А какие в Москве вечера! Дмитрий не помнит ни одного раза, чтобы он скучал в компаниях, где собиралась разношерстная публика: художники, писатели, композиторы, издатели, газетная мелюзга, офицеры, владельцы скаковых конюшен и жокеи, брокеры, биржевые спекулянты, темные личности с галстучными булавками, в которых сверкали слишком крупные бриллианты, чтобы быть настоящими. И вино, вино… Пили за все — за военных, штатских, великую Россию, за будущие победы, армию, женщин… Да никаких денег не хватит!

Он вовремя остановился. Первым делом бросил карточную игру — ему хронически не везло. Хватило ума понять, что везение рождается вместе с человеком и нет никакой возможности переломить судьбу. Одноразовая удача или неудача ничего не меняет. Поэтому в один прекрасный вечер, встав из-за стола, где он оставил очередные триста рублей, он сказал своим партнерам, что это последний вечер, когда они видят его играющим в карты. Ломберный столик слышал на своем веку сотни таких клятв, которые всегда нарушались, и потому партнеры только усмехнулись. Они не знали подпоручика, иначе б не улыбались. Не так резко, но с той же решимостью отказал собутыльникам, которые хорошо притворялись его друзьями, хотя он никогда их за друзей-товарищей не держал. С женщинами стал разборчивее — кокотки, специальностью которых было вытягивание денег из таких Бекешевых, получили от ворот поворот. Дмитрий научился отличать корыстный интерес от влечения, которое испытывали к нему многие дамы из его окружения. Не знал угрызений совести, затевая интрижку с очередной замужней особой, с мужем которой был шапочно знаком.

Надо заметить, что оба брата почувствовали финансовое облегчение, когда младший Бекешев бросил куролесить. В ответ на просьбы о дополнительном «вспомоществовании» Павел исправно слал деньги и ни разу не упрекнул брата в мотовстве. Родителям об этом не сообщал, зная наперед негативную реакцию отца.

Кстати, у Павла не было чувства вины перед братом за доставшееся ему наследство. Через два дня после беседы Дмитрия с отцом у них состоялся мужской разговор в том же кабинете. Но теперь их не разделял письменный стол — они сели в кресла по одну сторону. А на стол поставили три бутылки вина, бокалы и домашний сыр. Разговор был долгим и не только о наследстве. Более того, о нем почти не говорили. Старший брат увидел, что Дмитрий искренне согласен с решением родителей, и этого было достаточно. Они беседовали обо всем как близкие друзья. В такие минуты приходит вызванная доверием полная откровенность. За полночь, когда дом уснул и подошел конец второй бутылке вина, Дмитрий открыл третью, наполнил бокалы, и Павел вдруг сказал:

— Знаешь, Дима, я ведь тебе жизнью обязан.

— Что?! — рука Дмитрия с бокалом вина застыла в воздухе. Он поставил его на стол. — Как это жизнью? Я не помню, чтоб я тебя из воды вытаскивал или от ножа прикрыл… Если ты о медведице, так я себя спасал в первую голову. Что-то ты разошелся сегодня, Паш… Может, хватит с тебя? Иди-ка ты к жене…

— Ты свой приезд в Питер помнишь? — Павел поднял бокал и протянул вперед, как бы приглашая чокнуться.

— Ну? — младший брат не принял приглашения.

— Вот тогда. Я ведь хотел покончить с собой из-за той женщины. А ты приехал, и все показалось таким глупым…

— Не помню, чтоб я что-то умное говорил…

— А ты ничего такого и не говорил. Просто я смотрел на тебя и думал: «Вот брат мой приехал из-за меня, а я дурак и эгоист… Ведь всех убью своим самоубийством. Не стоит она того, эта дрянь… Разве можно из-за такой?.. И почти сразу после тебя повстречал Иру. Тебе понравилась невестка?»

Дмитрий честно пожал плечами:

— Паш! Тебе соврать или как?

— Мне все равно. Но все же лучше «или как».

— Я с ней знаком три дня только и полюбить не успел. Давай выпьем за Ирину Давыдовну Бекешеву, — Дмитрий тоже поднял бокал, и они чокнулись.

Третью бутылку допивать не стали.

Павел знал, что брат обязательно перебесится, а сейчас он отдает дань свободе, которую ощутил, надев офицерский мундир. Хотя, какая может быть свобода у молодого офицера?

Учеба в московской жизни занимала главное место, потому что от того, как усвоишь предмет, зависела жизнь.

Первый же день, когда они дружно встали при появлении в классе первого преподавателя — того самого штабс-капитана, который открывал дверь Бекешеву, начался с сюрприза. Сутуловатый офицер осмотрел будущих диверсантов и отрицательно покачал головой:

— Нет! Не годится — вы все будто аршин проглотили. Да вас сразу выделят в любой толпе — офицер! А мне нужен штафирка, мимо которого патруль пройдет и вслед плюнет. Вам, господа, придется, в прифронтовой зоне поработать, и не у нас в тылу — у них!.. Так что попрошу вспомнить, как шпаки ходят. Как учило вас начальство насчет походки шпаков? — вдруг обратился он к Бекешеву.

— Ходят, как брюхатая попадья, — с секундной запинкой ответил Дмитрий, когда дошло, какого ответа от него ждут.

— Еще как? — обратился штабс-капитан в другому курсанту.

— Как вошь по мокрому снегу, — тут же ответил курсант.

— Еще? — вопрос к третьему курсанту.

— Как разочарованная свинья, — последовал мгновенный ответ.

«Все одинаково», — разочарованно подумал Бекешев. Эти выражения он слышал из уст своих командиров, когда те приучали его к военной осанке. Циркуляр рассылают из военного министерства, что ли?

— Да! — согласился с его мыслями штабс-капитан. — Велика матушка Россия, а определения везде одни те же. Чтоб через неделю от вашей выправки ничего не осталось. Согните плечи, господа, глаза в пол, голову набок!.. Но! — Караев поднял палец в воздух, и все вдруг увидели, что штабс-капитан распрямляется. Секунды прошли, и перед ними стоял идеальный гвардеец — хоть сейчас на парад. — Если на вас будет форма врага, например немецкая либо австрийская, тут уж будьте любезны соответствовать…

Штабс-капитан помолчал немного и заговорил совсем другим тоном, дав понять, что преамбула завершена:

— Итак, начинаем занятия. Вас здесь почти тридцать. Через год останется половина. Вы думаете, больше? Хорошо! Буду только рад ошибиться. Каждый день до зимы независимо от погоды будет начинаться с пятиверстового кросса. Это будет действительно кросс, а не беговая дорожка. Зимой — лыжи, которые сами себе купите.

Курсанты невольно переглянулись — они были иначе воспитаны. Экипировка им выдавалась.

— Выходи на улицу! — резко приказал штабс-капитан и почти бегом направился из аудитории. — Первый раз побежите со мной. Запоминайте дорогу. Второй раз с вами не побегу. Стар я уже для таких упражнений. А вам, господа, эта дорога будет сниться и через десять лет. За мной!

Он быстро двинулся к лесу, как будто бежать надо было не версты, а триста саженей. Курсанты рванули за ним.

Лес сразу обступил их, стало темно, и тропинка, по которой они бежали, почти не проглядывалась в сумраке. Бекешев успевал следить за мелькающей спиной штабс-капитана и отмечать лесные ориентиры: ствол с ободранной корой, муравейник — два по обе стороны тропки, поваленная сосна с вывороченными корнями, валун размером с медведя, перекрестившие друг друга березки, резкий спуск под горку, ручей… Он не уставал, более того, наддал слегка и почти поравнялся со штабс-капитаном.

— Назад, подпоручик, — тут же осадил его командир, дыша почти без напряжения. — Ваше дело сейчас товарищам помочь с ориентирами. Не все, как вы, лес видят…

«Они и это обо мне знают», — подумал Дмитрий, послушно отставая от штабс-капитана. Присоединился к остальным.

— Господа, малина справа…

— Ягодки захотелось? — задыхаясь, спросил его кто-то сзади.

— Ориентир. Завтра вы этой спины не увидите, — он ткнул пальцем в фигуру, мелькающую среди деревьев.

— А завтра я не побегу, — выкрикнул тот же голос. — Срежу по лесу и выйду к финишу. Нашли идиотов бегать…

— А послезавтра вы вылетите отсюда пробкой, ибо я доложу. Мне не нужен напарник, который врет и невынослив. Я не смогу положиться на такого в деле, — жестко ответил Бекешев и повернул голову, чтоб узнать, кто это выкрикнул.