— Товарищ комиссар! Мы тут хотели разобраться и доложить уже Вам, как дело обстоит. Извините! — повинился Верейкис за вроде бы игнорирование присутствия старшего воинского начальника, точнее — политработника.

— Ладно… Давайте вместе разбираться, раз уж не успели до моего прихода! — кивнул Ветров.

«Бля! Гениально! Вот что значит — опыт! Опоздал… пардон — задержался! Задержался, значит, ни хрена не понимает из сути разговора, начинает злиться! И — перекладывает вину на подчиненных! Но — проявляет милосердие и демократизм, позволяет подчиненным исправиться. Опять же — но! Уже под его чутким руководством! Ай, молодца, комиссар! Высокий штиль руководства!».

— Косов! Значит — стихи твои, да? — снова подступил к нему Верейкис.

— Получается — мои, тащ батальонный комиссар! — кивнул Иван.

— Нет… так дело не пойдет! Получается — твои, или — твои? — настаивал Верейкис.

— Так точно, мои стихи, тащ батальонный комиссар! — встав по стойке смирно, рявкнул Косов.

— Вольно! Ну вот… хоть какая-то ясность! — выдохнул Зимарев.

«Не вели казнить! Вели слово молвить!».

— А как ты их… ну — как они у тебя получились? — продолжал «допрос» Верейкис.

— Не знаю… тащ батальонный комиссар. Готовили стенгазету с ребятами… Гиршиц… Виноват! Курсант Гиршиц говорит — стихотворение нужно в газету. Чтобы — о Революции! К годовщине же стенгазета! Ну вот… как-то так и получилось.

— Не понимаю я. Что значит — как-то так и получилось? Ты что… поэт? — и с таким выражением, как будто — «Свят-свят-свят! Упаси Бог!».

— Смеетесь, тащ батальонный комиссар…, - хмыкнул Косов, но тут же поправился, — Извиняюсь, тащ батальонный комиссар! Никак нет, не поэт. Просто — сами получились, стихи эти!

— Ага… сами значит получились! Вот так просто, да? — засомневался Верейкис.

— Погоди, погоди, Александр Артурович, — перебил его Ветров, — а вот раньше… тоже — получались?

— Ну… товарищ комиссар… Я же в совхозном клубе работал. Мы там несколько концертов готовили… Ну да… несколько песен… ну — таких… получилось. Пели их со сцены. Но там мне директор клуба здорово помог! Он, знаете, на всех инструментах умеет играть! — заулыбался Иван.

«Здесь надо потоньше… Чтобы усомнились, разочаровались, и — отстали! И чтобы я еще раз… хоть раз! да ни в жисть!».

— В колхозном клубе? А ты кем там работал? — чуть разочаровавшись спросил Ветров.

— Да много кем… И сторожем, и истопником, и дворником, — перечислил Косов.

«Только про киномеханика — молчок! А то… знаем мы этих политработников! А мне лишняя головная боль — да на хрен не нужна!».

— Ага…, - похоже Ветров окончательно успокоился. Ну да — сторож-истопник в колхозном клубе…

«Пусть думают, что случайно песня получилась. Ну вот — звезды так сошлись!».

— Ладно, товарищи… Тут я думаю, все понятно. Давайте переходить к самой песне, — предложил Ветров и достал из кармана галифе портсигар.

Политработники, оценив снижение градуса напряженности обстановки, тоже потянулись за папиросами.

У Косова моментально рот наполнился слюной. Курить захотелось… очень! Но — это же только в сказке рядовой курсант «запанибрата» смолит папиросы в обнимку с большим начальством. А как ни крути — Ветров, в чине полкового комиссара — это фактически — полковник! Не по Сеньке шапка — с ним в одном помещении курить!

Оценив правильно ситуацию, Ветров скомандовал:

— Так! Перекур — десять минут. Потом — продолжим!

— Тащ полковой…, - начал Косов.

— Иди! Оправься, если надо, и тоже перекури! — отпустил Ивана комиссар.

Косов пулей вылетел из кабинета. Но не успел добежать до угла коридора, как его окликнул Кавтаськин:

— Косов! Погоди! Вместе прогуляемся до курилки на внутренний двор…

«Фух… а Кавтаськину — тоже не по чину курить там, в кабинете? Или… он чего-то выспросить хочет?».

— Иван! А ты же из Красно-Сибирска? — показал знания личного состава политрук.

— Так точно, тащ политрук! Из Красно-Сибирска…

— А какой же там… колхоз?

— Не колхоз! Совхоз. Это… пригород. Фактически город. А совхоз — номерной, считайте — подсобное хозяйство завода «Сибкомбайн».

— Ага… слышал про «Сибкомбайн». Большой завод. А вот… ты сказал, что концерты Вы готовили. И ты тоже участвовал? — гнул что-то свое политрук.

— Ну да, участвовал! — «Надо сдать немного, так сказать — отступить на заранее подготовленные позиции! Если сразу отнекиваться от всего — может и не поверить!».

— То есть… ты и на музыкальных инструментах играешь, да? Или пел?

— И петь доводилось… Ну — я же там не один участвовал и пел. А играю… на гитаре. И на аккордеоне… немного.

— На аккордеоне?! — оживился Кавтаськин.

— На аккордеоне… так! — Косов махнул рукой, — честно скажу — плохо играю. Учили меня, учили… но — либо времени было мало, либо — руки из жо… извините, тащ политрук!

— Да? Плохо… а на гитаре? — уже выбирал хоть что-то из ситуации Кавтаськин.

— На гитаре — подходяще! — но было видно, что гитара политрука не вдохновила.

«Ну да, гитара сейчас — это так… баловство! Для частных вечеринок, дружеских посиделок!».

— А у нас вот… духовой…, - начал было политрук.

— На духовых — вообще никак! — отмел поползновения Иван, и подтвердил слова, рубанув рукой.

Кавтаськин — скис.

— Я чего спрашиваю-то… У нас, в каждой роте, должна быть самодеятельность. Каждую весну — конкурс между ротами проводим…

— Ну… тут можно подумать. Тут я готов! Может, что и получится, — выразил готовность идти навстречу Косов.

— Ладно…, - вздохнул политрук, — докуривай, да пошли. Там руководство ждет!

В кабинете политсостава все уже успокоились и готовы были конструктивно обсудить предмет по существу — песню значит.

— Посмотрели мы, Косов, твою песню, — комиссар замолчал, покрутил головой в тесном воротнике, как бы еще сомневаясь — а Косов ли автор? и продолжил, — в целом, песня у тебя получилась — что надо! Хорошая песня! Даже… вот — очень хорошая! Только вот… последний куплет как-то…

Косов и сам понимал, что последний куплет у Добронравова получился — неоднозначный. Нет — там-то, в будущем, может он и нес какую-то смысловую нагрузку, но вот здесь? Ну право слово — какой стройотряд? Почему — и бедные, и богатые? И без явной негативной оценки к последним? Что это за соглашательство и примиренчество? То есть Косов — этого внятно объяснить это не смог. Промямлил, что, дескать, ребята просили еще добавить… вот — что получилось, то и получилось.

Сошлись на том, что последний куплет из песни — убрать!

«Да ради Бога! Только… отпустите меня уже… дяденьки, а? Я на все, на все согласный!».

С мокрой на спине гимнастеркой, еле волоча ноги, Косов вернулся в расположение. А там рота уже готовилась следовать на ужин!

— Ну! Чего тебя в политотдел вызывали? — насел на него за столом, сев рядом, Ильичев. И переживание его выглядели искренними.

«Ну вот… хоть приятелем добрым обзавелся. И то — хлеб!».

— Да…, - вяло ковырялся в миске с кашей Косов, — вон… некоторым песни захотелось… в стенгазету. Ну… у меня чего-то и получилось. А там… пошло-поехало!

— И чего? — продолжал наседать сержант.

— Да вроде — обошлось!

— М-да… телепень ты, Ваня! Как есть — скорбный на голову! Кто ж… к такому празднику стихи пишет? На то — есть поэты известные…

— Угу…, - кивнул Иван.

— Ладно… обошлось и обошлось! А это… песню-то где посмотреть можно?

«Еще один… ценитель прекрасного!».

Косов кивнул в сторону Гиршица:

— Вон… у него наверняка второй экземпляр есть…

На Ильичева песня впечатление — произвела. Сильное впечатление! После отбоя, они стояли в туалете, курили. Ильичев протянул:

— Неожиданно! Вот никак я не думал, что ты, Ваня, еще и стихи писать можешь!

Косов сплюнул в жёлоб с текущей водой:

— Хоть ты не начинай, а? Какой, на хрен, поэт? Какие, на хрен, стихи? Я тебе что — Пушкин, Александр Сергеевич? Или — Лермонтов? А может… Маяковский? Или — Есенин? Нашла какая-то блажь… строчки подвернулись. Подобрал, зарифмовал. Все! Тьфу ты!