроль свою собственную судьбу, — сказала она, и ее глаза сверкнули так, что это всегда предвещало неприятности. Она даже не допила второй бокал, так что я знал, что это не было какой-то пьяной глупостью. Она была хозяином своего безумия. — И эта запись может причинить мне боль, только если я буду стыдиться ее. Чего я не делаю. Почему я должна стыдится? Я имею в виду, я не совсем хочу, чтобы это транслировалось на весь мир, но на моих собственных условиях, почему я не могу наслаждаться этим?

— Наша дикая девочка, — одобрительно пробормотал Киан, и от того, как он произнес «наша», у меня по коже побежали мурашки. Что он имел в виду под этим? Я знал, что они заявили о своих правах собственности на нее, и я тоже должен был обладать такой властью над ней, но я действительно не знал, что это значило для них. Я знал, что они хотели контролировать ее, но было что-то почти нежное в том, как он произнес это слово, которое не звучало так, будто он играл в игру.

Прежде чем я успел даже подумать об этом, телевизор ожил, когда Татум загрузила на нем файл с телефона Блейка, и мое горло сжалось, когда я обнаружил, что смотрю на нее и Блейка полностью обнаженными и трахающимися так, словно они никогда не насытятся друг другом.

Мои мышцы напряглись, когда мой взгляд слишком долго оставался прикованным к экрану, и ее стоны удовольствия захлестнули меня, когда я упивался умопомрачительным зрелищем ее тела, наклоняющегося к нему.

Мне следовало встать, выйти, закрыть свои гребаные глаза или что-нибудь в этом роде. Но я просто смотрел на нее, очарованный движениями ее тела, наблюдая, как сильно она наслаждается этим.

Моя кровь становилась все горячее, и мне приходилось бороться с желанием оттянуть ворот рубашки. Или поправить свой гребаный член, которому это слишком нравилось.

Господи, что, черт возьми, сейчас происходит?

Мой взгляд был прикован к экрану, когда она вскрикнула от удовольствия, и я внезапно вскочил со своего места и направился к двери, стиснув зубы от ярости.

Мне было насрать на грубость или на то, что я угодил в гребаную ловушку, которую они мне только что расставили. Все это не имело значения. Мне просто нужно было убраться к чертовой матери подальше от этого дома, от этой девчонки.

Я надел кроссовки и, не оглядываясь, вышел под дождь. Я прошел половину тропинки, когда чья-то рука схватила меня за локоть, я обернулся и увидел, что она стоит там, дождь заливает ее светлые волосы, ее босые ноги ступают по холодной дорожке, а голубые глаза полны каких-то эмоций, которые я не мог точно определить.

— Что? — Я зарычал.

— Я не хотела тебя расстраивать, — сказала она, закусив губу. Но все, что это действительно сделало, это напомнило мне о том, как она кусала ее в том видео, когда Блейк вонзал в нее свой член, и она боролась, чтобы встретить его толчки покачиванием бедер.

— Я не расстроен, — отрезал я.

— Тогда я не хотела тебя злить, — попыталась она.

— Я также не сержусь, — прорычал я. Хотя и злился. Но не на нее. И не на Ночных Стражей, на самом деле. Я был зол на всю эту гребаную ситуацию. От того факта, что она была прижата ко мне в том душе, ее губы приоткрылись для моих, ее сердце колотилось из-за меня, а мне пришлось оторваться от нее. Я был зол, что Блейк, блядь, Боуман мог заполучить ее, даже когда он ее не заслуживал, и никому в мире на это было бы наплевать. Но если бы я взял ее, хотя бы на одну секунду, даже после всего, что я сделал, чтобы доказать, как сильно она мне небезразлична, я все равно остался бы монстром, злоупотребившим своим положением. Который взял то, что никогда не следовало брать. Который хотел того, чего я, блядь, не имел права хотеть.

— Ты злишься, потому что тебе это понравилось? — Выдохнула она, крепче сжимая мою руку, когда на нас обрушился дождь, и обоим из нас на это было насрать. Потому что в тот момент шторма даже не существовало. Были только я и она.

— Это такой пиздец, — выдохнул я, потому что не мог, блядь, солгать ей. Моя одежда прилипла к телу, так как дождь придавил ее своим весом. Ей достаточно было взглянуть вниз, чтобы увидеть, как чертовски сильно мне это понравилось, поскольку мой член оставался твердым для нее, несмотря на холод. — Мне это не должно нравиться.

— Кто сказал? — Спросила она, и капли дождя прилипли к ее ресницам.

— Так говорит мир.

— К черту весь мир, — прорычала она. — Мир не был рядом со мной, когда я была в самом низу. Миру было наплевать, когда я была разорвана и оставлена истекать кровью. Мир не поддержал меня, когда я была разбита, и не напомнил мне, как быть сильной, когда мне нужно было, чтобы кто-то верил в меня. Но ты это сделал. Так что мне насрать на мир. Я не хочу всего мира. Но я хочу тебя.

От ее слов мой пульс грохотал у меня в ушах, и каждая частичка моей сдержанности угрожала сломаться, развалиться на части, рухнуть и раздавить нас обоих своей силой.

Я двинулся к ней, прежде чем смог остановить себя, мое тело приняло решение, с которым мой разум хотел бороться.

Она вздернула подбородок так, чтобы дождь омывал ее лицо, и в тот момент, когда мои губы встретились с ее, я растерялся.

Я был слаб, брошен на произвол судьбы, забыт, сломлен и остался с ней наедине.

Голодный стон вырвался у нее, когда ее руки обвились вокруг моей шеи, и она потянула меня вниз, чтобы углубить поцелуй. Все в этом было грубым, жестоким, грязным и отчаянным, и я чувствовал, что могу утонуть в этом, если в ближайшее время не отступлю.