— Мальчики, что случилось? — обеспокоенно спросила подошедшая англичанка, Илона Анатольевна.

— М… мне нуж… Та… Тамара Никитичка…. Никитична. Я… рисунки. Забрать.

Брат дернул шеей, как подавившаяся птица. Бедолага, как же я его понимал! Все равно что зайти к Кощею и попросить иглу, где его смерть. К тому же Никитич всех запугала. Не помню, если ли у нее дети, если да, наверняка у них неизлечимая форма энуреза. Самого оторопь берет, стоит посмотреть в ее удавьи глаза.

Илона Анатольевна положила руку ему на плечо.

— Идем.

И мы вошли в учительскую втроем. Там суетились человек пятнадцать учителей, сверялись с расписанием, которое еще не выучили. Никитич была там, что-то писала за столом. Наша классная, Елена Ивановна — тоже, с журналом под мышкой она направилась к выходу, но, увидев нас, решила остаться.

— Здравствуйте, — проблеял Борис — Никитич кивнула и уткнулась в писанину.

Брат продолжил:

— Тамара Никитична, можно мне…

— Я хочу, — шепнул я ему на ухо то, чему учил вчера весь вечер, а Наташка помогала играть роль уверенного в себе человека, который в своем праве требовать.

— Я хочу-у, — хрипнул он, и Никитич подняла голову, пронзила его взглядом, сдвинув очки на кончик носа, мгновенно деморализовав Бориса.

Кулаки сжались сами. Давай, малой, не сдавайся! Набрав в грудь побольше воздуха, он выпалил:

— … Забрать свои рисунки… Которые я вам дал на конкурс! — Борис оглянулся на меня, осмелел и добавил: — Где они? — И продолжил, как мы репетировали: — Я целую неделю над ними работал!

Больше всего я боялся, что она пойдет в отказ: «Какие рисунки? Не было никаких рисунков». Но Никиктич почесала ручкой за ухом, припечатала ее к столу и проворчала:

— Мартынов, начнем с того, а твои ли это рисунки?

Борис опять покосился на меня, я кивнул, и он просипел:

— Мои, и я готов это доказать хоть сейчас.

Училка зыркнула недобро и процедила:

— Доказывать он вздумал. Пять минут до урока осталось! — Она посмотрела на часы. — На большой перемене приходи в кабинет химии. Поговорим.

Последнее слово она сказала таким тоном, что Борис позеленел.

Все сложилось само! Она сама назначила место встречи… то есть сходки. Потому что беседа наша, чую, больше будет напоминать криминальные разборки с угрозами и взаимными обвинениями. Отпираться при других учителях и грубить Никитич не стала, приберегла яд для личной встречи. Ну, посмотрим. Меня тоже начало потряхивать, потому что память многоопытного взрослого схлестнулась с моим реальным опытом. Если Эрик и мама не додавят Никитича, это придется делать мне. Смогу ли сковырнуть с места бульдозер или начну заикаться, как сейчас — Борис? Может, лучше сразу заручиться поддержкой Илоны Анатольевны и дрэка пригласить?

Пожалуй, лучше пусть с дрэком разговаривает Эрик. Я посмотрел на англичанку, и наши глаза встретились.

— Илона Анатольевна, и вы приходите… пожалуйста!

— В кабинет химии? — Она покосилась на Никитича. — На большой перемене?

Сейчас скажет: «Зачем мне бросать свои важные дела и ерундой заниматься?» — и это будет логично.

— Приду, — спокойно сказала она, и в ее голосе прозвучала угроза. Или показалось?

Сразу стало легче. Мало того, Илона посмотрела на нашу Еленочку, потом — на тех, кто был в жюри.

— Коллеги, и вы приходите. Это недоразумение надо решить.

— Никакого недоразумения нет! — припечатала Никитич.

Конечно нет! То, что она загоняет детей под плинтус и творит, что хочет — разве недоразумение? Но разбрасываться обвинениями я не стал — вдруг еще можно договориться полюбовно? В конце концов, не она ответственная за конкурс, а завучиха, а что рисунки были, она проговорилась, и все слышали.

Из ее родственников или любимцев никто в десятку победителей не вошел. Или она сама верит, что Борис не мог так нарисовать? Но почему? Считает его ничтожеством?

Когда мы с Борисом вышли, наши все еще толпились возле учительской, а чуть дальше я увидел одноклассников, подпирающих стену возле кабинета математики. Чума поглядывал на нас и о чем-то шептался со своими. Памфилов тоже то посмотрит, то отвернется. Что они задумали? Интерес Карася, топчущегося, как застоявшийся конь, понятен — он хочет списать. Но остальные?

— На большой перемене будем объясняться с Никитичной, — отчитался я перед подавшимися навстречу членами бойцовского клуба. — Типа рисунки у нее не с собой. Ну ничего, прорвемся.

Дождавшись новостей, Алиса и Каюк направились на третий этаж на химию, а мы пошли к своим. К нам шагнул Памфилов и пробормотал жалобно:

— Есть алгебра, скатать?

Чума с Бариком как ни в чем не бывало подошли к Кабанову и попросили того же. Санек взглядом спросил у меня — а можно ли? Я кивнул.

Неужели Чума так быстро признал в нас равных? Похоже на то. Просто напрямую ко мне или Илье обращаться не рискует, действует издалека. Кабанов достал тетрадь, и его окружили Барик, Плям и Чума. Карась тоже пытался пробиться к бесплатным знаниям, но его отталкивали. Наблюдающий за сценой Димон Минаев сжалился:

— Саня, эй! Эй, Карась! — Димон поманил его тетрадкой.

И Карась сделал небывалое: достал свою тетрадь и сверил решение, что-то исправил у себя. Внушение подействовало, он пытается учиться! Желткова тоже пытается, но у нее, видимо, легкая форма олигофрении, и она просто не тянет.

Первый шаг к примирению с Чумой сделан. Пока через посредников, но трон под Барановой и Райко покачнулся ощутимо. И если раньше они непременно подкалывали кого-то из нас, стоило нам появиться, то теперь языки затянули поглубже.

Есть лидеры положительные, есть — отрицательные, а бывают еще и гнилые.

На алгебре наши не вызвались к доске, и под раздачу попал Карась. Инна Николаевна вызвала его, готовая поставить «двойку», но Карась все в меру сил рассказал. А когда приступил к решению задачи, глаза у нее стали, как блюдца.

И весь класс сидел, замерев и не веря в увиденное. Когда Карась поставил точку, учительница не выдержала и зааплодировала, я ее поддержал, минута — и весь класс радостно хлопал, а Санек улыбался, как ребенок, получивший неожиданную машинку.

— Саша, ты меня удивил! — проговорила математичка. — Это пять. Твердая «пятерка»! Можешь же, когда захочешь!

Карась, привыкший к пинкам, смутился, потупился и провел пятерней по лицу — будто бы волосы пригладил. Гордо прошествовал на место.

— Самому же приятно, — сказала учительница.

За Карася я радовался недолго, вернулись мысли о предстоящей разборке. Видимо, и не мне одному, потому что на следующем английском наша группа активности не проявляла.

Придет ли мама? Она обещала, но вдруг с работы не отпустят? Толку от нее будет мало, максимум, что она может — расплакаться, но Борису важно видеть, что она с ним.

Как только прозвенел звонок с урока, Илона Анатольевна подошла к моей парте и сказала:

— Павел, пока никуда не ходите. Я приведу Розу Джураевну и Елену Ивановну. Может, кого-то еще.

— Должна прийти мама и учитель рисования, — сказал я.

— Это очень хорошо. Значит, ждите у кабинета, войдем все вместе.

— Нет, — качнул головой я. — Сперва — только Борис, иначе рисунки могут потеряться.

— Не потеряются, — пообещала Илона и убежала в учительскую, а я рванул к стенду, где должны были ждать мама и Эрик.

Они действительно были там, стояли в разных концах. Улыбающийся Борис подбежал сперва к Эрику, потом к маме, держащей папку с рисунками. Когда я подошел, Эрик уже нахваливал Бориса маме.

— Готовы? — спросил я.

Переглянувшись, мама и Эрик кивнули, и всей процессией мы двинулись на третий этаж, по пути встретив команду, которую собрала Илона Анатольевна и вела защищать талант Бориса: наша классная, географичка и завуч.

Мама сразу же подошла к Елене Ивановне и, поздоровавшись, запричитала, дрожащими руками раскрывая папку по пути по лестнице:

— Боря все лето учился, вот, посмотрите…

Споткнувшись, она едва не упала, но Эрик поддержал ее.