— Ого! — восхищенно произнес Дмитрий. — Вы говорили — китаец… Может, все же, японец? Откуда китаец мог так…

— Китаец, Дима, китаец. Я их различаю, и учился он не в Японии — я потом выяснил. Где-то в Тибете, в каком-то монастыре…

— A-а! Знаю. Учитель рассказывал. Он хотел туда попасть, не взяли… Шаолинь называется.

— Да, да… Вспомнил. Я бы тоже не отказался туда попасть.

— И я б не возражал, — покивал головой Дмитрий.

— Я его застрелил, когда он был в двух метрах от меня. Попал только со второго раза.

— Как это? — Бекешев широко раскрыл глаза от удивления.

— Ты не веришь? Я шесть из семи в десятку кладу — ты это сам видел. А тут промазал — так он ловко перемещался в мою сторону… И когда я подошел к нему, он уже умирал. И вдруг на чистом русском — мы даже не подозревали — спросил: «Как ты в меня попал»?

— Ну откуда он мог знать, как вы стреляете…

— Если б он знал, я бы здесь не сидел сегодня. Но он не знал, — Караев зло усмехнулся. — Вот такой был мой первый. Он мне потом снился.

Бекешев долго молчал, уставившись в белую скатерть на столе. Поднял голову и, глядя в глаза штабс-капитану, спокойно ответил:

— А мне мой не снится, Вадим Петрович. Я был в своем праве.

На второй год войны командир роты кавалер орденов Владимира IV степени, Георгиевского оружия и двух Георгиевских крестов штабс-капитан Бекешев окончательно понял, что он всего лишь пылинка в мировой мясорубке и все его геройства почти ничего не значат. Невольно краснел, когда вспоминал свое выступление перед курсантами в начале обучения. Каким же он был наивным мальчиком, когда говорил, что от них может зависеть даже судьба армии.

Судьбы сотен тысяч решал бездарный великий князь Николай Николаевич, способный послать войска на горные перевалы в лютые морозы, чтобы они там погибли, или бросить армию в топи Мазурских болот, чтобы ее там окружили немцы, и ее остатки с боем пробивались к своим, оставляя арьергард на верную смерть или пленение. Судьбу дивизий решало наличие или отсутствие патронов, когда русские войска были вынуждены останавливать удачно начатое наступление и возвращаться на исходные позиции, потому что армии нечем было стрелять!

Бекешев при таком отступлении чуть ли не на каждого солдата своей роты навесил по австрийской винтовке и доверху набил патронами подсумки своих солдат. Ох и проклинали они своего поручика. Еле доползли до окопов. А скоро четверть его роты стреляла именно из австрийского оружия, благо патронов к ним всегда хватало.

Однажды Бекешев поприсутствовал на допросе «языка», которого с великим трудом ночью перетащил через линию фронта. И узнал, что еще три дня назад этот немец со своей частью сидел в мокрых окопах Фландрии. Вышел тогда к командиру полка с предложением: он с группой своих солдат перейдет линию фронта и, устроив диверсии на железной дороге, существенно замедлит переброску немецких войск. Эшелоны не будут лететь под откос. Взрывать Бекешев собирался в ложбинах, чтобы невозможно было быстро расчистить дорогу от железно-деревянно-кровавого месива. Так их обучали. «Напишите рапорт на имя командующего армией и передайте его мне», — сказал ему подполковник Никитаев. Бекешев написал и получил ответ на своем рапорте: «Партизаны не нужны».

Знал бы он, что никто, кроме командира полка, его рапорта не читал. Ответ написал сам Никитаев, который не любил поручика, но расставаться с ним совсем не хотел, ибо этот командир роты был прекрасным офицером, можно сказать, лучшим в его полку. Зачем отдавать такого на сторону? А попридержать в звании, не представить к награде за еще один подвиг, послать за линию фронта, когда позарез нужен «язык», — поручик Бекешев притащит! — все это было во власти командира полка. И он пользовался своей властью и наслаждался этим. Ощущал себя кукловодом, дергающим за ниточки ничего не подозревающую куклу.

Наверное, Бекешев был единственным командиром роты в русской армии, который мог встретить своих солдат в одном из опорных пунктов вражеской обороны. В это время ротой командовали его младшие офицеры. Сам же он, переодетый в австрийскую форму, шел вместе с саперами, которые делали проходы в проволочных заграждениях перед атакой, и уползал вперед, исчезая в ночи. Прокрадывался в тыл к австрийцам — вот тогда и пригодились умение носить австрийскую форму, знание языка и боевых уставов. В критический момент, когда цепь русских поднималась в решительную атаку, его солдаты почти наверняка знали, что вражеский пулемет заткнется и можно будет добежать до вражеского окопа живым. А там пехотинцев уже ждет командир их роты, который в состоянии не только уничтожить гранатой пулеметную команду, но и с помощью всего лишь двух немецких пистолетов, в каждом из которых по восемь патронов, удержать позицию. Солдаты знали, что в распоряжении их командира всего лишь минута, даже меньше!.. И потому к окопам буквально летели, не ложились под огнем, не прятались за кочки, не плюхались в воронки…

Трижды он совершал такие подвиги, и… всё оказывалось напрасным. Рота захватывала первую линию обороны с минимальными для такой атаки потерями, врывалась на плечах противника во вторую, атаковала третью… Брала ее! А потом отходила, потому что на флангах атака соседних частей захлебывалась… Слабая русская артиллерия не могла подавить все пулеметные точки противника, и свинцовый град буквально выкашивал людей в серых шинелях. Надо было пятиться назад, чтобы не оказаться в окружении.

Солдаты любили своего командира за справедливость, храбрость, военную грамотность, отсутствие офицерской спесивости, когда на солдат смотрят как на серую скотину, и в то же время втихаря материли его, потому что Бекешев не давал им покоя, когда они неделями закисали в обороне. Если он видел, что по солдату ползают вши и тот ничего не делает, чтобы избавиться от них, он заставлял такого часами двигать ногами, выматывая его, как после многокилометрового марша. И не посачкуешь — унтера для наблюдения за выполнением приказа приставлял! Они поначалу с проклятиями мазали ступни китовым жиром, но быстро заметили, что в роте никто не страдает болезнью «траншейных ног», ставшая бичом сидящей в окопах армии. Он заставлял заполнять пробитые пулями и осколками мешки с песком, ремонтировать деревянные стойки в блиндажах, чистить отхожие места, вести регулярную борьбу с крысами, которые наглели до того, что порой даже спящих солдат атаковывали… В расположении роты воняло вполне терпимо. У него все работали во время сидения в обороне — он находил дело каждому, зная, что безделье убивает дух и расслабляет тело солдата. В его роте были самые глубокие окопы — не канавки, которые легко ровняла с поверхностью вражеская артиллерия. В его роте не было мышиных нор, куда с трудом втискивались солдаты во время обстрела, а были блиндажи, которые могли выдержать близкий разрыв снаряда, и крыша выдерживала. Конечно, от прямого попадания спасения не было — но это обычные издержки войны, над которыми штабс-капитан был не властен и потому просто старался об этом не думать.

Проверяющих из различных штабов водили в расположение его роты.

Он обучал своих солдат умению пользоваться противогазом и доводил их до исступления, требуя автоматизма в надевании масок. Пару раз не выдерживал, и растяпы получали затрещины. Задним числом было стыдно за несдержанность, но офицерский гонор не позволял извиняться. Во время первой в их расположении газовой атаки можно было залюбоваться слаженностью движений солдат, когда по команде ротного они надели маски. Ни один не высунулся из окопа, желая из любопытства посмотреть, что это за газ такой. Не врут ли о его смертельных свойствах? Рота затаилась. Солдаты, подпустив к своим окопам австрийцев почти на бросок гранаты, по сигналу ракеты дружным залпом выкосили неприятеля, который шел в атаку, будучи уверенным, что увидит в русских окопах только трупы с разодранными ногтями глотками и выпученными глазами.

На участке его роты появился снайпер. Два прапорщика и три солдата были убиты, пока поняли, в чем дело. Первым делом Бекешев заставил роту закопаться в землю еще глубже. Когда захлюпала под ногами вода, он после крутого разговора с интендантом получил доски. Солдаты стали ходить по деревянным настилам почти в полный рост.