Время пролетело незаметно. Их потревожили только один раз, когда стали стучать в дверь. Петер раскрыл было рот, но Бекешев приложил палец к губам, а вторую руку положил на рукоятку пистолета, и проводник поперхнулся собственным голосом.

Когда за окном стали часто мелькать дома и поезд явно замедлил ход, Дмитрий понял, что пришло время расставания со спутниками. Он встал с полки, открыл шкафчик и к радости своей увидел салфетки. Вытащил сразу охапку и, схватив одну из них, подошел к лейтенанту. Завязал ему рот. Затем второй салфеткой завязал рот Петеру, третью потратил на Матильду. Дмитрий снял часы с руки лейтенанта, который с презрением смотрел на него. Бекешев только усмехнулся в ответ. Положил часы на стол и залез к нему в карман, вытащил кошелек и, раскрыв, извлек из него все марки. Ощупал китель Петера, нашел потайной карман и вытащил оттуда деньги.

— Лейтенант, смотрите на часы, когда я уйду. Через десять минут, повторяю — не раньше чем через десять минут — можете приступить к своему освобождению. Если начнете раньше, пеняйте на себя. Я вас не пощажу. Насчет денег — приношу свои извинения вам и проводнику, сейчас они мне очень нужны. Долг обоим верну после войны с процентами. Прощайте, господа. Рад был знакомству с немецкой женщиной, Матильда, — Бекешев кивнул всем и вышел из купе, прихватив свой саквояж и нож.

Они начали барахтаться, стремясь к освобождению сразу же, как только Дмитрий закрыл дверь.

Матильда завертелась на полке, приближаясь к Петеру. Уткнула лицо ему в грудь и, проведя им несколько раз вверх-вниз, содрала повязку со рта. Потом, ухватив зубами салфетку Петера, стащила и ее вниз к подбородку. Петер начал ловить ртом воздух, а женщина не теряла времени даром — она хотела освободить рот лейтенанта, понимая, что именно от него получит указания, как быть дальше. Когда она протискивалась между Петером и стенкой купе, а лейтенант уже подставлял лицо в ожидании освобождения, дверь открылась и вошел Бекешев, одетый в форму обер-лейтенанта.

— Мы же договаривались, господа, — сделал он круглые глаза.

Все замерли в ужасе, когда Дмитрий достал из-за пояса пистолет.

Матильда готова была заверещать, но Бекешев грозно сказал ей:

— Молчать! Тебя трогать не буду, хотя ты больше всех заслужила. А с вами, лейтенант, будет другой разговор. У наших союзников есть хорошее выражение: на войне как на войне.

Он стремительно шагнул к офицеру, и тот не успел даже отреагировать на удар. Рукоятка пистолета опустилась ему на голову, и лейтенант отключился. По лбу побежала тонкая струйка крови. Бекешев точно знал, что голова лейтенанта не пробита. В школе его обучали наносить такие удары рукояткой, чтобы враг оставался живым, практически невредимым и только терял сознание.

Мелькнуло на мгновение, что лейтенант все же недруг. И может быть, следовало ударить его так, чтобы он никогда не оправился. В бою Бекешев его бы не пощадил. Но сделай он такое сейчас, в душе надолго осталось бы гадостное чувство, что отомстил за унижение, которому подверг его лейтенант в «философском» споре.

— Десять минут, — повернулся он к Петеру и Матильде. Вышел не оглядываясь, зная наверняка, что десять минут эти двое даже не пошевелятся.

Он вышел на перрон вместе с остальными пассажирами поезда. Через несколько минут затерялся в привокзальной толпе.

Следователь контразведки получил все сведения о передвижениях Бекешева через день после того, как штабс-капитан исчез в привокзальной толпе Бреслау.

Ганс, очнувшись через пару часов, сначала не мог понять, почему он вдруг потерял сознание. Это не могло быть приступом эпилепсии — он всегда чувствовал его приближение. Через секунду до него дошло, что он связан, а рот замотан. Попытка развязаться не увенчалась успехом, удалось только рот освободить.

После того, как он потратил более сорока минут, Ганс плюнул на гордость, подкатился к двери и, дождавшись, когда пойдут на работу соседи, заорал:

— Помогите! Помогите!..

Соседи взломали дверь через двадцать минут. Ганс выпроводил их и бросился к ящику, где хранились деньги. К его громадной радости марки лежали на месте. Но все остальное, включая документы, ключи от машины и карманные деньги, исчезло. Ганс решил, что его элементарно ограбили. Ему еще повезло, что вор не заметил сбережений, спрятанных под бумагой. Он выскочил на улицу и увидел, что негодяй не побрезговал и его машиной. Помчался в полицию… В помещении его ждал сюрприз: портрет «Вернера» висел на самом видном месте. А дальше все было просто: парня передавали по инстанциям, пока он не попал в контрразведку. Там-то он все честно и рассказал. Офицер посмеялся в душе над его дебильностью. С Ганса сняли показания и отпустили, посоветовав в следующий раз не быть таким доверчивым. Рассказ Ганса ушел по телеграфу к следователю.

Затем контрразведчик получил сообщение уже из Бреслау от незадачливой троицы. Самые ценные показания дал лейтенант. Он охарактеризовал русского как хвастливого и даже глуповатого парня, который обладает фантастической скоростью в момент атаки, великолепно владеет приемами руко пашного боя и утверждает, что умеет стрелять с двух рук.

Матильде не повезло. Она не зря не любила полицию. На нее давно заведена была картотека, где описывались ее подвиги в поездах. Когда Матильда, еще молодая и глупая, только начинала свой промысел, она вынимала деньги у спящих после бурных ласк клиентов. Большинство из них бежали в полицию, и ее быстро ловили. Отсидев свое, Матильда поумнела и вытаскивала сумму, составляющую пятикратную или чуть большую цену за свои услуги. И никто в полицию уже не бежал. Мужчины мирились с потерей — зачем им светиться из-за пустяков. Женщина хорошо зарабатывала и сейчас, сидя в полиции на допросе, проклинала свой патриотический порыв. Полицейский следователь вытащил из нее все подробности, включая сексуальные — это уже для себя, — и потом передал ее контрразведке, сказав на прощание, что если еще раз она засветится в поезде, то сядет надолго. Ее рассказ (без сексуальных подробностей), показания офицера и Петера были также отправлены по телеграфу.

Следователь стоял у висевшей на стене карты Германии и сокрушенно качал головой. Его помощник, который был в курсе всего, стоял рядом и с некоторым удивлением смотрел на своего начальника, не совсем понимая причину его огорчения.

— Господин капитан, позвольте спросить.

— Вы о моем плохом настроении? Почему я огорчен, что мы не схватили его там, где ждали? Вы об этом хотите спросить, Штальке?

— Да, господин капитан. В конце концов, это всего лишь один офицер. Ну что он может сделать? Посмотрите: он даже никого не убил. Ну, удары по разным и глупым головам — хорошие удары…

— Это могла быть и ваша голова, Штальке. И моя…

— Не спорю, господин капитан… Но вред-то от этого минимален. Ну и что, если даже уйдет…

— На допросе его однополчанин показал, что этот штабс-капитан почти полный Георгиевский кавалер. Вы думаете, его наградили за гуманные удары по головам? Русские офицеры, как вы, наверное, успели заметить, отличаются от остальных пленных тем, что чаще бегают из плена. Большинство из них мы ловим. Пойманных, как правило, прежде всего хочется отмыть. А этот с комфортом прошел почти всю страну. Машины, поезда, женщина, ресторан, парикмахерская… Формально вы правы, Штальке. Он никого не убил…

— Да ему просто повезло с машиной и формой, — стоял на своем Штальке.

— Не хотел бы я, чтобы мне так повезло — повстречаться на узкой дорожке с фон Мильке, — усмехнулся следователь. Помолчав, он спросил помощника: — Как думаете, где он сейчас?

— Где-нибудь в районе Бреслау. Чуть восточней…

— Забудьте о Бреслау. Этот город — прежде всего, крупный железнодорожный узел. Он уже где-то здесь, — следователь провел рукой по дуге, обозначавшей линию фронта. — И теперь он начнет действовать по-настоящему. Скоро появятся трупы, я в этом уверен. Только мы об этом, по счастью, ничего знать не будем. Пусть им занимается прифронтовая контрразведка. Я бы хотел поговорить с ним о школе, в которой его обучали. Но мы со своей задачей не справились. Да, да, Штальке. Мы упустили этого волка, и наше участие в этой истории закончилось.