Стало ясно, что окно служило для наблюдения за аэродромом. Но расстояние только по прямой было около полутора километров. Значит, там, под крышей, должно находиться мощное оптическое устройство. Эти детали и заставили бить тревогу.

На данном этапе работы этому особому отделу была оказана вся возможная срочная помощь со стороны управления особых отделов. Было установлено круглосуточное наружное наблюдение (НН) за хутором и его первым домом. Бригады НН подтвердили результаты войскового наблюдения. С появлением самолета на летном поле на крыше дома отодвигались изнутри две черепичные плитки, и в темноте слегка просматривался блеск оптического прибора. При удалении самолета с летного поля отверстие в крыше изнутри закрывалось.

Через МГБ ГДР срочно выяснили, что в доме живет пожилая супружеская пара. Брак не зарегистрирован.

Мужчина по фамилии Краузе — выходец из отошедшей к Польше Силезии, где во время войны работал каким-то чиновником. Больше пока ничего выяснить не удалось. Правда, соседи знали, что у этого мужчины якобы есть родственники в Западном Берлине, куда он изредка ездит. Близких отношений с соседями он не поддерживает. В мансарде этого дома имелась небольшая жилая комната.

Данные сведения означали, что противником, возможно, раскрыто истинное предназначение аэродрома в Ораниенбауме как учебного центра воздушной армии ГСВГ, в котором изучалась новая авиационная техника, и возникла реальная угроза оптического наблюдения или фотографирования образцов новейшей техники. Этот факт был взят на контроль в Москве. Для координации работы по нему срочно прибыл представитель центрального аппарата.

Было принято решение предотвратить возможную утечку секретной информации. Стало ясно, что хозяин этого дома, Краузе, кроме распространения листовок ЦОПЭ, а доказательства его причастности к этому уже имелись (консервация запаха, собака, показавшая калитку), также ведет оптическое наблюдение за новой техникой с крыши своего дома. А вот этот состав преступления предстояло еще доказать.

С этой целью для Краузе устроили небольшую приманку, на которую он должен был отреагировать. К вечеру самолет не убрали с летного поля в ангар, как обычно делали раньше, а оставили на летном поле, только закрыли чехлами на ночь и выставили часовых. Как и предполагалось, а наружное наблюдение подтвердило это, «окошко» в крыше не было закрыто на ночь. Дали возможность предположить вражескому наблюдателю, что рано утром у самолета начнутся новые занятия (кстати, так уже бывало раньше, и он мог об этом знать). А он, закрыв окошко, может упустить шанс пронаблюдать новые детали конструкции самолета. Вот в такой ситуации и было принято решение сделать рано утром обыск у Краузе на чердаке и в квартире и провести его арест.

Оперативная группа, участвовавшая в этом мероприятии, была выстроена часов около пяти утра на аэродроме.

Инструктаж участников проводил представитель центрального аппарата. Я в строю стоял рядом с сотрудником МГБ ГДР. Он и рассказал мне о результатах установки по дому и хутору. Я переводил ему существо главной задачи, выпавшей на нашу с ним долю.

Быстро и скрытно сотруднику госбезопасности ГДР предстояло через веранду проникнуть в жилище с тыльной стороны строения, а оттуда на чердак. Здесь ему надлежало обнаружить «окно» в крыше со стороны аэродрома, внимательно осмотреть обстановку с целью обнаружения улик шпионской деятельности и при их обнаружении взять это место под охрану.

Наша главная задача состояла в том, чтобы не дать Краузе опередить нас. Чтобы он не смог до нас попасть на чердак, закрыть «окно» и уничтожить возможно имеющиеся там какие-либо улики, изобличающие его в преступлении, и затруднить тем самым следствие по его делу. Если хозяева дома обнаружат присутствие постороннего на чердаке, я был обязан остановить и, не допуская их на чердак, объявить им об аресте. То есть, по замыслу, я снизу страховал действия оперработника органов госбезопасности немцев. Он, в свою очередь, должен был сверху дать мне знать о том, что он наверху у «окна», и я могу вызывать помощь.

Но так гладко все выглядело только на бумаге, в планах операции. Не у всех ее участников была полная ясность понимания своих задач и путей их решения.

На первом этапе все прошло хорошо. Мы проникли во двор, бесшумно открыв калитку. Немецкий оперативник ушел на другой конец дома, к веранде, и занялся входной дверью в нее. Я по его сигналу, вошел внутрь двора и подошел к окну на кухню, расположенному у двери в жилой дом.

Едва я подошел к окну, как на меня бросилась с громким лаем большая черная овчарка. К счастью, собака была посажена на цепь. Я отпрыгнул от нее на выступ фундамента у стены дома. Пес рвался с цепи, хрипел в ошейнике. Конура в углу дома, к которой была прикреплена цепь, стала поддаваться усилиям пса, пытавшегося дотянуться до меня.

Я растерялся… Пристрелить собаку не составляло труда, но делать этого было нельзя — неизвестно, чем это потом могло обернуться. Отходить от окна тоже нельзя — сюда нужно вызвать хозяина.

Так в один миг сорвалось скрытное проникновение на чердак дома, и пропал фактор внезапности ареста. Овчарки в наших расчетах не было. Мы, непосредственные исполнители плана, не знали о ней. Срочность подготовки операции не дала возможности нам изучить все детали, могущие повлиять на исход операции.

Лихорадочно думаю: «Где может находиться сейчас хозяин дома? Только бы он не бросился на чердак, полагая, что это обыск. Ведь тогда он может испортить весь наш замысел, убрать улики с места наблюдения и закрыть отверстие в крыше».

Свирепый лай собаки услышал оперработник МГБ ГДР, возившийся с дверью на веранде. К счастью, он имел опыт обращения со служебными собаками. Немец отвлек ее внимание на себя и стал толкать ей в пасть небольшие палки и поленья для растопки печи, которые были сложены в поленницу в углу двора. Он крикнул мне:

— Делать нечего, стучи в окно, вызывай хозяев!

Я энергично постучал в окно. На мой стук у окна на кухне появился пожилой мужчина в исподнем белье. Опознав в нем по описанию самого хозяина дома Краузе, я громко крикнул, направив через окно на него пистолет:

— Ни с места! Вы арестованы! Посылай жену, чтобы она открыла дверь и убрала собаку, иначе я ее пристрелю!

Краузе сделал было движение, чтобы отойти от окна, но я с яростью повторил:

— Ни с места! Руки вверх! Иначе я стреляю без предупреждения, — и пригрозил направленным ему в грудь пистолетом.

Хриплым, обрывающимся голосом Краузе вызвал жену. Та открыла дверь и затолкала хрипящую овчарку в чуланчик у входа в дом.

Немецкий оперработник немедленно воспользовался этим. Когда хозяйка занималась собакой, а хозяин стоял у кухонного окна с поднятыми руками, — нырнул в открытую дверь дома и устремился на чердак. Минут через пять я услышал сверху его громкий уверенный голос:

— Все в порядке! Вызывай срочно остальных. Все на месте!

По моему сигналу прибыла вторая опергруппа, уже в форме советских военнослужащих. Я передал им Краузе и плачущую хозяйку, которой я пока не разрешил заходить в дом, чтобы она не мешала во время обыска и допроса, и велел держать в чулане собаку.

Сам стремительно бросился на чердак. Да! То, что я увидел, было достойно документальной киносъемки и стоило всех наших хлопот. Чистое чердачное помещение.

«Окно» в черепичной крыше, выходящее в сторону аэродрома. У отверстия на треноге установлена труба — мощный телеобъектив длиной около 80 см с прикрепленным к нему фотоаппаратом. Возле фотоаппарата — стул, у стены — кушетка. Рядом на столике — две катушки с запасной фотопленкой, термос с кофе, одна чашка кофе недопита, на тарелке бутерброды. Да! Шпионить, так с удобствами!

Вот это чисто по-немецки!

Прибывший с опергруппой фотограф азартно фотографировал эту шпионскую «композицию». Все доказательства налицо. Цель шпионажа была также в кадре: в телеобъектив хорошо просматривался зачехленный «демонстрационный» самолет и часовой возле него.