Иван просто наслаждался концертом, хорошими голосами и игрой, музыкой. Правда пришлось строго-настрого предупредить Калошина — ни-ни! Никакой рекламы некоему Косову. Не нужна она! Лишнее это…

А вечером он провожал артистов на вокзале. Было грустно! Хороший у него отдых получился. Не без нервотрепки, но — хороший! И пусть впереди еще были проблемы… Но — когда их не было-то? Так что, раньше времени помирать не будем!

Уже перед вагоном, Калошин, как будто вспомнил что-то:

— Ваня! Слушай… у тебя с деньгами тут как? Не густо, наверное… Вот смотри… у меня здесь немного, но тысячи полторы есть. Хотя… поменьше уже. Примерно тысяча триста. Вот, возьми!

Косов задумался, кивнул головой:

— Хорошо! Спасибо! Я, как приеду в Красно-Сибирск, с книжки сниму и отдам тебе.

— Да я не про это сейчас! — с досадой протянул Калошин, — Ничего отдавать не надо, понял. Это я так… просто тебе в помощь, хорошо? Не надо отдавать, слышишь?! И еще…

Игорь покосился на Варю, вздохнул:

— Ты еще это… Ну… этой женщине скажи… в общем — вали все на меня! Дескать, Варя — моя подруга и ничего не было! Слышишь?

К удивлению Ивана, Варя, криво усмехнувшись и посмотрев на Калошина, кивнула:

— Да. Так и говори! Не вздумай ни в чем признаваться! Подозрения… они пусть подозрениями и остаются. И не проверить ей никак! А то — честный ты больно! А так — я не я и хата — не моя!

Потом снова посмотрела на Игоря и приказала:

— Ну все, Калошин, дуй в вагон! Дай я с Ваней попрощаюсь…

И расцеловала его взасос, вызвав косые взгляды одних, и одобрительные возгласы и даже посвистывания — со стороны других пассажиров, мужчин, как правило.

— Ну все, иди, хороший мой…

В вагоне трамвая ехать было откровенно грустно…

В первые два дня ничего не происходило. Нет, конечно же все эти взгляды и шепотки за спиной, а также подчеркнутое дружелюбие курсантов, изрядно раздражали. Как ни пытался Косов убедить себя, что ничего в этом плохого нет! Людям просто понравился концерт, вот они и выказывают свое к нему расположение.

«Но, блин, раздражает же!».

А на третий день им не повезло оказаться на строевых занятиях рядом с курсантами второго курса. Выпускниками уже, можно сказать. Шли последние репетиции к строевому смотру, поэтому на плацу, а также на дорожке вокруг спортгородка сейчас занимались многие взводы.

На объявленном перекуре, к нему обратился один из второкурсников, здоровила Вадик Чернышов:

— А что, Косов, хорошо драть красоток-певичек? Поделись, как она там? — характерный жест двумя руками придал дополнительную красоту и емкость заданным вопросам.

В кабинете начальника училища они стояли рядом. И Чернышов, у которого наливался под глазом здоровенный бланш, а из носа еще подтекало, отчего тому приходилось то и дело шмыгать носом; и Косов, который старался получше поджать нижнюю губу, чтобы не так уж сильно выпирала, придавая ему сходство со знаменитым африканским певцом за свободу. Про которого еще и анекдот-загадку в Союзе сочинили: «У какой певчей птички — черные яички?».

Груздев сидел молча за своим столом, с интересом разглядывая курсантов-распиздяев и драчунов. А Верейкис вышагивал перед ними по ковровой дорожке, кивая в такт свои шагам:

— Это — «чэпэ»! Вы понимаете, курсанты, что это — самое настоящее ЧП? Даже товарищами вас называть — у меня язык не поворачивается! Два курсанта училища! Один из которых — без пяти минут красный командир! И второй…

Тут он остановился и сделав шаг ближе, начал с интересом разглядывать физиономию Косова.

«Как будто впервые видит, мля!».

— А чего это… а чего это у тебя, Чернышов, две отметины, а у Косова — только одна? Я так понимаю, товарищ полковник, плохо у нас еще ведется физическая подготовка в училище! — обратился комиссар к начальнику, — По логике-то — наоборот должно быть! Второй курс на год больше занимался, значит — навыки и умения должны быть выше!

Курсанты молчали, задрав подбородки и разглядывая стену напротив.

— А мне вот интересно, товарищ комиссар, что не поделили эти молодцы? — промолвил Груздев, обращаясь к Верейкису.

— Да! Действительно! Какова была причина этому… безобразию? — снова повернулся к ним комиссар.

Чернышов молчал. А Косов задумался:

«А правильно ли будет молчать? Что Чернышов — придурок и получил по заслугам, не обсуждается. И получил бы еще, если бы нас не растащили! Но вот опиздюливаться вместе и наравне с этим… дегенератом? Правильно ли сие?».

— Курсант Чернышов поинтересовался у меня, понравилось ли мне драть красоток-певичек! Попросил поделиться наблюдениями! — вперед головы отработал язык попаданца.

— Чего он у тебя попросил? — удивленно переспросил Верейкис, даже приблизил ухо к распухшим губам Косова.

— Я говорю… спросил — понравилось ли мне драть певицу Варвару Коневу! — и не меняя позы, Косов руками передал жест Чернышова, ранее им продемонстрированный.

Верейкис выпрямился и ошарашенно замолчал, разглядывая морду Чернышова, который успел покоситься на Ивана, чуть дернув уголком губ. Груздев, похоже, был тоже удивлен любознательностью курсанта Чернышова.

Комиссар хмыкнул, и спросил:

— Чернышов! Это правда? То, что сказал Косов… так и было?

Чернышов молчал.

— Ну и что будем делать, товарищ полковник? — повернулся Верейкис к начальнику.

Груздев пожевал губами:

— Чернышов! В санчасть, на осмотр!

— Есть! — оппонент Ивана четко развернулся и вышел, аккуратно прикрыв дверь.

— Теперь с тобой, Косов! Ты понимаешь… что это тяжкий дисциплинарный проступок! Тяжкий, Косов! — поднял палец к потолку комиссар, — Тут и до отчисления из училища дойти может… Что молчишь?

— Мудакам морду нужно бить всегда! — негромко ответил Иван.

— М-да… В чем-то с тобой можно было бы согласиться…, - Груздев побарабанил пальцами по столу, и кивнул, — Пять нарядов вне очереди! На кочегарку! На конюшню! И это… если у этого… ничего серьезного врачи не обнаружат. Иначе разговор будет более серьезным. Тебе понятно, курсант Косов?

— Так точно, товарищ полковник! Есть пять нарядов вне очереди! — вытянулся курсант.

— Свободен! — и уже в спину Косова, негромко, — Гусары, мать иху…

Ротный, выдерживая невозмутимость на лице, пояснил Косову, после доклада о наложении взыскания:

— Пять нарядов… это — вне того графика нарядов на конное патрулирование города, Косов! Вне того! Приступишь к отработке завтра! Понятно?

— Так точно, понятно!

«Писец! Учеба идет мимо, но кто же ей позволит? Потом явно начнут проверять все пропущенное. Придется недели две толком не спать. Тяжко. Да ни хрена! Прорвемся!».

«Степа еще… Вечером, после отбоя, в курилке, отведя взгляд, заявил: это, говорит, хорошо, что этот долбоеб Чернышов тебе первым этот вопрос задал. А то, признался, у него и у самого примерно такой же на языке крутился. Очень уж ему Варенька Конева в душу запала! Прямо исстонался весь товарищ сержант. Истекся дифирамбами и славословиями в адрес красавицы. Как глухарь на току!».

История обрела продолжение на следующий день, когда он, в компании с еще тремя «залетчиками», возился возле кочегарки. За зиму уголь из огромной кучи изрядно выбрали. Но оставалось его еще очень немало. А так как кочегары выбирали сей продукт неравномерно — там, где зимой было полегче взять, то и получилось, что кучи и кучки разной величины были разбросаны то тут, то там. Вот им и поручили — навести порядок и сбуртовать все оставшееся топливо в одну кучу возле ворот кочегарки. Он как раз и долбил слежавшийся продукт ломом, когда заметил приближающуюся к нему делегацию.

Второкурсников возглавлял его давний знакомец Данила Семенов. И уже одно это гарантировало, что планируется не акт устрашения охамевшего первокурсника, а разговор. Ибо Семенов обладал репутацией здравого, спокойного «курка». Но курсантов было пятеро, и не всех Косов знал.

— Здорово, Иван! — поздоровался первым Семенов.