Ильичев в сердцах плюнул:

— Если что и сдвинется — то только когда рак на горе свистнет! У нас, как ты знаешь — до-о-олго запрягать любят!

— А что ты можешь изменить? Ничего! Вот… подождем результата совещания у руководства. Примут решение… пусть даже на случай — подстраховаться! Тогда — да, будем тренироваться! Только, Степа, сразу предупреждаю, если ты плохо там, в тире, слушал — заниматься этим — долго, муторно, скучно!

Иван сидел вечером в Ленинской комнате за столом, над листком бумаги и раздумывал — чего ему написать Кире. Это было третье его письмо. А вот что писать… на ум не приходило! Писать о чувствах? Так… не то, чтобы они ушли, нет! Только — оказались несколько затенены происходящим здесь и сейчас, в училище. Да и неловко как-то… о чувствах писать! Он ведь… так и не признался ей. Да и опять же… Стали накручиваться мысли — а надо ли девушке «голову глумить»? И вот… что писать?

Первое письмо в одну страничку листка, вырванного из тетради в клеточку, было наполнено жизнеутверждающей глупостью — «прибыл, разместился, сдал экзамены, зачислен, прошел полевой лагерь! писать было некогда, прости! и — у меня все хорошо! жду писем!».

Второе письмо… второе письмо он придумал, как написать! Если нечего писать о себе — пиши о людях, которые тебя окружают. Сержант-герой Ильичев, Гиршиц, Амбарцумян, да тот же — Капинус. Об отцах-командирах, суровых и мудрых. Об училище — старинном и овеянном славой!

А вот сейчас… о нарядах что ли писать? Или… как они с Ильичевым славно отдохнули?

Кира написала ему дважды. И вот… прямо между строк письма он видел ту же проблему, что и у него! О чем писать? Вот прямо представил, как Кира сидит за столом в ее комнате и глядя в окно, над листком бумаги, думает… А еще — на столе ее стоит подаренный им на Новый год — канцелярский набор!

Она писала ему о происходящем в семье — кратко; о своей учебе в институте, об однокурсниках. И только в одном письме, в самом конце его… даже — в самом конце странички — «Скучаю!». Все.

Насколько легче было с письмами Завадской. В этом же письме — строки для Ритки. Там он… не то, что не стеснялся, но подпустив тумана и вуали, четко говорил — как он скучает по встречам с ними. Свой быт в училище описывал с юмором, настолько возможно, но тоже — не растекался мыслью по древу. Да, и от Лены он получил два письма. И вот… умеет же женщина! Вроде бы и слова обыденные, но… нежность какая-то в письме была. Только — фрагментами — стеб над ним и подколки! Ну — это уже Ритка постаралась, язва такая! И письма были написаны двумя разными, хоть и красивыми… почерками.

А во втором письме от Завадской была самая настоящая бомба и провокация! Он сразу почуял неладное, только взяв письмо в руки! Ага… там была фотография, где обе женщины стояли перед фотокамерой, приобняв друг друга за талии. Очень хорошая, четкая фотография по размерам конверта. И женщины были… ах, какие! В юбках-блузках из Дома мод, в туфлях на каблучках, в явно видимых чулках на стройных ножках, они были… королевами!

Недаром Ильичев, когда все-таки выпросил у Косова… «на посмотреть!» фотографию, пялился на них довольно долго… а потом — тихонько завыл:

— Ух ты какой гад, Ваня! Ни хрена ж себе, какие у него подруги! Это ж… это ж как ты… умудрился с такими-то познакомиться? Да так, что они еще и фотокарточку ему шлют?! Вот только не ври мне, Ваня… что ты… с кем-то из них… А какую, собственно? Или… ни ту, ни другую, да? Признайся честно! Просто… знакомые, да? Это ж… красавицы, каких поискать! Таких только вон… в журналах можно увидеть! Прям артистки какие-то!

Косов посмотрел по сторонам — «не видит ли кто?». Но курсанты в Ленинской комнате занимались своими делами, и они, сидевшие в одном из углов, никакого внимания — не привлекали!

— Не поверишь, Степа! Ну… это дело твое! Но вот… обеих! И — ту, и — другую! Причем сразу… ну… по очереди, то есть!

Ильичев возмущенно отодвинулся от него, потом с силой ткнул его кулаком в плечо:

— Врешь! Врешь, гад такой!

— Да ладно, тебе, Степа! Завидуй молча, да! А не веришь — так дело твое! — гордо задрал нос Косов.

Ильичев был раздавлен. Ильичев был — ошеломлен! Он долго молчал, продолжая пялиться на карточку, потом вздохнул:

— Не… ну чё… завидую, конечно! Вот прям… очень завидую! Везет же некоторым… засранцам! Это где ж такие… дамы-то водятся… Хоть взглянуть бы… глазком!

— Да ладно, тебе, Степа! Чего там… будет еще и у тебя на улице праздник! Вон… ты сам рассказывал, что учительница та… ты ж сам говорил — ух!

— Ну да… ух. Только все же она… попроще была. Красивая, конечно, и все при ней. Но… попроще! Теперь я понимаю, почему ты от Катьки — не в восторге! После таких-то…

«Эге-й! Это ты… Киру еще не видел! А Фатьма? А Рыжик?».

При мыслях о последних двух — стало грустно и даже… очень грустно!

А чтобы не грустить — он вновь погрузился с головой в жизнь и быт училища! До изумления выматывая себя на зарядках и тренировках! К тому же… им разрешили притащить на время — зима же! — в Ленкомнату пару гирь полутора пудовых. Они, по договоренности же! освободили угол помещения, сколотили из разных обрезков досок с хоздвора настил, чтобы паркет не попортить… И всегда по вечерам в этом углу кто-то из курсантов пыхтел! А то и группа курсантов — организовывая своеобразные соревнования между собой.

Ага… постепенно втянувшись в курсантский быт, обзаведясь необходимыми навыками выполнения заданий и поручений в срок и правильно, первокурсники обзавелись пусть небольшим, но личным временем по вечерам. А его, это время, требовалось чем-то заполнять! Для подтягивания отстающих были созданы группы курсантов, успевающих хорошо и отлично. Эти товарищи не давали «троечникам» никакого житья. Ну а что — воспитание коллективом! Проверенная метода!

Но все равно, уже оставалось время, когда «курки» могли вот так — посидеть в кубрике, или — лучше в Ленкомнате, потому как до отбоя на кроватях сидеть — ни-и-з-зя! И кто-то даже притащил в Ленкомнату гитару и гармонь. Скорее всего — тоже с подачи руководства и политсостава. Говорилось же что-то о проведении ближе к весне конкурса самодеятельности? Вот — алло, мы ищем таланты! Особых талантов пока не проявилось. Только вот Гиршиц удивил — очень уж он неплохо играл на гармони! Даже, можно сказать — профессионально играл, на взгляд Косова. Еще пара человек тоже — что-то могла показать. На той же гармошке. Еще пара-тройка — как-то сыграть на гитаре.

Ильичев, редиска, нехороший человек, рассказал курсантам, что Косов играет на гитаре и поет. Пришлось тоже… показывать на что способен. Спел пару песен. Был признан — вполне! Да и… скучно по вечерам, бывало, развеяться иногда хотелось. Вот и…

Посмеиваясь над какой-то шуткой, они с Ильичевым вечером зашли в роту.

— Слышь! Опять кто-то голосит… и похоже — в бытовке! — недовольно хмыкнул Ильичев.

Дело в том, что в бытовке… играть было не то, что нельзя… но… Гитара и гармонь лежали в шкафах Ленинской комнаты — вот там и играйте! На то она и Ленинская комната, развиваться, то есть! А бытовка? А в бытовке нужно форму гладить, в маленькой комнатушке перед бытовкой — ботинки начищать! А не это вот все!

Но! Чем «куркам» нравилась бытовка — а на столах, покрытым старыми армейскими одеялами для удобства глажки — сидеть было уютнее! Да если еще и покурить там? Вообще — комната релаксации! Но… Ильичеву, как «замку», а вскорости — помкомроты! Такое — против шерсти! Вот он… и ощетинился! Сейчас пойдет «разборки» наводить!

Желая снизить накал сержантского гнева и желания наведения порядка, Косов прислушался и протянул:

— И кто это… так хреново «Лимончики» исполняет? Что за «поц» портит нормальную песню? — и первым направился к бытовке.

Как он уже не раз для себя отмечал, в это время большое количество народонаселения ничего против явного «блатняка», а также — «приблатненных» песен… и прочего «шансона» — не имела. Ну… привычным было это для простого народа. Выросли рядом с таким «контингентом» и с детства слушали такие песни. А молодая советская культура — еще не могла предложить в достаточном количестве хороших песен, не об особенностях арестантской души и прочих прелестях «воровского хода». Ничего здесь пока не попишешь! Хотя… вот тот же Косов — уже внес же лепту в развитие этой советской культуры, пусть и путем явного и наглого воровства? Хотя… почему явного? Кто об его плагиате знает? Никто? Ну и… значит — нет его, этого самого…