Он осмотрел поле битвы. Те четверо были убиты. Солдат, на которого он прыгнул, приходил в себя и медленно покачивал головой, стряхивая оцепенение. Еще двое были ранены, но останутся жить. Уцелевший в мясорубке солдат им поможет.

Бекешев пошел было за пистолетом лейтенанта, но увидел множество солдат на другом конце поляны.

Снимая на ходу винтовки, они бежали к нему, привлеченные выстрелами. Тогда он вытащил портсигар и бросил щепотки смеси на свои пистолеты. Рванулся в лес и за первыми же деревьями густо рассыпал всю смесь по земле, после этого закинул портсигар в кусты и побежал. Не знал он, что у немцев не было собак.

Погоня за ним началась сразу, как только подошедшие солдаты увидели места побоища. Немцы поклялись, что враг живым не уйдет.

Они неотступно гнались за штабс-капитаном, постепенно сужая круг. Первые полчаса немцы шли по следу русского. А потом он как будто растворился в воздухе. Но этого времени оказалось достаточно, чтобы безошибочно определить район поиска. Вызвав на подмогу еще две роты, немцы пошли по лесу, проверяя каждую нору. В крупные расщелины бросали гранаты и потом посылали солдат проверить. Густая крона больших деревьев была предметом особого внимания. Любой кустарник обшаривался с тщательностью поиска иголки в стоге сена. Все поленницы в лесу были разбросаны, все охотничьи сторожки скрупулезно обысканы. Немцы координировали свои действия по радио, и потому никаких зазоров между их цепочками не было. Они получили приказ стре пять на поражение, даже если русский выйдет навстречу с поднятыми руками. Верить ему нельзя — пусть лучше сдохнет. Офицеры понимали, что любая попытка взять в плен русского приведет к новым трупам. Не сейчас, так потом, когда этот опасный враг очередной раз сбежит. Хватит! Никакого суда и следствия… Трибунал, ясное дело, не помилует его, но это не имело значения — они сами хотели расправиться с ним.

Через несколько часов Бекешев понял, что ему не уйти. Болела челюсть, и боль стреляла в голову, хорошо еще зубы не качались. Хотелось лечь и лежать, ни о чем не думая, смотреть в небо, а потом с улыбкой встретить погоню: «Ваша взяла, ведите меня в свой лагерь, я так устал, пройдя всю вашу страну. Не позволил себе даже на секунду расслабиться. (О Матильде уже забыл.) Я же не железный, тоже из плоти и крови, как и вы… все братья, чего воевать, зачем убивать друг друга, как я это сделал несколько часов назад? Я больше не буду, господа! Слово офицера…» Мечты, мечты…

Они его убьют, как убил бы он, если бы вот так расправились с его товарищами. Бекешев не примерял на себя их душевное состояние, но знал наверняка: они будут безжалостны. Потому надо оставить мысль о капитуляции и сделать все, чтобы победить. Самому напасть, прорваться, уйти, завладеть лошадью… мечты, мечты… И ведь ничего сделать нельзя, чтобы погибнуть достойно. У него нет пистолета с одним патроном, чтобы… Он слышал выстрелы, взрывы гранат… — они стреляют по каждой подозрительной тени. Они явно не хотят брать его живым и потому застрелят сразу, как только он появится у них на мушках. Все его умение драться, стрелять, маскироваться сейчас бесполезно.

Он услышал гул, доносившийся с неба. Над ним пролетали аэропланы — кажется, немецкие. Остро позавидовал их пилотам — какая скорость! Через несколько минут они пересекут линию фронта и полетят дальше, если понадобится, и вернутся быстрее, чем он пробежит еще три версты в безнадежной попытке уйти от возмездия.

Если уцелеет — пойдет туда, в небо!.. Он молод и научится. Если уцелеет…

Пришло, однако, время помирать — какая там авиация!.. Да! Не увидит он больше Иру… именно о ней вспомнил, когда понял, что из этого леса живым не выйдет. Они бросят его труп на растерзание тем же волкам и не станут затруднять себя его погребением. Жалко своих. И Павла, и мать, и отца… Никогда они не узнают, где он гниет… Но Ира… Ей-то как раз все равно, но так хочется, чтобы она все же узнала правду о нем и о его смерти и поплакала над… Именно она… Это ж надо, чтоб так угораздило — полюбить женщину, которую тронуть не можешь. Все же его брат счастливчик. За что бы Пашка ни брался, все у него шло как по маслу. Потому что умен, не то что он, Дмитрий. И с женщиной повезло — влюбился в Иру, и та стала его женой, родила ему прекрасного сына. А он? Какую женщину из нескольких десятков его любовниц он может вспомнить? Все их лица и имена почти стерлись в памяти. Какой-то он неудачник. Ну почему одним все, а другим?.. Нет, он никогда не завидовал брату, потому что зависть есть подсознательное желание, чтобы случилось дурное с тем, кому завидуешь. А он ни разу не хотел Павлу зла. Уж очень сильно любил брата — и было за что! Пусть будет счастлив… Пойти, что ли, им навстречу и закончить все это?

Штабс-капитан Дмитрий Платоныч Бекешев пал духом дальше некуда, но между тем уходил от погони, ни разу не наступив ногой на раскисшую землю, где его следы могут броситься в глаза, не сломал ни одной ветки, не перевернул ни одного камня… Немцы шли за ним, не находя ни одного подтверждения, что он здесь прошел.

Ага! Впереди просвет. Деревушка? Помирать — так на миру… Красна будет смерть. Может, вилами какими-нибудь разживется да запорет хотя бы еще одного. Вперед, вперед! У него все равно нет больше сил бегать по лесу. Этот удар по челюсти, который он так позорно пропустил, сказывается — наверное, у него легкое сотрясение мозга. А может, просто устал как собака.

Он прокрадывался к крайнему дому, высматривая жителей, чтобы не попасться им на глаза. Никто его не видел, и Бекешев, понимая, что его найдут, если он спрячется где-нибудь на сеновале или на скотном дворе, которого что-то не заметил в хозяйстве этого дома, постучал в дверь. Когда она открылась, Дмитрия оставила последняя надежда на благополучный исход. Он все же рассчитывал, что дверь откроет хотя бы гуцул или галичанин — кто угодно, лишь бы славянской нации, — и ему удастся договориться, чтобы его спрятали. Но перед ним стоял немолодой бородатый еврей, с пейсами, в ермолке и длинном кафтане. Он холодно смотрел на Бекешева, не предлагая войти в дом.

— Попить найдется? — по-немецки хриплым голосом спросил Бекешев.

— Для господина офицера найдется.

Еврей посторонился и Бекешев вошел в дом.

Тяжелый запах бедности ударил в нос. Через крошечные сени они прошли в комнату. За столом на лавке сидели немолодая еврейка в парике — видимо, жена хозяина, и молодая девушка, красивая только своей молодостью. Они с испугом смотрели на вошедшего.

— Господин офицер хочет пить, — сказал хозяин. — Хава, налей офицеру воды.

— Господин офицер не откажется и покушать, — без церемоний добавил Бекешев. Ему нечего было терять. Он понимал, что в этом селе у него никогда не найдется убежища и скоро, очень скоро сюда со всех сторон войдут немцы. Так хоть не помирать голодным.

— Ривка, поставь офицеру тарелку и дай ложку, — тем же тоном приказал дочери хозяин.

Бекешев сел за стол и не стал дожидаться, когда всё подадут. Взял из миски нарезанный хлеб и хотел было откусить, но боль в челюсти быстро привела его в чувство. Хава налила ему в давно немытый стакан воды из кувшина, и он в два глотка опорожнил его. Жестом показал, чтобы оставила кувшин. Постепенно, разминая еду ложкой, смел с тарелки жареные с хлебом и луком яйца, которые показались ему вкуснее жареной ресторанной осетрины, и все пил и пил воду.

Хозяева не ели. Только с испугом смотрели, как он поглощает их запасы.

Наконец Дмитрий отвалился от стола. Достал бумажник, а из него все оставшиеся деньги. Положил их на стол и присоединил к ним часы фон Мильке.

— Это за еду…

— Господин офицер слишком шедр, — наконец подал голос хозяин.

— Это задаток. Я заплачу стократно, если вы меня спрячете.

— От кого же надо прятать господина офицера? Здесь нет русских, насколько я знаю.

— Я русский, и за мной гонятся немцы.