Потом, когда они уже сидели с Глашей за столом и Иван также жадно насыщался вновь разогретой пищей, хозяйка, глядя на него засмеялась:

— Кать! Ты что же — не кормила его, что ли? Как с голодного острова, чес-слово!

— Да… как же — не кормила! Да ему… только все — другое подавай! И никак за стол не усадить было! — смутилась Катя и с раздражением посмотрела на Косова.

— Всему — свое время! — поднял палец вверх Косов, — Каждому голоду — свой срок насыщения!

И засмеялся вслед за женщинами.

Потом, уже одеваясь-собираясь уходить, Косов услышал, как на кухне Глаша, негромко смеясь, сказала Кате, которая оставалась ночевать у подруги:

— Заездила совсем парня! Вон как лопал-то! Все соки выжала!

— Ага… это — кто кого заездил! Скажешь тоже… соки выжала! У него сил — как у жеребчика молодого. Только давай, да давай! — также негромко смеялась Катерина.

Во второй раз вышло — примерно также. Косов и сам выложился полностью, и подругу — «ушатал»! Только вот оставаться ночевать Катюшка не собиралась — позднее должен был прийти Степан, сменившись с наряда.

«Вот еще! Буду я здесь… слушать, как они всю ночь миловаться станут!» — так заявила Катерина.

Косову нужно было проводить подругу до дома.

— А ты где живешь, красавица? А то вроде бы общаемся уже не первый раз, а я — и знать не знаю, где тебя искать, в случае чего! — спросил он у женщины.

— Ты даже не вздумай меня искать сам! Ты… так только все испортишь! Я, Ванечка, все же — мужняя жена, мне сплетни да слухи — ни к чему! Поэтому — только вот так… через Глашу! Понял?

— Да понял, понял! Чего ты испугалась-то? Значит — через Глашу! — успокоил Иван идущую с ним под ручку Катю.

— А живу я… на Герцена. Не близко так-то… Или раздумал меня провожать? — усмехнулась женщина.

— Вот еще! Ничего я не раздумал! — хмыкнул Косов, — Просто… любопытно стало. А то мы с тобой… а я вот о тебе — ничего-то толком и не знаю!

— Ну… а что рассказывать? Муж у меня… уже третий год заготовителем в заготконторе, по договору. По северу области ездит… рыбу там закупает по селам. Мясо… дичь всякую. Ягоду — клюкву, да бруснику. Зимой-то все это — хранить же проще! Как уезжает еще по осени, до снега… Так только весной — назад. После ледохода уже. Бывает, что за зиму и вообще ни разу нос не показывает, а бывает — разок заедет на пару дней. Но деньги зарабатывает хорошие…

Косов с интересом слушал ее — ну правда же интересно — как подруга живет. Катя это видела, и ей это… нравилось. Или — льстило… что ухажер не только… к-х-м… интересуется, но и ее жизнью в целом.

— А живем мы… на Герцена. Там лет десять назад ряд домов построили. Таких… знаешь — двухэтажки деревянные. Вот… комната у нас, в коммуналке. Хорошая комната, большая и светлая. Квадратов двадцать, не меньше! — с гордостью она посмотрела на Ивана, — Нам ее от райпотребсоюза выделили, — Но вот… к себе пригласить я тебя не могу. Сам понимаешь…

— Понимаю! — Косов кивнул, — Ладно… у Глаши — тоже уютно, да?

— Во-о-от… я своему говорю — давай домик купим! А он — вот еще… деньги тратить! Есть где жить, и не барак какой-нибудь! А мне так своего домика хочется… чтобы никаких соседей, ни глаз этих завидущих, не шепотков этих за спиной! — вздохнула женщина.

Они шли довольно долго. Хотя… не так уж и далеко идти было, но — не торопились.

— Стой! Давай… ты дальше не пойдешь. Дом мой уже недалеко здесь… по улице, чуть дальше. Не дай Бог, кто из знакомых увидит, греха — не оберешься! Давай уж… прощаться. Целуй меня и давай… топай уже!

Они целовались, а Косов… с неудовольствием чувствовал, как вот вроде бы двух часов не прошло… как они — «кувыркались»! А… в штанах опять тесно становится!

Украдкой посмотрев по сторонам — «никого!», Косов подхватил Катю под руку и потащил в какой-то проем в заборе.

«А чего?! На улице — теплынь стоит, не простудимся!».

— Ты чего… Сдурел что ли? Ты что задумал-то, Иван! — ошеломленно шептала женщина.

— Ничего, ничего, ничего… вокруг никого нет… и тепло на улице… так что…, - он все пытался стянуть с нее рейтузы и… прочее, одновременно борясь с ее пальто, и своей шинелью.

— Ой, сдурел, Ванька… Как с цепи сорвался! Перестань же…, - но Иван чувствовал, как ее сопротивление слабеет, и становится… неактивным.

— Ну… увидят же… Ваня! — уже сама горячечно шептала она на ухо.

— Да кто увидит-то? Никого вокруг! Никого же нет! — выхватывал он губами то ее губы, то — ушко, то — шею.

Она застонала…

— Да подожди же ты… не так! Дай я сама! — и женщина, задернув повыше полы пальто, развернулась к нему спиной и наклонилась, — Помоги же… вот же… неугомонный какой!

«Ага… вот так лучше, да! Молодец, Катюха!».

Он поднял ей юбку и уже легко справился с остальным.

— М-м-м… Ванечка… ты только… по сторонам поглядывай… не дай Бог кто!

— Никого… никого… Милая! — и сам уже чувствовал, как она все сильнее подается ему навстречу.

— Ах! Ах! А-а-а…, - потом стоны чуть стихли, похоже Катя прикусила варежку, — Еще! Еще!

Он сдерживал себя, дожидаясь женщины. Потом они постояли… выравнивая дыхание.

— Ты… ты… сумасшедший! Точно — чокнутый! И я с тобой… такая же стала! Вот… никогда бы не подумала, что буду… раком на улице стоять! — Катя развернулась к нему, и в противовес словам, жарко поцеловала его.

Потом Косов закурил, достав из кармана расстегнутой шинели портсигар. Катя стояла, прижавшись к нему, затихла.

А потом… потом он почувствовал, как к нему… в ширинку штанов стала заползать ее горячая рука.

«О как?! И кто из нас — сумасшедший?».

Иван откинул папиросу в сторону, обнял женщину.

— Только… только не так, Ванечка! Не так хочу… Сними шинель… кинь ее! Расстели…

Это и правда было похоже на сумасшествие. Вроде — взрослые люди, а вот же ж…

Потом… чтобы немного сбить совсем уж неприличный румянец со щек, они прогулялись по соседней улице.

— Я, Вань… как с ума с тобой схожу! Ты… случаем — не заразный? — тихо смеялась она, — Вот… кому расскажи — так не поверят же… Что я на такое способна…

Потом они снова дошли до улицы Герцена.

— Ну все… теперь уже топай, давай… И не смей ко мне лезть! Все! До свидания… вот же… малолетка на мою голову! — негромко засмеялась она.

*****

Наконец-то их перевели для занятий на левый берег Иртыша. Хотя у самого левого берега еще оставалась незамерзшей длинная полынья, и потому курсантам цепочкой приходилось обходить эту полосу, удлиняя маршрут чуть не вдвое. Ветер на льду реки практически каждый день заметал набитую лыжню, а потому этот переход каждый раз давался непросто.

Но руководство училища, видно — по договору с кем-то, периодически выгоняло курсантов и на лыжню на правом, городском берегу, чтобы обновить ее, и пробить снежные переметы, которые периодически образовывались.

Курсантов выручало еще и то, что зима в этот год… пока — по крайней мере, была теплая. То есть, «сопли морозить» — не приходилось, но, с другой стороны, обильные снегопады и метели не давали «куркам» расслабиться.

Стрельбище располагалось в старом, заброшенном карьере. По прикидкам Косова — где-то в месте расположения в будущем Парка 30-летия Победы. Но сейчас здесь была сплошная пустошь, перемежаемая старыми руслами Иртыша, обильно заросшими ивняком и прочей сорной растительностью. Карьер располагался чуть повыше, километрах в трех от реки. Многочисленные перелески — березняк, осинник, чахлые какие-то сосенки…

У кого-то из руководства училища возникла мысль — если курсанты добираются до стрельбища не быстро, то и времени терять нечего… Без толку бродить туда-сюда? Поэтому взводы курсантов — когда один, а когда и парочка, уходили на стрельбище на целый день. Курсантам, в качестве перекуса, выделялись тем самые, упоминаемые в рассказе Камылина, бутерброды — хороший ломоть хлеба и толстый кусок соленого сала. Кроме того, «курки» тащили на себе немалых размеров котел — вскипятить чай, который в виде заварки и сахара выдавался взводным «замкам». Воду предполагалось добывать, растапливая снег.