Киан:

* эмодзи с осьминогом *

— Это дерьмо должно прекратиться, — прорычал Сэйнт.

Сэйнт:

Я буду трахать тебя * эмодзи кальмара* до тех пор, пока ты не начнешь умолять меня остановиться, если только ты не прекратишь это дерьмо.

Татум:

Что?

Киан:

В этом буквально нет смысла, чувак…

— Блять. — Сэйнт снова стукнул кулаком по столу и начал лихорадочно печатать что-то на своем ноутбуке.

Где-то за Храмом протрубил рог, и мгновение спустя на мой телефон пришло сообщение от Дэнни, в котором говорилось, что он ждет меня.

— Я ухожу, — сказал я, хватая свою куртку от letterman и натягивая ее, направляясь к двери.

Сэйнт не ответил, но я увидел результаты его поиска в Google, когда он просматривал ответы в поисках значения «эмодзи кальмар» в современной культуре. Его челюсть была сжата, глаза сузились, и я был готов поспорить, что наказание Татум за то, что она вывела его из себя, будет довольно жестоким, если только он не сумеет разобраться в этом.

Он даже не попрощался со мной, когда я выходил, и я закатил на него глаза. Он собирался сидеть там, пытаясь разгадать эмодзи с кальмаром, до тех пор, пока ему не придется идти за Татум в библиотеку.

Я захлопнул за собой дверь и потер руки, когда ледяные укусы зимы впились в мою незащищенную кожу. У меня перехватило дыхание, а иней, с которым мы проснулись этим утром, все еще покрывал деревья по всему кампусу.

Я вроде как хотел, чтобы пошел снег. В детстве я всегда любил снег. И не только потому, что я мог кататься на санках, лепить снеговиков и играть в снежки. Мне просто нравилось, как снег делает мир таким чистым. Особенно когда он только что выпал и его еще ничто не испортило. Неизбежно все заканчивалось оттаиванием, затаптыванием и перемешиванием с грязью реального мира и на самом деле выглядело хуже, чем когда-либо. Но на какое-то время я мог притворяться, что все чисто. Новый старт. Новое начало. Перемены. И мне определенно это не помешает, особенно пару пунктов из этого. Особенно в этот год.

Мне действительно было странно думать, что я был таким хорошим другом Киану и Сэйнту, прежде чем это горе по-настоящему испортило меня. Мы всегда шутили о том, что темнота в нас — это то, что сближает нас, но что касается меня, то до смерти моей мамы я действительно не мог утверждать, что в моей душе была хоть капля той тьмы, с которой они выросли.

Семья Киана была такой: …я точно знал, что до сих пор не понимаю и половины того, кем они были. Они были опасны самыми ужасающими способами. Самыми жестокими, неистовыми, пропитанными кровью способами. Однажды он рассказал мне, что О'Брайены приносили души своих младенцев в жертву дьяволу в момент их рождения, купая их в крови своих врагов и смешивая с ней молоко, чтобы убедиться, что они кровожадны с самого первого вдоха. Я имею в виду, это была явная чушь собачья, но затравленный взгляд, который появлялся у него в глазах, когда он говорил о них, иногда заставлял меня придерживать язык от многих вопросов, которые я хотел задать.

Воспитание Сэйнта было намного менее жестоким. Его не били и не подвергали жестокости, как Киана. Его не заставляли быть свидетелем невыразимых вещей или помогать в преступлениях, когда он был так мал, что ему и в голову не могло прийти отказаться. Нет. Сэйнт был создан гораздо более утонченным способом. Он был воспитан своим отцом. Снова и снова подвергаясь различным стрессам, и был вынужден искать способ справиться с ними. Ему было отказано в последовательности, контроле, рутине. Вот почему он был так чертовски одержим этим сейчас, конечно. Именно поэтому я не слишком усердствовал с ним по этому поводу. Я имею в виду, конечно, иногда мне казалось забавным копаться в его вещах, как это делал Киан, но обычно я чувствовал себя дерьмово из-за этого, когда видел панику в его глазах. Он нуждался в контроле, даже больше, чем я в победе. И в большинстве случаев я был достаточно счастлив, чтобы позволить ему это.

Но для них обоих, с их воспитанием и тем дерьмом, с которым им приходилось иметь дело с такого юного возраста, их темнота имела какой-то болезненный смысл. И мне нравилось верить, что они справились с этим настолько хорошо, насколько могли.

У меня, с другой стороны, до недавнего времени не было травмы, из-за которой я мог бы винить свои темные наклонности. До смерти моей мамы у меня была чертовски идеальная жизнь. Не то чтобы я действительно ценил это в то время. И, конечно, мой отец был настойчив, всегда хотел, чтобы я был чертовски лучшим во всем, и слишком увлекался любыми соревнованиями, в которых я участвовал. Но это было не совсем сравнимо с семьей Киана и Сэйнта. Нет. Я был просто… жесток. Наверное, мне всегда было так легко, что я находил жизнь скучной. И я нашел свое призвание в наказании людей, которые переступали черту. Заставляя их быть у меня под каблуком. Но у меня было чувство, которое делало меня самым большим мудаком из всех нас. Особенно потому, что я не жалел об этом. Все, что я сделал с Невыразимыми… Мне просто было наплевать на это.

Но Татум… Я облажался по-королевски. Мое горе и слепая гребаная ярость подтолкнули меня к нарушению моих собственных чертовых правил. Мы наказывали только виновных. И обвинять ее в том, что сделал ее отец, было просто пиздец. Я не винил Киана за то дерьмо, которое натворила его семья.

Черт, какой же я кусок дерьма.

Я дошел до конца дорожки и выдавил из себя ухмылку, когда увидел Дэнни и Чеда за рулем пары гольф-каров, используемых для перевозки дерьма по кампусу, и с волнением подзывающих меня к себе. Ударник — Тоби — ехал на пассажирском в тележке Чеда, и все они выглядели серьезно взволнованными, увидев меня. Как будто они могли по-настоящему веселиться, только когда я был рядом. И я не возражал против этой идеи.

Мы довольно часто встречались, занимались глупостями, которые определенно заканчивались тем, что кто-то из нас в конце концов получал травму или что похуже, и находили некоторое облегчение от скуки карантина в притоке адреналина, который мы получали от нашей глупости. Я в буквальном смысле соответствовал мечте подростка-правонарушителя, и меня это устраивало.

Мне нужен был кайф, который я получал от игры в эти игры. Нужно было на некоторое время забыть, что я полный сукин сын, и просто заняться чем-нибудь веселым, тупым и захватывающим.

— Я думал, мы могли бы погоняться на них! — Дэнни поманил меня пальцем, чтобы я забрался в тележку рядом с ним, но, когда я посмотрел на эту штуковину, мне в голову пришла идея получше.

Я двинулся к нему, но вместо того, чтобы забраться внутрь, запрыгнул на него сверху. Крыша немного прогнулась под моим весом, но выдержала, и я хрипло рассмеялся, обретя равновесие.

— Давай, Тоби, залезай, — поторопил я, и он нервно рассмеялся, прежде чем тоже забраться на тележку Чеда.

— Давай доедем до библиотеки Хемлок, — сказал я, желая навестить свою Золушку и убедиться, что уродливые сводные сестры не преследуют ее, пока она работает. — Езжай по горной тропинке — там еще холмы, — добавил я, когда Дэнни снова направил тележку в гору.

— Конечно, босс, — отозвался он, и у меня скрутило живот, когда тележка тронулась.

Я выпрямился и засмеялся, когда мы начали подниматься в гору. Максимальная скорость тележек составляла около тридцати миль в час, но им нужно было развить ее и двигаться под гору, чтобы достичь этого.

— Победителям достается слава, — крикнул я, когда мы начали двигаться быстрее, и мои ботинки заскользили по скользкой крыше. — Неудачники должны спрыгнуть в озеро голыми задницами завтра перед уроком!

Дэнни взволнованно вскрикнул, вдавливая педаль в пол, и электродвигатель зажужжал, сражаясь с холмом.