Все материалы «хора» у нас моментально изъяли, не дав подробно вчитаться их биографии, так как эти документы, безусловно, представляли интерес в практической работе розыскных подразделений органов госбезопасности.

В заключение хочу особо подчеркнуть, что в нашу задачу не входило подробное изучение и оценка трофейных документов. Мы только искали среди бегло просматриваемых материалов из трофейных мешков отдельные интересные документы, имеющие значение для текущей оперативной работы органов государственной безопасности. Не ставилась в то время перед нами задача выявления исторически значимых документов. Это сейчас, через 50 лет, можно с уверенностью сказать, что это был бесценный клад информации для беспристрастных исследователей истории Второй мировой войны.

Дальнейшая судьба просматривавшихся нами в июле 1952 года трофейных документов центральных ведомств фашистской Германии мне не известна. К концу работы у нас сложилось впечатление, что мы просматриваем только «остатки» военных трофеев. Наиболее значимое все же было изучено до нас. Это как-то утешало.

Среди кураторов, уже к концу практики, когда горы мешков стали заметно убывать, ходил разговор о возможной судьбе этих архивов. В связи с созданием ГДР проскальзывал и такой вариант: «Пусть немцы сами разбираются с этим хламом, они теперь самостоятельные!»

Не исключается и другой вариант. На территории объекта выделялось здание крематория, где, по свидетельствам бывших сотрудников тюрьмы, сжигали трупы заключенных. Никому уже не нужные трофеи могли попасть и в печи крематория. Но об этом невозможно что-либо сказать с высокой степенью достоверности.

Итак, что же дала нам, будущим переводчикам, эта практика? Полученные знания в работе с немецкими трофейными документами значительно расширили и обогатили мои представления по истории Германии как страны изучаемого языка по сути идеологических доктрин фашизма и степени влияния их на сознание рядовых немцев.

По директивным документам мы убедились в отношении фашистского руководства Германии к русским как к «недочеловекам» или представителям низшей расы. «Untermenschen» — люди низшей расы. Сюда нацисты относили поляков, русских, евреев, цыган. Высшую расу составляли только коренные немцы — «Reichsdeutsche». Немцы, проживающие за границами Германии, именовались «Volksdeutsche», прав на немецкое гражданство они также не имели. Россия рассматривалась нацистами только как богатый источник сырьевых ресурсов с низким культурным уровнем населения, призванный служить исключительно рынком рабов для избранной богом немецкой нации.

Я наглядно убедился, что друзья нашей Родины могут быть далеко от России и в среде чуждой нам в классовом понимании (письмо эмигрантки из Парижа), а заклятые враги могут таиться внутри нее (предательство Власова). Стало ясно, что уровень работы контрразведывательных органов по обеспечению безопасности нашей Родины не всегда соответствует тем представлениям, какие давались нам в процессе учебы (тоже дело Власова). Что важная информация далеко не всегда подлежит оглашению в интересах судеб людей. Но обязательно подлежит сохранению в интересах восстановления исторической правды.

Я убедился, что уровень знаний немецкого языка, полученный на курсах в Штраусберге и в стенах Ленинградского института, достаточен даже для работы со сложными документами государственного уровня. Значительно обогатился и мой словарный запас, появилась полная уверенность, что я смогу справиться с предстоящими задачами.

Практика дала ясно, без иллюзий, понять, что большинство немецкого населения будет смотреть на нас как на «недочеловеков» через призму пропаганды Геббельса, а он был мастером своего дела. Им был создан и внедрен в умы рядовых немцев облик «унтэрмэнша» (Untermensch) — недочеловека, представителя низшей расы. В нацистском толковании существа недоразвитого, нечистоплотного, интеллектуально неполноценного славянина, не бритого, в грязной и мятой одежде, с нечищеной обувью, зачастую с «монголоидным» типом лица и с узким разрезом глаз.

Естественно, далекого от европейской культуры по уровню своего развития. Такой образ не сходил со страниц газет, журналов, листовок и сценариев кинодокументальной хроники, утверждаемых Геббельсом. В действенности этой пропагандистской работы геббельсовского министерства на сознание немцев я убедился, просматривая содержание мешков писем с поздравлениями ко дню рождения Гитлера, тщательно анализируемых и бережно хранимых в канцелярии Бормана. Этому представлению о русских как представителях «низшей расы» нам предстояло ежедневно противостоять, компетентно переубеждать своих собеседников в лживости такой пропаганды, в том числе и личным поведением.

Практика преподнесла и еще один очень горький для будущих чекистов урок, явно вступавший в противоречие с изучавшимися нами основами марксизма-ленинизма о монолитности рядов КПСС и верности ленинизму ее членов.

В архивах ведомства Геббельса встретилось немало материалов о бывших крупных партийных и советских работниках, старших офицерах милиции, комсомольских работниках из Ленинградской и Смоленской областей, Минска и других оккупированных районов.

В документах шла речь о направлении их пропагандистского использования в работе на оккупированной территории, против населения осажденного Ленинграда, оккупированной Белоруссии, среди военнопленных. Прилагались их развернутые заявления о причинах перехода на сторону немцев, сообщалось об услугах, уже оказанных ими оккупационным властям. Так как эти документы не требовали перевода, их моментально изымали у нас, не давая углубиться в существо движущих мотивов такого ренегата.

Любопытно, что даже сами немцы тоже далеко не всегда верили в искренность заявлений таких «перевертышей».

Помню, в одном спецсообщении о работе с «важным перебежчиком» авторы запрашивали у руководства совета для уточнения направления его пропагандистского использования. Они прямо писали, что затрудняются в оценке искренности его заявлений и сомневаются в его преданности идеям рейха. К докладу прилагались вырезки из газеты «Правда» с его выступлением на одном из пленумов обкома КПСС и тексты листовок с его выступлениям уже на оккупированной территории, с призывами к населению о поддержке оккупантов. Из ведомства Геббельса на пространный запрос последовал лаконичный ответ примерно такого содержания: «Использовать в работе. Публиковать, что сейчас выгодно. В листовках должна быть его фотография, краткая ссылка на его большевистское прошлое с обязательным упоминанием, что он «изменил свои убеждения!»

Сам собой напрашивался вывод, что в предстоящей оперативной работе, не дай бог, придется столкнуться с советскими людьми, «изменяющими свои убеждения» и перешедшими в стан врага. А ведь они будут рядом, среди нас. Но это была пока только учебная практика, так сказать теория. А что же будет в жизни?

Все виденное озадачивало. Ведь основная направленность нашей учебы, общая морально-политическая подготовка нацеливала нас на борьбу непосредственно с внешними врагами советского государства, разведслужбами противника, на дальних подступах к нашим рубежам.

К сожалению, реальность оказалась намного жестче. Уже в первые годы моей службы в составе Группы советских войск в Германии пришлось столкнуться с фактами предательства советских военнослужащих, «меняющих свои убеждения», поддавшихся щедрым посулам иностранных разведок, изменивших Родине и пошедших в услужение врагу по другим мотивам.

Не могу обойти в своих заметках о прошлом еще один вопрос, возникший на фоне истории о предательстве генерала Власова. Эту тему остро поставила сегодняшняя жизнь. О верности и преданности Родине, о преданности России. Этот вопрос исключительно актуален для работы разведки и контрразведки во все времена их существования, так как без верности и преданности своей Отчизне нет ни действенной разведки, ни контрразведки.

Так почему же появляются предатели и в нашей чекистской среде? И кто это должен предотвратить?