Женщину окружила братия. Отец Иона, будто напуганный зверь, путался в словах, искал какой-то опоры. Монахи угрюмо топтались рядом.

— Ваших детей тут нет, — повторил Иона. За его спиной алтарь блестел золотом. У подставки, на которой лежала книга в изумрудном окладе, нервно листал страницы послушник.

— Как нет? Вы так не шутите со мной. Они были не с пустыми руками, а с грамотой! Её ваш брат Рудольф написал.

— Это правда. Они передали нам письмо отца Рудольфа. Но мы не могли их принять.

— Мир душе твоей, отец Иона, — наконец заговорил Рудольф. — Скажи мне, что случилось? Разве младые чада божьи недостойны крова и опеки? Сказано ведь, что пустить детей и не препятствовать им приходить к богу, ибо такова наша миссия?

— Сказано, — робко послышалось из толпы.

Лицо отца Ионы напряглось.

— Сказано же, что блаженны миротворцы, нареченные сынами бога. Разве дети наши не пострадали достаточно, не заслужили домашнего очага и укрытия от дождя и врагов?

И снова из толпы: «Сказано».

— Не приняли в дом божий — это как повесить камень на шею и броситься в реку. Что же случилось, отец Иона? — в третий раз вопросил Рудольф.

Толпа всё шепталась.

— Брат по вере, приветствую тебя. Отец Рудольф, всё так, и всё правда. Но кто сказал, что они чада божьи?

В сердце Атропы ёкнуло. «Ах вот оно что! — подумала она. — Не взяли из-за каких-то ушей»

— Отец Иона, вопрос веры не настолько важен, когда мы говорим о детях. Без детей мы не обретем никакого царства, ни доброго, ни божьего.

— Вот и нет, брат по вере. И вы об этом забыли. Возможно, в вашем сердце вера тоже погасла. Возможно, вы заблудились, как овца, потерявшая из виду своего пастуха.

— Моя вера крепка, — ответил Рудольф.

— Может быть. Но грех слепит, не забывайте об этом. Грех и гордыня. И мы уже подумали, что вы захотели уйти от нас, уйти от божьего дома. Исчезли, пропали, не оставили весточки, и единственный, кто про вас не смолкал — это брат Доминик, настоятель братства рыцарей. Он рассказывал интересные вещи про вас. Что вы якобы заинтересовались отреченными книгами.

— Нет, я не интересовался такими книгами. Я помогал госпоже в путешествии к родным местам. Это паломничество было дорого ей, а к тому же опасным: госпожа родом из Выша. Вы знаете, что сейчас там великая смута, гоблины воцарили хаос и учиняют разбои. Слуга Атропа верно служила ей, но некому было оставить детей. Им угрожала опасность. Бриллиантовый лес отныне чужд для всех добрых существ. В письме моя скромная просьба подробно описана.

— Но они не чада божьи, — повторился отец Иона. — Они же братья наши меньшие. Они не постигли людского царства, а раз так, то до божьего дома им ещё далеко. Что же мне до всего остального тогда?

— Стало быть, батюшка вы мой благоверный, пока я ушла в слуги, польстившись на доброе отношение к своим детям, они у меня невесть где находились? — палец Атропы ткнул в грудь священника. — И это в вашем божьем доме, где приют находят обездоленные и нуждающиеся?

Острое ухо слышало чутко, как монахи переговаривались шепотом. Половина смутилась простецкими повадками Атропы, половина сочувственно её поддерживала. Молодые послушники с горящими щеками испытывали горячее негодование.

— Вы не унаследуете царства божьего, ибо вы не вхожи в нашу семью, — ответил ей отец Иона. — В королевстве смута. Всюду приспешники зла. Еретики из Тёмной церкви жаждут реванша. Гоблины атакуют селения, не щадят никого. Это их варварство, оно замещает им культуру. Я должен защищать своих чад и нашу культуру от поползновений варваров. Принадлежите ли вы к нашей церкви? Можете не отвечать, все мы знаем ответ. Вы хотели жить обособлено, вдали от людских забот.

— Ей-богу, что творится с вашими помыслами? — спросила Атропа. Её силы на спор быстро иссякали. Искать Мику и Любу куда важнее, считала она, чем спорить с глупым начетником. — Бросить детей, нуждающихся в защите. Я… Мне это всё чуждо. Ненавижу. Скажите, куда они ушли? И я немедля покину это заведение.

Зашумела толпа.

— Не знаю, — кратко ответил ей отец Иона. — Уж не моя забота. Мое дело — это семья, находящаяся в вере.

Атропа шумно вздохнула. Ей захотелось ударить страшной мощью по старому Ионе, по его разукрашенной головным убором физиономии, а после разодрать всю мантию до последнего клочка. И никакой монах ей не помешал бы!

— Уходите, — сказал отец Иона. — И вы, брат по вере, тоже.

— Я? — удивился Рудольф, когда его погнали из храма.

— И вы. Вернётесь позже, в день более благочестивый, чем сегодняшний. Считайте это епитимьей.

Двоица уходила под гул монахов. Витражи горько лицезрели на женщину. Церковь превратилась в разоренный улей.

На площади, куда вышли Атропа и Рудольф, грубая толпа слушала речь оборванца, сверкавшего голой пяткой на помосте. Атропа плакала. Она крепко шлепнула по лицу её спутнику.

— Я доверила тебе самое драгоценное, что у меня есть. Отдала свое богатство на погибель, ушла в неволю за тебя, за твое будущее. Ты понимаешь меня? Хоть слышишь?

Опешивший Рудольф, остекленевший немой фигурой, не выражал ни одного знака сопротивления.

— Лучше б я свою голову положила наземь, чем отдала жизни Мики и Любы. Так это ли моя цена за ваше благополучие, касатики? Себе земель, богатств и самоцветов, а мне смертельное горе? Посулили сладких слов! Пообещали быть добры! Экие добряки, что пристали к ушам, остроухие им не по душе. Это подлость и лицедействие — ваши слова не от сердца идут, знаю это. Запомни, Рудольф, я никогда тебе это не прощу, не прощу твоего обмана.

— Право, я не знаю. И не подумал обманывать.

— Не подумал он. Паршивец. Свою жизнь пожил, решил дальше пожить — за счет моих детей? Ох, паршивец.

Атропа облокотилась на ствол дуба. Листья его забирали с щек Атропы слёзы. Она наконец обратила внимание на нищего проповедника.

— Да знайте же вы, что грядет великая буря! Узрейте! Сыны хотят отвернуться от своих отцов, а дочери от матерей, реки крови потекут по земле королевства, если не обрести скорейшего порядка. Видит бог, мы зашли слишком далеко. Оскорбили мы его достоинство своими дерзостями! Дозволили себе всякое, а черти рады тому, бесы пляшут, гоблины им потакают. Уже нет дня, в котором мы не боялись бы своего соседа, не страшились вкусить хлеба базарного, — оборванец поперхнулся, прокашлялся, и вновь продолжил. — А что теперь нам делать, скажете вы? Нам нужна мощь! Нам нужна такая мощь, чтобы враги королевства трепетали. Чтобы враги даже помыслить не могли об угрозе или вреде. Прислушайтесь к авторитетам! Обратите свой взор на Данар. Могучее созданье!

— Тьфу! — кто-то крикнул из толпы. — Что мне до славословия прохиндея Валука?

Оборванец нисколько не смутился.

— Так знайте, что Валук могуч и не поддается на уловки своих врагов. Пока мы страдаем пороками, его мудрое правление оберегает город как зеницу ока. Нам нужен такой же, как Валук! С божьей помощью мы победим проклятых врагов-гоблинов и эту остроухую нелюдь, уничтожим еретиков Тёмной церкви, агентов и лазутчиков против мира и порядка! Восстановим величие королевства!

Толпа в большинстве ответила одобрением.

Атропа пошла прочь от церкви, пробираясь сквозь людей, бесцеремонно расталкивая тела. Рудольф погнался за ней, но в отличие от женщины не получал никакого снисхождения: сзади прилетали и кулаки, и тычки, и даже пинки. Атропа хотела сбежать от него, избавиться от священника, просто забыть его, Брассику и Маркуса, попытаться найти в этом проклятом городе своих детей. «А может, Мика с Любой погнали домой? — подумала она, отталкивая от себя очередного зеваку. — И ведь правда. Раз эти лицедеи бросили их, осталось искать укрытия в таверне. Хоть бы так оно и было».

Сзади её кто-то окликнул. Атропа обернулась: среди мужчин, чей ум всё более распалялся от грязных речей сомнительных проходимцев, ей никто не показался знакомым.

— Наверное, это Рудольф, — сказала себе она, идя дальше.