— Когда женщина говорит — «я подумаю!» — чаще всего это значит — «Нет!», — пробурчал себе под нос Косов.

Но, что удивительно — она услышала, повернулась и засмеявшись:

— Ты не прав! Не всегда — «Я подумаю!», значит — «Нет!». Я и правда — подумаю. Подумаю и обязательно скажу тебе. Да или нет… Но обязательно скажу! Но могу прямо сейчас сказать — ты интересный, и ты мне понравился… Правда! Ну все — ступай!

В воскресенье, во второй половине дня, появился Ильичев. «Нарисовался — хрен сотрешь!». Морда довольная, что у твоего кота, после миски сметаны!

— Чего лежишь?! Пошли на конюшню, коняшек попроведуем, обиходим, да прокатимся! — пнул сержант по кровати Косова.

«А чего? Хорошая мысль. С коняшками-то — как-то душевно выходит! Почистишь, напоишь, накормишь, прокатишься — и нервы в порядке, и настроение улучшается!».

— Слышь… ты давай, делись уже, чего там у тебя! А то мне надоело смотреть на твою довольную морду! — покачиваясь в седле, искоса подглядев на приятеля, сказал Иван.

— А чё у меня?! — х-х-екнул довольно Ильичев, — Нормально все! Не, ну конечно… покобенилась. А как же? Ну и я повинился там… дескать, дурак, пьяный был… не сдержался! А потом… надоело мне каяться, схватил ее за холку, да в койку! А уж она — стол накрыла! Выпивка-закуска там… Как дорогого гостя, в общем… Не, говорю, Глаша… Это все и потом можно выпить и закусить! А сейчас — пройдемте в «люлю», мадам! В общем… помирились. Ага!

— Ну… рад за тебя…

— Ты это… Иван! Там Глашка, с этой… ну… в общем с Катькой переговорила, ага. В следующее воскресенье, в общем… Глаша — на работе в смене будет. Ты прямо с утра туда топай. Ждать она тебя будет… Катька, то есть.

Видно было, что казачок вину еще чувствовал, ибо морду в разговоре воротил в сторону!

— Угу… Надо, надо навестить эту развратную особу. Интересно, как она себя вести будет…, - пробормотал Косов.

Ильичев — промолчал.

Уже под конец прогулки, Ильичев, смущаясь и мекая, все же спросил:

— Слышь… Иван. Мне, конечно, не очень-то ловко… Но все же… Что-то Глашка все… Иван, да Иван. Ванечка еще… И какой ты хороший, да какой умный… Ты ее чего? Не того, а? Покрыл, что ли?

Косов засмеялся, но и задумался:

«И чего ему сказать? Соврать, что — ага? Пусть позлится? А зачем? Типа — «мстя»? Да ну… глупо. Сказать, что нет? Подумает — вот дурак! Валенок какой-то! Хотя… да и по хрен, что подумает. Врать не охота…».

— Не… А ты уж что — взревновал, что ли? Хотя… и надо было бы! Чтобы ты, мудак, прочувствовал… А как на чужих баб лезть — ничё?

Ильичев что-то совсем невнятно пробубнил:

— Да я-то чё… Я ж — ничё… Ну сам ведь знаешь, как с ними… Ну — повинился же уже! Чё теперь-то?

Потом помолчал и уже более спокойно продолжил:

— Знаешь, Ванька… Все-таки — как потеплеет, нам других баб искать надо! Получше, покрасивше. И Глашка эта… так-то она баба ничего, и справная и приветливая… Но — вот не нравится она мне! Здоровенная, как не знаю кто! Да и Катька та же… Не, задница-то у нее — ух! Но вот в целом… Не, будем искать других… Чтобы и к душе, и к телу… Займусь я этим делом, займусь! Вот только весна придет. Ага!

«Хорошо прокатились! И время не зря провели. Прав Ильичев — если в уставе записано, что в штате батальона есть верховые лошади, то кто даст гарантии, что не придется ездить верхом. Пусть они только для комбата, да для адьютанта старшего батальона, да вестовых еще… Ну а — вдруг? И чего тогда, как собака на заборе трястись? А так хоть какие-то навыки будут! Это ж… даже смешно — в уставе комбату стрелкового батальона, и тому же адьютанту старшему — положены сабли! Ну и далее — комполка и выше! Но — это перспектива такая дальняя, что про нее позабыть можно! Ага, сабли! Образца одна тысяча девятьсот двадцать седьмого года. Ну а значит… есть и занятия по навыкам сабельного фехтования. И пусть сами преподы-инструкторы… да тот же — Кравцов! Морщатся, понимая глупость сей подготовки, но… в плане занятий записано — значит, надо выполнять! Единственное, что может пригодиться — это пешие экзерсисы с саблей. Приветствие там, все эти — «Равняйсь!», «Смирно!», «На краул!». Чем черт не шутит — а вдруг «забреют» на втором курсе в знаменную группу училища? А там все это знать и выполнять четко — просто необходимо! И если я еще знаю, как правильно маршировать, все эти команды и их выполнение… то вот по знаменной группе, толком не помню. Никогда в нее не входил!».

Вечером Ильичев вновь принесся к нему какой-то взбудораженный:

— Ах ты ж тля такая! И молчит, молчит — как рыба! А ну-ка… друг любезный, пошли, побалакаем! — горячим шепотом прошептал Степан на ухо Косову и потянул за собой.

— Ты чего? Взбесился? — недоумевал Иван, но подчинился «потягушкам» приятеля.

— Пошли, пошли… там поговорим! — продолжал тянуть Косова за собой Ильичев.

Зашли в каптерку.

— Слышь… Пилипчук! Ну-ка — скройся на час! Мне с дружком поговорить надо! — безапелляционно заявил сержант.

— Дак… как же, а? Я уйду, а вы — тут…, - опешил каптер.

— На хрен никому твои богатства не сдались! Мы — вон, у старшины побалакаем! — Ильичев деловито достал ключи и начал открывать дверь коморки старшины.

«А я и не знал, что у Степы ключи есть!» — про себя удивился Косов.

— Ты чего — не понял меня, что ли?! — уставился взглядом в растерявшегося каптера Ильичев, — Пошел отсюда! И чтобы час тебя здесь не было, понял?

— Дак чё я-то… понял! — каптер поднялся, но все еще неуверенно поплелся к выходу, — вы ж вон… у старшины посидите. Чем я вам тут-то мешаю?

— Ага! Будешь ты тут еще ушками стричь! Иди, иди… кому говорю! Можешь нас снаружи закрыть, если так уж беспокоишься за манатки свои!

Дождавшись, пока Пилипчук загромыхал снаружи замком, Ильичев втолкнул Ивана в каморку.

— Ну! Давай, рассказывай! И ведь — молчит, гад! — Ильичев был явно возбужден и аж приплясывал на месте от нетерпения.

— Чего рассказывать-то? — развел руками Косов.

— Чего, чего… тут мне уже порассказывали, как ты с военврачом по коридору дефилировал! И в туалете закрывались они! А потом — вообще с ней уплелся! Ну! Неужто… отодрал ее? — от восторга Ильичев заговорил шепотом.

— Вот ты про что… И чего так глаза таращить, а? И нет… не отодрал, как ты выражаешься! И вообще… к такой даме… к такой женщине — да такие выражения. Ты, Ильичев, совсем ни хрена не понимаешь, что ли? — возмутился Косов.

— Да… тут ты прав. Женщина, конечно, хороша… Но ты-то… и молчит ведь! — хлопнул себя по ляжкам сержант.

— А я чего — должен плакат в коридоре повесить?! Сбрендил, что ли?

— Не, ну — не плакат, но… другу-то мог шепнуть, а? — ткнул его пальцем в грудь Степан.

— Да не было ничего! Вот же придурок! Ты меня слышишь, нет? — снова возмутился Иван.

— Не… ну как ничего нет? Она с тобой в туалете закрывалась, а? Танцевали ж вы! И за задницу ты ее лапал! Парни сказали!

«Черт! Вот правду говорят — нельзя в общественном месте все это делать! Нельзя! Ты не видишь, но тебя — все видят! Общественность — бдит! Дурень, конечно… еще и разговоры пойдут. Подставил Настю, телепень!».

— Степа! Еще раз говорю — ничего не было! Ну… потанцевали, да. Попробовал ее потискать… но — куда там! А потом… в туалете постояли, покурили. А она попросила ее домой проводить. Все!

— Не! Ну ты — красавчик, конечно! Такая женщина! Только вот… возраст уж больно… Лет десяток бы ей скинуть, а? Хрен бы я позволил тебе возле нее отираться! Я бы…

— Да что — ты бы! Вот на кой хрен ты Насте нужен?

— Ага! Она значит — уже — Настя?! А говоришь — ничего не было! Вот брехло! А еще друг называется!

— Ага… друг. Кто-то бабу друга покрыл как постороннюю блядь, и не сопит! — не выдержал Иван.

Ильичев сконфузился. Замолчал.

— Ну чего ты снова, а? Вань… ну я же и сам все уже объяснил. Да и понял… тоже! Сколько ж можно… одно, да и то же…

Косов успокоился. Просто потому, как сам не был уверен до конца — что не поступил бы так же, как Ильичев в ситуации с Катей.