Чума — это что-то типа шакала, который вроде как санитар леса, регулирует численность популяции грызунов, уничтожает не только слабых, но и больных, жрет падаль. Ведь если расплодятся грызуны, начнутся эпидемии. Такие, как он, делают нас сильнее. Без знаний взрослого я бы до этого не додумался, а если бы и додумался, то не согласился бы с выводами.

Или дело вовсе не в Чуме?

Неважно. Важно, что мне предстоит насыщенный день, ехать придется не домой, а сразу в больницу. Деньги Плям, скорее всего, собирал для Чумы, который, можно сказать, сирота при живых родителях, ведь в больницах сейчас нет даже бинтов и ваты, а кто не принес одноразовые шприцы, тому ставят уколы старыми советскими с тупыми иголками, которые гнутся в заднице.

Родители Чумы — алкаши, денег на сына у них нет. Возможно, у него найдутся какие-то родственники, но не сразу. Если Чума в тяжелом состоянии, помощь ему нужна и важна уже сейчас. А судя по тому, как отреагировала реальность, он тяжелый.

На перемене между первым и вторым уроком, алгеброй и химией я, уповая на чудо, подошел к Пляму и Барику и сказал:

— Я знаю про Юрку. И что вы ему на лечение собираете. Помощь нужна?

— Пшелнах! — оскалился Барик.

— Хочешь разбить голову назло главврачу? — спросил я.

— Это ты, что ли, главврач? — не понял юмора Плям, встал. — Вали отсюда, от тебя брать деньги — западло…

Он, видимо, хотел добавить оскорбление, но встретился со мной взглядом и передумал. Баранова демонстративно сдала пятьсот рублей, улыбнувшись мне в лицо.

— Ну и черт с ними, — сказал Илья, когда я вернулся за парту. — Все равно мы с ними толком не общались, невелика потеря.

Вот если бы было, как раньше, когда каждый сам за себя, нам пришлось бы туго, а так у нас вполне самодостаточная группа, жаль, что чумные этого не поняли.

— Через неделю их отпустит, — повернувшись, сказала Гаечка. — У Барика память, как у рыбки.

— Это у Карася так, Барик, блин, цихлазома, — сострил Илья. — Цихлиды хозяев помнят в лицо и узнают тех, кто их кормит.

— Воду мутит не Барик, — предположил я. — Он слишком туп для этого.

— Райко? — спросил Илья.

— Скорее всего, — кивнул я и покосился на Аню Ниженко, бессловесную соседку Гаечки, которая все слышала

Вот если бы там сидела громогласная Лихолетова, она понесла бы истину в массы, Анечка же вряд ли что-то кому-то расскажет. Странно, что она первая в классе заведет серьезные отношения и забеременеет. Почему-то именно с тихонями такое происходит чаще всего. Наверное, потому что они не могут сопротивляться напору, и, если парень настойчив, согласны на все.

В десятом классе Аня сделает аборт, о чем узнает Заячковкая. А что известно Жене, знают все. Благо хоть у одноклассников хватит такта не говорить об этом во всеуслышанье.

Химоза в школе была одна — тот самый монстр Тамара Никитична, будто сошедшая с картины Васи Ложкина, классная Бори. Ее боялись даже Чума сотоварищи, даже отец Чумы, наверное, ее боялся, потому что она взрастила не одно поколение школьников.

Отличная актриса, разыгрывающая злюку, в миру она была милейшей женщиной, когда возвращалась домой, у нее даже голос и выражение лица менялись. А так как войдет в класс, как посмотрит поверх очков, сдвинутых на кончик носа, как отчеканит: «К доске пойдет…» — так сразу у всех трясучка и энурез.

Потому на ее уроках всегда было тихо. Но не страх мешал усваивать материал — отличная актриса была никчемным учителем и не могла объяснить урок. Ее даже Баранова не понимала, которая считалась самой умной в классе.

Так что с учителями нам фатально не повезло. Из школы вынесли знания только те, кто занимался дополнительно. Особенно история была отвратительной: училка замотается в шарф и — бу-бу-бу. И хоть ты ходи по классу, она этого предпочтет не заметить.

Вообще на всю школу было несколько сильных учителей: англичанка, историчка, которая у нас не вела, физюля, которая тоже вела не у нас, и русички.

Потому химичку я не слушал, читал учебник и старался представить, что бы на месте учительницы говорил я. Детям надо на пальцах все показывать, с живыми примерами. Это невозможно разве что в математике.

В кабинете химии имелась лаборатория, но мы ни разу ею не пользовались и не применяли реактивы, хотя вот это как раз-таки интересно.

После второго урока была большая перемена, когда младшеклассники стройными рядами отправлялись за компотом и булочкой, питаться они должны были в обязательном порядке. В нашей школе имелась полноценная столовая со столами и стульями, где малообеспеченным предоставлялись бесплатные обеды и полдники, а остальным можно было это купить, и не пресную булочку, а довольно вкусный пирожок с капустой или кекс.

В лучшие времена, когда я был мелким, на полдник нам давали бутерброды с сыром и маслом, иногда — с колбасой, был нажористый борщ и творожная запеканка. Сейчас, конечно, все не так.

— Народ, айда в столовую, — предложил я, ведь у всех наших водились карманные деньги, а цены там мизерные, сравнимые с проездом на автобусе.

Вообще неплохо бы основать традицию полдничать в столовой на западный манер, основательно и по-человечески. К сожалению, даже это по карману далеко не всем одноклассникам.

— Я капусту не брал, — прогудел Чабанов.

— Займу пятьдесят рублей — купишь с ней пирожок, — пообещал Минаев. — Саша, идешь? Рамиль?

— Идем! — легко согласился Рам, потому что атмосфера в классе была тягостная.

С нами увязались малообеспеченные Карась и Желткова, еще к таковым относились Фадеева и Плям, но у дорожной работницы были дела на трассе, а Плям специально задержался, чтобы с нами не пересечься.

Карася мы прогонять не стали — вдруг он хоть что-то знает про Чуму, а Желткова радовалась, что не одна будет в столовой, рассчитывала, что, когда она с нами, старшие девчонки не станут насмехаться и называть ее парнем. В отличие от Гайки, она носила только юбки, но из-за короткой стрижки незнакомые люди, в основном старухи, умудрялись путать ее с мальчишкой.

Если полдники в столовке ничего, то обеды заказывать нет смысла, потому что первое напоминало наш блевунчик. Если тефтеля, то одна, если курица, то косточка или пара волокон, и лук. Склизкий отвратительный вареный лук, которого было всегда много. На второе если вермишель, то слипшаяся комом, котлеты из хлеба и вездесущего лука с малым количеством хрящеватого фарша. А вот пюре — приятное, но с маргарином вместо масла.

И запеканка до сих пор вкусная, как и пирожки. Представляю, как надо изгаляться бедным поварам, чтобы снова и снова готовить кашу из топора, ведь продуктов не хватает, и они не лучшего качества. Но молодцы, держатся.

В столовой пахло варевом.

В зале имелись полноценные столы, где восседала галдящая и гремящая стаканами мелюзга, и стойки вокруг колонн, держащих потолок, их было шесть, располагались они в шахматном порядке.

Гаечка сказала:

— Я займу свободный. Купите мне запеканку. — И убежала охранять стол.

Мы подошли к витрине, где были стаканы с компотом, кефир и чай, не сговариваясь, взяли себе компот, Рамиль — пирожок с мясом, мы с Ильей — по запеканке со сгущенкой. Димоны — булочки. Обошелся такой перекус в среднем по пятьдесят рублей каждому — вообще ни о чем.

Илья отнес поднос к Гаечке, мы разобрали еду. Подошла Желткова, надкусившая булочку, чтобы не отобрали, а Карась вопил у витрины, размахивая руками.

— Что там у него? — спросила Гаечка.

— Кто-то сожрал его завтрак, — сказала Любка.

— Как так? — возмутился Рамиль.

— Так-то повара всех знают в лицо и кормят по списку, — объяснила Гаечка, которая тоже могла бы питаться бесплатно, но отказалась, посчитав, что малообеспеченной признавать себя унизительно. — Но повариха новенькая. Кто-то назвал его фамилию и съел. Вот.

— А-ха-ха, — залился смехом Рамиль. — Съел фамилию. Карася! Ха-ха-ха! А костями не подавился?

— Я Заворотнюк, а не Карась! — буркнул он чуть не плача, подходя к нашему столику.