Оглянулся на дверь, как будто испугался, что могут подслушать.

— Я не о сволочи, что лежит в кабинете. Он будет молчать, но вот дырка… Сразу ясно, что лежачего пытались ударить. Значит, ты спал!

— Хорошо. Спал.

— Чего уж хорошего? Но вот почему ты спал? Тут надо искать, чтоб оправдаться. Заболел! — Караев поднял палец и повторил: — Заболел!

— Чем же это я заболел? — Дмитрий совсем не разделял энтузиазма друга. Кто поверит, что он мог настолько заболеть, что уснул при исполнении служебных обязанностей.

— Эта болезнь и не таких здоровяков ломает. Отравился ты. В сортире просидел полночи. Текло с тебя, как с гуся. Ослаб натурально… Прилег на диванчик и не заметил, как тебя сморило. Ничего лучше все равно не придумать, посему за неимением гербовой пишем на простой. А дальше и придумывать не надо — опишешь все, как было. А уж как начальство договорится с полицией — не нашего ума дело.

— А оно договорится?

— У нас в России, как и в любой другой стране, законы пишутся не для всех.

Он осмотрел Бекешева с головы до ног и сказал:

— Шнурки завяжи.

Вот когда Бекешев понял, что Караев, как всегда, прав: между департаментами есть какой-то другой уровень отношений помимо общеизвестного, подчиняющегося законам Российской империи. Армейские никак не могли допустить, чтобы бандитов судили обычным судом — тогда надо будет рассказывать публике, куда эти негодяи вломились и почему один из них получил кинжал в горло. И как всего лишь один сторож сумел расправиться с тремя преступниками, сведения о которых все время продолжали стекаться в полицейское управление, пока допрашивали Бекешева.

За Ваньком с Масловки числились трупы не в одной только первопрестольной. Медвежатника Харитона разыскивала не только российская полиция. Несколько тюрем европейских стран буквально жаждали увидеть его в своих камерах. А уж об Артеме Иваныче и говорить было нечего — этот своей жестокостью наводил ужас даже на многих обитателей воровского мира. В полиции догадывались, что преступники действуют сообща. Но не оставалось свидетелей, и не было доказательств. Теперь они их получили благодаря решительным действиям этого слегка сутуловатого молодого человека. Кто он, откуда?.. Назвался Альпидовским из города К. Поди проверь — паспорта при нем не оказалось… Бекешев назвал фамилию парня, с которым учился в гимназии. Его семья уехала из города, по слухам, за границу, сразу после выпускных экзаменов. Место проживания? Только сегодня приехал в первопрестольную, еще нигде не успел остановиться. Запрос в город К. послали… И вообще он все охотно рассказывает до вопроса: а как он там оказался и почему? Стоило начать спрашивать об этом, как глаза его стекленели и он замыкался в молчании. В полиции не знали, что с ним делать, до тех пор пока на второй день не пришло распоряжение от самого начальника полицейского управления города: вопросов не задавать и отпустить! Никакого дела на подпоручика Бекешева не заводить. Так он и не Альпидовский совсем! Офицер! Вот уж не похож… И никакого дела не завели: кинжал в горле — самоборона. Подельники Артема Иваныча подтверждают, что наган у того был. Ванек был бы счастлив, что никто не припомнил ему покушения на убийство молодого сторожа, если б не то количество трупов, которое на него навесили за все прошлые дела. Он простодушно решил, что для полиции это покушение на убийство — мелочь. Никто не убеждал его в обратном. Как полицейские разобрались с Ваньком и Харитоном и почему дело до суда не дошло, осталось для Бекешева тайной, в которую его никто не посвящал. Да он и не интересовался — своих проблем с трибуналом хватило.

После военного суда, который с оговорками, но все же оправдал подпоручика, Бекешев заказал столик в ресторане для своего друга. Они хорошо выпили. Дмитрий в этот раз от Караева не отставал и напился на радостях. Караев же пил мрачно, как будто скорее хотел горе залить. Приняв очередную рюмку на грудь, он слегка осоловелыми глазами посмотрел на своего молодого друга и сказал:

— Ты еще не знаешь, но наша школа сгорела, Дмитрий.

— Как сгорела? Когда?! И почему в самом деле не знаю? — пораженный словами друга, Бекешев даже головой затряс.

— Да не в прямом смысле. Если бы пожар… Ведь твое дело до самого Сухомлинова дошло, и он приказал закрыть школу. Это приказ. Недопустимо, чтоб в центре первопрестольной башибузуки глотки резали почем зря, вместо того чтоб в армии служить. И не поспоришь…

— Но это же глупость. Штаб перенести можно… — закипятился Бекешев. — А мы как же? Подполковник говорил, что хочет меня преподавателем сделать…

— Видишь ли, Дмитрий, Сухомлинов армию чистит — избавляется от толковых офицеров, академию закрыл… Он все еще суворовскими категориями мыслит: пуля — дура, штык — молодец. Вот мы и попали под горячую руку. А ты знаешь, зачем мы учили вас всему этому? Хоть чуть-чуть догадываешься?

— Нет. Мы в школе часто задаем себе вопрос: зачем все это? Где наше умение понадобится, если войны не будет?

— А зачем вообще армия, если войны не будет? Надеюсь, ты не задаешь себе такого глупого вопроса?

— Так зачем мы-то нужны?

— А затем, что каждый из вас теперь может воспитать по меньшей мере взвод таких же, даже роту… Ты думаешь, у России денег нет для содержания элитного полка? Да такой полк, разбитый на группы диверсантов и разведчиков, в случае войны разнесет любой тыл в клочья! Штабы, батареи, коммуникации… — все в клочья! Россия на сей раз действительно была бы родиной нового вида военных действий — это тебе не слоны мифические! Мы изменили бы характер всей войны! — почти кричал Караев.

На них уже обращали внимание, оглядывались с соседних столиков.

— Так и было задумано? — почти протрезвев, негромко спросил Бекешев. — Значит, я все испортил?

Никогда еще он не испытывал такой жалости к человеку, как сейчас. Забыл даже о своей незадачливой судьбе. Впервые он видел своего друга — ироничного, скептического, спокойного до цинизма — в почти истеричном состоянии. Штабс-капитан всю душу вложил в эту школу и надеялся, что хоть в этот раз ему и его единомышленникам удастся пробить дыру в глухой стене российской косности и создать принципиально новое направление в военном деле — все рухнуло!..

— Ты тут ни при чем, — успокоился штабс-капитан. — Не казни себя. Сухомлинов — это несчастье для армии. Только такой царь… Ладно, не будем. А задумано было именно так. Не судьба. Черт нас догадал родиться в России… Так что поедешь служить, как все остальные… Дают всем отпуск, а потом — в часть. Тебя направляют в Галицию, так что о первопрестольной придется забыть на время. Давай еще по одной…

Они выпили.

— На тебя обратят внимание — запомни мои слова. Но, если позовут служить в контрразведку — ни за какие коврижки не соглашайся.

— Почему?

— Тоска зеленая, Дмитрий. Тоска… В основном, это тупая канцелярская работа или наблюдение за голубями — почту могут нести, поиск антенн на домах и деревьях в прифронтовой зоне и война с мирным населением.

— Не понял…

— Я это понял, когда мы выселяли китайцев из одного района на Дальнем Востоке. Вычищали всех подряд — а как иначе? Времени разбираться, кто из них шпион, не было… В Галиции, если дело дойдет до войны, тебе придется выселять в глубь страны австрийцев. И еще евреев — у нас не любят этот народец и потому вешают на них всех собак. Семьями, Дмитрий!.. Вот это контрразведка. Тоска… Я тогда подал рапорт, и меня отпустили в действующую армию.

Они еще раз выпили, и Караев вдруг спросил:

— Дмитрий! А ведь ты первый раз человека убил. Как это тебе? Не снится Артем Иваныч?

— А вам ваш первый снился?

Штабс-капитан ответил не сразу, как будто вспоминал, кого он все же убил первого.

— Неужели не помните, Вадим Петрович? Ведь это посильнее, чем первая женщина.

— Такое не забывается. Нас было пятеро — я и четыре солдата. Мы пришли брать одного шпиона к нему на квартиру. Китаец, маленький такой шибздик, никому из моих солдат до плеча не доставал. Я, на мое счастье, встал у дверей, а мои пошли его вязать. Он сидел в глубине комнаты за столом. Ел свой рис палочками. Дима! Я ничего не понял тогда. Это был вихрь, и все мои четверо оказались раскиданными по углам комнаты. Он успел за секунды воткнуть палочки в горло одному, сломать руку второму, опрокинуть стол на третьего, а четвертому… я уже не помню, но тоже плохо с ним поступил.