Тем не менее, Снай бин Вазир видел, что сумо были недовольны. Будучи внимательным наблюдателем человеческой натуры, паша быстро догадался о причине их несчастья. Им не хватало славы и лести, оказанных им на улицах и в храмах сумо их родины.

Поэтому паша построил большой зал в стиле самых великолепных святилищ сумо периода Нара восьмого века. Это было грандиозное сооружение: позолоченные балки из сандалового дерева возвышались высоко над дохё, Кольцом. Бои проводились каждую неделю, и их активное присутствие было обязательным. Все, от капитана императорской стражи до самого низшего фаворита, были обязаны присутствовать, и все места всегда были заняты.

Паша очень обрадовался эмоциям на лицах толпы. Некоторые притворялись, он точно знал, кто, и сделал мысленную пометку, но большинство искренне были в восторге, когда каждый из борцов с большим достоинством исполнил вступительную церемонию дохё-ири. Сначала хлопали в ладоши, чтобы привлечь внимание богов. Затем поворот ладоней вверх, чтобы показать отсутствие оружия. И, наконец, кульминационное действие, когда каждая нога опускается с оглушительным ударом, чтобы изгнать все зло из дохё.

Со временем каждый из сумо приобрел преданных последователей, и внутри стен к нему относились с большим уважением и даже почтением. Они стали знаменитостями в великом горном святилище паши. То, что паша позволял сиять кому-то, кроме своего собственного, было источником большого недоумения и пересудов в казармах, где жили охранники, и среди женщин в серале.

Хотя они никогда не осмелились бы сказать это, большинство считало, что эта забавная глава в жизни паши может закончиться только трагедией. Огни, которые горели слишком ярко в этом дворце, имели тенденцию гаснуть. В этой солнечной системе было разрешено только одно солнце.

Помимо защиты паши ценой собственной жизни, если это необходимо, и ежедневного ношения его в кресле, четверо сумо обучали своего нового мастера полуторавековому искусству сумо. Снай бин Вазир, бессердечный, могущественный и полный коварства, был прилежным и способным учеником. Сам Като сказал, что бин Вазир уже достиг такого уровня мастерства, что позволяет ему конкурировать с высшими рангами рикиси Японии. Ему нужно было только усовершенствовать свою технику, и однажды он сможет соперничать с ними в грации, мастерстве и артистизме.

Сней ясно дал понять четырем рикиси, что, если он когда-либо сможет победить кого-либо из них, наказанием будет немедленное изгнание из дворца. Это была судьба, которую желал только Ичи. Никакое богатство или женщины не могли спасти разбитое сердце Ичи. День и ночь он тосковал по Мичико, ангелу, который пришел на землю, чтобы благословить его миром незадолго до его похищения. Хотя его честь запрещала преднамеренное поражение в дохё (на языке сумо притворного Цуки даси), она не запрещала, как он почувствовал, смерть мастера, который держал его в плену и которого он не уважал.

И поэтому каждое утро, когда солнце поднималось над высокими стенами дворца, а разреженный горный воздух был кристально чистым от света, сияющего от нависших над ним заснеженных горных вершин, Ичи гулял один в саду, советовался со своим сердцем и внимательно слушал. под песню плещущихся фонтанов. Он ждал чистого и невинного голоса Митико. Наверняка однажды воды подскажут секретный способ, которым Ичи сможет сбежать из тюрьмы и найти путь обратно к ее сердцу. И так возвращаемся к источнику Солнца.

— ТОГДА ЕЩЕ ЕЩЕ ПИНТУ СТАУТА, ШЕФ? — спросил ДЕТЕКТИВ — ИНСПЕКТОР Росс Сазерленд, перекрывая шум в баре, Конгрива. Двое мужчин выбежали из Театра Принца Эдварда, спасаясь еще до того, как последний занавес коснулся досок. Затем под холодным проливным дождем они добрались до ближайшего паба на Олд Комптон-стрит. Нырнув в «Корону и Якорь», они теперь более или менее удобно расположились у бара.

— Нет, спасибо. Мне действительно пора отправляться, инспектор, — сказал Конгрив своему спутнику, взглянув на часы. «Думаю, пора завязать распущенный рукав забот».

«Это не твой сорт яда, этот мюзикл, не так ли, шеф?»

Кто-то, Эмброуз Конгрив, хоть убей его, не мог вспомнить, кто — возможно, его приятель Фрути Меткалф — недавно сказал ему, что ему понравится чрезвычайно популярное музыкальное развлечение под названием Mamma Mia.

Он этого не сделал.

«Я знаю, что многим на самом деле нравится то, что мы только что имели несчастье наблюдать. Вопиющее, покрытое сахаром кондитерское изделие, цинично рассчитанное на то, чтобы понравиться ЖК-дисплеям».

«ЖК?»

«Наименьший общий знаменатель.»

«Полагаю, обувь подходит. Мне самому это очень понравилось».

— Чепуха! Ради бога, Сазерленд, речь шла о свадьбе. Свадьба! Как мог кто-то, теперь, когда я думаю об этом, думаю, это был Стики Роуленд, предлагать что-то о кровавой свадьбе? Черт побери, чувак! ни унции, как это сказать, не осталось в этом мире?»

«Приличия?» — сказал младший сотрудник Нью-Скотланд-Ярда, не совсем уверенный, что это именно то слово, которое искал Конгрив.

— Точно, приличия. Приличия! Прошло всего две недели со дня свадьбы Виктории. Ну. Что же остается этому парню, как не начать пить? Я выпью еще пинту, если вы не возражаете.

Сазерленд привлек внимание дородного бармена «Короны и Якоря». «Половину горького, пожалуйста, и еще пинту сюда», — сказал он, краем глаза глядя на Конгрива. «Старичок был прямо-таки угрюм», — подумал он, ставя еще пятерку. Увидев свое отражение в дымчатом зеркале над баром, Сазерленд был поражен, увидев, насколько утомленным он сам выглядит.

Инспектор Сазерленд, мужчина лет тридцати с небольшим, был, как и его компаньон, временно отдан в аренду Ярдом Алексу Хоуку. Росс Сазерленд, шотландец из Хайленда к северу от Инвернесса, был ростом чуть меньше шести футов. У него было худощавое, долговязое телосложение, здоровый румяный цвет лица, проницательные серые глаза и волосы соломенного цвета, коротко подстриженные, как у его коротко стриженных американских кузенов из ЦРУ. Если бы не его широкий шотландский акцент и периодическая любовь к свободным твидовым курткам, бывшего летного офицера Королевского военно-морского флота, ставшего инспектором Скотланд-Ярда, легко можно было бы принять за американца.

Но лицо, которое он теперь увидел в своем отражении, выглядело изможденным, даже изможденным. Черт, они все через это прошли. Ужас смерти Вики, ее возмутительность нанесли огромный урон всем и каждому, кто заботился об Алексе Хоуке.

Если не считать самого Хоука, больше всего пострадал Конгрив, как в личном, так и в профессиональном плане. МИ-5, МИ-6 и Ярд были повсюду и делали все, что могли. Однако, к величайшему огорчению Конгрива, они отвергли все его попытки вмешаться.

«Что именно мне следует делать по этому поводу, Сазерленд», — сказал теперь Эмброуз, игнорируя только что прибывшую пинту. «Сиди на моих окровавленных руках и ничего не делай? Господи!»

«Да. Это расстраивает».

«Это кровавое возмущение, вот что это такое, — сказал Конгрив, теперь уже как следует загорелый. — Мы оба все еще работаем в Скотленд-Ярде, если я не очень ошибаюсь. Кто-то с Виктория-стрит сказал вам другое?»

Сазерленд угрюмо смотрел в свое наполовину горькое лицо, чувствуя себя таким же разочарованным, как и его начальник. «Хм. Кажется, что мы превосходим потребности Верфи, шеф».

Росс и Алекс Хоук имели долгую совместную историю. Во время войны в Персидском заливе, когда Алекс совершал боевые вылеты в составе Королевского флота, Росс находился прямо за ним в кормовой кабине, исполняя обязанности офицера навигации и управления огнем командира Хоука. По сути, не давал боссу заблудиться в пустыне и подсвечивал самые пикантные цели.

Ближе к концу этого конфликта, после особенно ожесточенной стычки в небе над Багдадом, они были сбиты ЗРК-7. Оба мужчины катапультировались из горящего истребителя и приземлились в открытой пустыне примерно в тридцати милях к югу от столицы Саддама. Схваченные и заключенные в тюрьму, они едва пережили обращение со стороны иракских охранников. Сазерленда больше, чем любого другого заключенного, избивали до потери сознания во время ежедневных «допросов». Хоук, видя своего друга при смерти, не видел никакой надежды, кроме как сбежать из импровизированной адской дыры.