Атропа, объединившись с Рудольфом, поджимала тройку гоблинов у кромки воды. Из леса пришла ещё подмога: прорвавшись внутрь, три гоблина ринулись к девушке, яростно загоняя в угол. Отбиваясь, она всё быстрее попадала в складывающийся для неё капкан.

— Рудольф, выручай девку!

Священник развернулся и ввязался в бой с тремя, от чего им пришлось отвлечься; бил он их со смехом, не буйствуя, но умело напирая на каждого. Те быстро выдохлись и шаг за шагом отступали спиной к Брассике. С надрывным воплем она ударила одного из них жезлом в шлем: удар этот не был изящным, но очень удачным; потерявший равновесие гоблин только охнул на прощание.

Воинственный дух нападавших на лагерь резко сник. Они всё бросили, даже валашки, выдрали из земли голубые факелы и помчались в лес.

Люди, прерывисто дыша ртом, постояли с минуту кольцом. Огоньки факелов мелькали меж черных стволов, пока тьма не поглотила их полностью. Бой окончен, сказал Маркус.

Он обернулся, чтобы посмотреть, есть ли кто раненый: у Рудольфа оказалась изорвана туника, у магини, зажавши в руках мерцающий жезл, в глазах читался ступор, Атропа массировала плечо, недовольно кривясь.

«Завтра будет болеть», заметила она.

Тут-то Маркус заметил, как ноет его щека.

— Боже ж ты мой, касатик, у тебя там кости застряли! — сказала трактирщица. — Ну-ка сядь, сейчас обработаю. Кто-нибудь, посветите огнем.

Копья, которые метали гоблины при помощи магии, состояли из длинных трубчатых костей, прочных, но не тяжелых. При должной сноровке такое копье пробьет не только доспехи, но и тело жертвы. От метательных заклинаний гоблинов легко увернуться, но если попали, то быть беде. Маркус, защищаясь мечом, сломал летящую кость: осколки полетели от лезвия в него, вонзились в щеку, ухо и по касательной прошлись по шее. Извлекая сколы, трактирщица омывала раны и делала примочки, обильно смачивая жидкостью из бурдюка.

— Довольно, не шипи, — Атропа повернулась к Брассике. Та стояла, как вкопанная. — Что с тобой не так, касатка?

— Отстань от неё, — сказал Маркус.

— Я держала защиту лагеря одна, разбила троим головы, а девка схоронилась за моей спиной. Ишь какая. Ты что, хотела, чтобы я сгинула?

Девушка промямлила, будто каша в рту застряла. К ней подошел священник, улыбающийся и довольный, хлопнул по жезлу.

— Одно могу сказать точно, она и правда владеет магией.

Атропа фыркнула — ей не удалось увидеть самолично. Маркус же лично испытал на себе пояс костяной брони. Брассика не солгала.

— Давайте отдохнем, пока утро не настало. Я посторожу с папаней, а вы досыпайте.

Они сидели у костра, их мечи лежали на расстоянии вытянутой руки. Лес более не шелестил и не двигался; река тоже замирилась, плеск её воды почти не слышался. Трупы ещё не окоченели. Перед тем, как присесть у костра, Маркус предосторожности ради прошелся по ним мечом.

Заря ещё только-только занялась. Утром, когда солнечный свет покроет берег, он намерен обыскать тела. Но сейчас, без лишних свидетельниц, Маркус очень хотел поговорить с другом:

— Не хочу обижать, папаня, но моему сердцу страшно даже помыслить, что ты в опасности. Послушай меня, сколько мы знакомы? Ты видел меня ещё в прыщавых оруженосцах, а я видел тебя послушником у отца Доминика из Эйны. А сражения за наш любимый город? Я не я без этих битв. Но Выш потерян, наверное, навсегда, вот что мне думается. И с каждым годом разлука по нему становится всё призрачнее и туманнее. Может быть, ты передумал?

Когда мы встретились с Брассикой, она спрашивала у кузнеца про наемников, готовых на отчаянное дело. Помню, в каком отчаянии ты был тогда, а потом как ухватился за её поручение…

— А что же с того, Маркус? Дама предлагала золото, и много. Хватило бы на свой отряд, глядишь, порядок в Выше вернули, — ответил Рудольф. — И нет, не передумал. Что, не мечтаешь стать солтысом?

— Да нет, мечтаю, — признался мечник. — Глуп тот, кто не мечтает о чем-то большем. Но я не о себе сейчас говорю.

— О ком же?

— Про тебя. Ты поменялся натурой, я это вижу, от слепого не скрыть такую перемену. Тебя вгоняет то в тоску, то в отвагу, ты то речист, то нем, как рыба. Что случилось?

Рудольф, близкий друг Маркуса, промолчал.

— Я хочу напомнить, что мы дали обещание этой даме исполнить свой долг. Сердцу золото не льстит, как желание вернуться в родной край. Помню все твои истории о великом Выше, городе меж двух рек и трех озер, не знавшем бедности и страха. Я положил меч на колени даме, обет будет исполнен, и ты тоже положил свой меч, просил бога быть добрее к нашему путешествию. Но перемена твоя, она не добрая, чувствую это. Смогу ли в одиночку защитить дам и исполнить долг? Без тебя, без твоей поддержки?

Рудольф продолжал молчать.

— Скажи мне, откройся для меня, как я тебе открыл свои печали. Что гложет тебя? Это болезнь?

— Нет.

— Тогда что? Сомнению нет места на войне. Ты мой учитель и наставник, привязанность к тебе бесконечна. Объясни, может, не желаешь вернуть Выш?

— Почему ты так решил? — удивился священник.

— Но твои поступки… С самого начала пути ты сторонился боя, едва сегодня ты обнажил свой меч. Услышь, наконец, моя мечта — она подаренная тобой. Величию Выша быть, долг исполнится, а честь вернется, — Маркус достал узорчатый платок с надписью. — Но если сердце твое тяготится от пути, если ты не готов стеречь мой покой, как покой этих дам, глупо отправляться дальше. Я всё пойму. Пообещай мне, что не бросишь обет?

Священник пообещал, что исполнит обет и будет оберегать компаньонов так же, как свою веру.

— Что до сегодняшней ночи… Почему так случилось? Почему далеко ушел, просил помощи, искал кого-то в темноте? Кого ты испугался?

Отец Рудольф взглянул на друга по-злому. Отстранившись от него, он сказал, что ничего не случилось.

— Как это, «ничего»? — удивился Маркус.

— Ничего, — холодно ответил священник. — Спи часок-два. Я посторожу.

— Но…

— Маркус!

Тонкая алая линия поглощала звездное черное небо. Наступало утро, по изрезанной щеке Маркуса безмолвно упала слеза.

Утренний осмотр Маркуса принес для всех благие вести. Во-первых, не нашел никакой пропажи. Во-вторых, лодка цела и вёсла на месте. В-третьих, припасы не порченые, а вода свежая. В-четвертых, что самое главное, никто всерьез не пострадал.

Далее, он прошелся по лесу вдоль берега, не уходя слишком глубоко в чащу. По каменным уступам ходить было тяжело, саднили раны на щеке, а поцапанную шею натирал воротник, но Маркус терпеливо осмотрел каждый закуток в поисках возможной опасности. Никаких засад. Никаких заначек. Никаких знаков присутствия гоблинов.

Вернувшись, он вместе с Рудольфом собрал всё ценное с тел. Найденного было немного, и Маркус решал, какие вещи взять с собой, а какие схоронить в тайнике.

После сна компаньоны вспомнили о ночном происшествии. Но на свежую голову ссориться желающих не было: раз нет последствий, посчитали они, то нужно отпустить тревогу. Не было и тех, кто хотел упрекнуть Брассику — компаньоны убедились в её способности обороняться.

К ясному солнцу добавилась не по-осеннему теплая погода, в компании нагулялся здоровый аппетит.

Атропа готовила завтрак, зажарив на сковороде солонину с луком и картофелем. Брассика пыталась прибиться то к ней, то к мужчинам, но нигде не находила себе места. Её лицо, погруженное в тень от капюшона, выглядело озадаченным. Маркус жалел девушку, считал, что дамам нечего находиться в бою, а особенно таким, как Брассика; казалось, манеры, речь и общий нрав говорили о воспитании девушки в хорошей, если не в благородной семье, а вызывающая норовистость — следствие юности и свободы, надушенной в городском воздухе, где к рабскому домашнему затворничеству женщины относились одинаково порицательно и в Выше, и в Эйне, и в Данаре.

С другой стороны, благородные семьи своих девушек гулять по лесу не отпускают… Он смотрел на неё, и внутри него тяжким грузом падало неприятие: «Я не хочу прислуживать тебе, девка, не хочу и не буду».