Ричард выдержал долгую, многозначительную паузу и добавил:

— И задержи их на охоте как можно дольше.

Андре ощутил тревожную пустоту в желудке.

А король продолжал:

— Я буду благодарен тебе за каждый лишний час, который ты для меня выгадаешь. Да, кстати, я говорил об этом с де Труайя, заместителем магистра. Он вошёл в моё положение и, поскольку ты ещё не принёс обетов и не посвящён в рыцари ордена, предоставил мне решать вопрос о твоём участии в охоте. Так что можешь отправляться с чистой совестью. А, сюда идёт твой отец! Тогда я тебя отпускаю: нам с ним многое нужно обсудить до того, как прибудут остальные, и, сдаётся, разговор будет долгим. Итак, помни, что я сказал, и не подведи меня. Счастливого пути.

Король похлопал Андре по плечу и отослал прочь.

Отец и сын успели лишь обменяться улыбками и короткими приветствиями, прежде чем Андре остался один.

Размышляя о том, отчего его тревожат смутные дурные предчувствия, он впал в ещё большее уныние. Больше всего его беспокоило, что его обязательства по отношению к королю и обязательства по отношению к братству Сиона порой противоречат друг другу. У молодого человека не было таких затруднений с орденом Храма, потому что вступление в Храм должно было стать всего лишь маскировкой, призванной облегчить его деятельность на благо братства. Однако Андре не мог избавиться от чувства вины по отношению к Ричарду — ведь законному сюзерену не позволено было знать, кому в действительности преданно служит его вассал.

Андре размышлял также о жене и о сестре короля; обе женщины погружали послушника в соблазнительные мечты, наполняя его душу волнующим предвкушением. Тут он не чувствовал за собой большой вины, но и это его угнетало. Он считал, что должен был бы чувствовать себя виноватым — может, потому, что считал привлекательными обеих женщин, а внутренний голос нашёптывал ему об обманутом доверии.

Но чьё, в сущности, доверие было бы обмануто, если бы он не ограничился ленивыми сладострастными мечтаниями, желаниями, таящимися в потаённых уголках души, а зашёл в своих стремлениях дальше туманных отвлечённых грёз? Чьё доверие он предаст, если даст волю своему влечению к принцессе, а ныне уже королеве Беренгарии?

Уж конечно, не Ричарда. Сомнительно, чтобы это вообще заботило короля. И если Андре восхищается Беренгарией, можно ли это считать обманом её доверия? Доверия королевы, заброшенной мужем, который с трудом её выносит, к тому же отличающимся противоестественными склонностями? Королевы, выставленной оттого на всеобщее посмешище? До встречи с ней Андре слышал, что Беренгария далеко не красавица, и, насколько мог припомнить, с первого взгляда и впрямь не счёл её красивой. Но потом, присмотревшись, он нашёл в ней многое, заслуживающее восхищения, — улыбку, удивительно нежную кожу, гладкое лицо. Трудно было сказать, когда именно Андре изменил своё первоначальное мнение и стал считать Беренгарию красивой, но на это ушли не дни, а всего лишь часы.

То же было правдиво и в отношении королевы Иоанны. Андре не думал, что обманул бы чьё-либо доверие, если бы заключил её в объятия, не важно, одетую или раздетую. Как он узнал несколько дней назад, этой женщине, вдове и королеве, было немногим больше тридцати. До старости ей было ещё далеко, она не имела никаких обязательств перед другим мужчиной и могла свободно распоряжаться собой.

Неожиданно до Андре дошло, что эти мысли его возбуждают. Он резко выпрямился, расправил плечи и мотнул головой, как отряхивающийся пёс, чтобы отогнать наваждение. Ведь ему предстояло стать тамплиером, и сколь бы малое значение Сен-Клер ни придавал этому званию, всё же не следовало о нём забывать. Ибо тут была затронута честь.

Если он станет тамплиером, ему придётся принести обеты. Два обета являлись вариантами клятв, которые он уже дал при вступлении в братство Сиона: он пообещает во всём повиноваться магистру и властям ордена, отказаться от стяжания личных благ и разделить всё своё добро с братьями-тамплиерами. Лишь третий обет был для Андре внове, и только этот обет — целомудрия — вызывал у него беспокойство. Будь его воля, он никогда в жизни не дал бы подобной клятвы. Но если он принесёт обет, ему придётся жить в соответствии с принятыми на себя обязательствами. Поэтому нечего предаваться пустым мечтаниям и без толку заглядываться на знатных дам.

Приняв решение выбросить из головы все бесплодные помыслы, Андре направился в гавань, чтобы взойти на борт корабля.

ГЛАВА 6

Рассвет выдался тусклым и серым, небо от горизонта до горизонта затягивали тяжёлые облака, однако две королевы в назначенный час явились на конюшню в сопровождении своих стремянных. Как и обещал Ричард, дамы оделись так, что их с трудом можно было отличить от мужчин. И вели они себя в этот ранний час так же, как остальные участники охоты: молча занимались подготовкой к поездке, прогоняя остатки сна и готовясь бодро встретить наступающий день.

Андре с кислым видом наблюдал, как дамы, не удостоив его взглядом, проверяют свои сёдла и сбрую, но невольно стал восхищаться тем, с каким знанием дела они осматривают и поправляют сёдла, уздечки, подпруги и стремена. Даже пышная, чувственная женственность Беренгарии, ранее подчёркивавшаяся вуалью и платьем, на сей раз не так бросалась в глаза — во-первых, благодаря мужскому наряду, а во-вторых — необычным для женщин деловитости и сноровке.

В то утро обе дамы выглядели настоящими королевами, истинными дочерьми своих венценосных отцов, властными и уверенными в себе, буквально созданными для охоты. Они великолепно чувствовали себе в мужской одежде — в кожаных лосинах в обтяжку, коттах и тусклых просторных дорожных плащах из плотной навощённой шерсти, укрывавших их до пят; в крепких, по колено, сапогах. За плечами обеих королев висели короткие, но тугие охотничьи луки, у каждой имелся колчан, полный стрел, каждую сопровождал стремянный, державший её копьё и запасное охотничье снаряжение. Эти молчаливые помощники скромно держались позади, и знатные охотницы как будто вообще не замечали их присутствия.

Четырёхколёсная повозка, которую Андре раздобыл прошлым вечером по приказу короля, ждала на дороге перед конюшней. В повозку была впряжена пара крепких тягловых лошадок, от непогоды транспорт прикрывала тонкая кожа, натянутая на высокие дуги, укреплённые на бортах. Груз состоял из плотно свёрнутых палаток из кожи и прочной ткани и ещё каких-то узлов, содержимое которых Андре не проверял. Скорее всего, там были одеяла, которые он распорядился доставить. Кроме одеял в повозке находилось несколько сундуков; что в них было, оставалось только гадать. Наверное, предметы женского обихода, захваченные дамами на всякий случай.

Рядом с грузом разместилась личная челядь Иоанны под началом её управляющего, угрюмого сицилийца по имени Ианни. Андре нутром чуял, что насчёт сундуков позаботился именно он.

Вторая повозка, побольше, запряжённая четвёркой лошадей, предназначалась для мясников, которых возглавлял старший повар: этим людям предстояло заниматься добычей — свежевать, потрошить, разделывать туши и приготовить часть мяса в том случае, если охота затянется и возникнет необходимость накормить охотников горячим обедом.

Предполагалось, что сперва все доедут до огороженного участка леса, служившего личными охотничьими угодьями Исаака. До этого места было примерно три мили. Дальше, смотря по ситуации и по тому, какую добычу изберут королевы — а выбор был велик, от зайцев и косуль до оленей, кабанов и даже медведей, — охотники будут продолжать двигаться верхом или спешатся.

Андре подошёл к Сильвестру, главному ловчему, который лично проверял всё, что они брали с собой, придирчиво сверяясь с мысленным списком. За многие годы подобных охот список прочно запечатлелся в его памяти.

Потом Сильвестр направился к дверям конюшни, и Андре пошёл вместе с ним, думая, что этого человека неспроста считают молчуном и нелюдимом. Но когда они уже подошли к открытому дверному проёму, Сильвестр вдруг опёрся рукой о стену и подался вперёд, всматриваясь в свинцово-серое небо.