Если кто и мог отменить пагубное решение, то лишь Ги де Лузиньян, король Иерусалима. Но слабохарактерный монарх терпеть не мог споров и предпочёл согласиться с приказами Ридефора, которого поддержал Рейнальд де Шатийон, ещё один влиятельный тамплиер, иногда становившийся союзником великого магистра Храма. Де Шатийон, злобный самодур, властолюбием и заносчивостью превосходивший самого́ де Ридефора, был кастеляном крепости Керак, известной также как Вороний замок, — самой грозной крепости в мире. Он несказанно гордился тем, что Саладин, султан Египта, Сирии и Месопотамии, ненавидел его больше всех остальных вождей франков.

В результате приказ был отдан, и войско Иерусалима — такую большую армию королевство собрало впервые за восемьдесят лет — остановилось и разбило лагерь. А тем временем легионы огромной армии Саладина (одна его кавалерия превосходила франков в соотношении десять к одному) почти полностью окружили христиан.

Франкское воинство состояло из двенадцати сотен рыцарей, десяти тысяч пехотинцев и двух тысяч лёгкой кавалерии. Окружённые ещё до наступления ночи, христиане сгрудились в неуютном лагере, всё больше падая духом. И в придачу, слабея телом, ибо выяснилось (увы, слишком поздно), что пресловутый колодец пересох. Проверить колодец заранее никто и не подумал.

Когда с наступлением ночи поднялся лёгкий ветерок, все были благодарны за дарованную им прохладу, но не прошло и часа, как воины начали проклинать ветер за то, что он до самого утра нёс в их сторону дым.

Теперь небо начало бледнеть, приближалось утро, и Синклер нутром чуял, что для его спутников шансы пережить рассвет весьма малы. Смехотворно малы.

Рыцари-храмовники, девизом которых было «Первыми нападать, последними отступать», любили хвастаться, что один-единственный христианский меч способен обратить в бегство сотню врагов. Однако эта неоправданная самонадеянность чуть больше месяца назад уже привела к ужасному разгрому большого отряда тамплиеров и госпитальеров при Крессоне. В тот день полегли почти все христиане, за исключением самого магистра де Ридефора и четырёх безымянных раненых рыцарей. Однако урок не пошёл впрок, и, похоже, сейчас сарацины вознамерились покончить с похвальбой храмовников раз и навсегда.

Почти вся армия Саладина состояла из подвижной, манёвренной лёгкой конницы; воины в лёгких доспехах, верхом на исключительно резвых йеменских скакунах, были вооружены дамасскими клинками и лёгкими, но беспощадно острыми дротиками с тростниковыми древками. Обученные стремительно атаковать и так же стремительно рассыпаться, уходя из-под удара, сарацины действовали не скопом, а небольшими быстрыми отрядами, хорошо организованными, сплочёнными, возглавляемыми умелыми командирами. Преимуществом сарацинов (помимо огромного численного превосходства) было ещё и то, что говорили они на одном языке — арабском. Христиане же, хоть всех их и называли франками, происходили из разных земель и зачастую не понимали наречий сражающихся рядом товарищей.

Синклер давно уже знал, что в войско, которое султан собрал для этой священной войны и которое окружило сейчас армию франков, входят отряды из Малой Азии, Египта, Сирии и Месопотамии. Он знал также, что командовать подразделениями армии Саладин поручил своим союзникам, свирепым курдам, составлявшим костяк его отборных отрядов. Одна лишь ударная кавалерия сарацинов, по слухам, насчитывала около пятнадцати тысяч всадников, а вспомогательные силы заполонили всё пространство до самого горизонта, насколько хватало глаз.

Синклер слышал, как из уст в уста передавали невероятную цифру в восемьдесят тысяч мечей. По его расчётам выходило, что столько магометан не наберётся, их никак не больше пятидесяти тысяч... Но спокойнее ему от этого не становилось.

— В нашей беде виноват де Ридефор, Синклер, мы оба это знаем. Почему ты не хочешь признать очевидное?

Синклер вздохнул и потёр глаза кончиком рукава.

— Потому что не могу, Лаки. Не могу. Я — рыцарь Храма, он мой магистр. Я связан с ним обетами повиновения. Более я ничего не могу сказать, не погрешив тем самым против долга.

Лаклан Морэй откашлялся и, не глядя, сплюнул.

— Что ж, мне он не магистр, поэтому я могу говорить, что хочу... И мне сдаётся — он безумен. Он и его присные. Король и магистр Храма — два сапога пара, а эта скотина де Шатийон хуже, чем оба они, вместе взятые. Торчать здесь при подобных обстоятельствах глупо и унизительно. Я хочу вернуться домой.

Синклер криво усмехнулся.

— До Инвернеса путь не близкий, Лаклан. Сегодня тебе туда, похоже, не добраться. Так что лучше оставайся здесь и держись рядом со мной.

— Если эти язычники сегодня меня убьют, я окажусь там раньше, чем солнце скроется за Бен Уивис...[1]

Морэй поколебался, потом искоса взглянул на друга.

— Держаться рядом с тобой, говоришь? Я не из твоего отряда, и ты не в арьергарде.

— Что верно, то верно.

Синклер устремил взгляд на восток, туда, где небо быстро светлело.

— Но я чувствую: солнце ещё не проделает половину пути до зенита, как станет уже не важно, кто из какого отряда, кто храмовник, а кто нет. Держись меня, дружище, и, если нам суждено умереть и вернуться домой, в Шотландию, давай вернёмся вместе, как вместе покинули дом, чтобы отправиться сюда.

Он посмотрел на свет, угадывавшийся в глубине черноты большого королевского шатра.

— Король не спит.

— В том-то и беда, — пробормотал Морэй. — Как раз сегодня ему лучше было бы оставаться в постели. Без него мы могли бы надеяться совершить хоть какой-то разумный поступок и, возможно, остаться в живых.

Синклер бросил на него быстрый насмешливый взгляд.

— На твоём месте, Лаклан, я бы не возлагал на это надежд. Если язычники захватят нас живыми, нас продадут в рабство. Нет, быстрая и честная смерть куда как лучше такой судьбы...

Его прервал звук трубы, и Синклер машинально схватился за рукоять висевшего на поясе меча.

— Что ж, пора. Запомни, друг, — держись рядом. При первом удобном случае — а я готов поклясться, что он скоро представится, — направляйся к нашим рядам. Нас нетрудно будет найти.

Морэй хлопнул Синклера по плечу.

— Попробую. Но дай бог, чтобы мне не пришлось оставлять в опасности своих друзей. Ну, всего наилучшего.

— Спасибо на добром слове. Только имей в виду: опасность грозит сегодня всем, и с такой опасностью мы ещё никогда не встречались. Единственное, что нам остаётся, это дорого продать свою жизнь. А поскольку все мои братья — храмовники, у тебя будет больше шансов это сделать, сражаясь рядом со мной, чем у меня — рядом с твоими спутниками, при всей их неоспоримой отваге. До встречи.

С этими словами рыцари развернули коней и разъехались по своим позициям. Синклер занял место среди рыцарей Храма, позади королевских шатров, Морэй же присоединился к пёстрому отряду христианских рыцарей и искателей приключений, откликнувшихся на призыв вооружиться, оглашённый Ги де Лузиньяном после коронации. Именно эти люди, осенённые драгоценной реликвией Истинного Креста, окружали сейчас короля.

Подняв глаза, Синклер увидел, что небо на востоке чуть порозовело, возвещая скорый рассвет, и невольно поёжился, узрев на светлеющем небосклоне ослепительно яркую новую звезду. В отличие от большинства своих собратьев он не был отягощён суевериями, однако в последнее время не мог избавиться от постоянного чувства тревоги. Новая звезда появилась десять дней назад, спустя три недели после гибели рыцарей Храма при Крессоне, и вид её повергал франков в трепет: то был ещё один знак в длинной череде странных знамений, наблюдавшихся в последнее время на небесах. С прошлого года произошло шесть солнечных затмений и два лунных; многие сочли это недвусмысленным указанием на недовольство Всевышнего происходящим в Святой земле. А потом в небе воссияла эта звезда, настолько яркая, что её видно было даже днём. Иные поговаривали (и священники не спешили затыкать им рты), что сие есть новое явление звезды Вифлеемской, озарившее небеса, дабы напомнить франкским воинам об их долге перед Богом и Его возлюбленным Сыном.