— У меня нет никакой дилеммы, отец. Я просто не приемлю его поведение.

Брови мессира Анри слегка дёрнулись, что служило признаком раздражения.

— Сильно сказано, — заметил он.

— На лёгкие слова я не размениваюсь, — ответил Андре. — Дело не просто в том, что Ричард не любит евреев. Я говорю о бездумной и бесчеловечной жестокости, проявляемой исключительно ради удовольствия полюбоваться чужими страданиями.

Такого мессир Анри никак не ожидал. Он внимательно присмотрелся к сыну и, ничего не прочитав по его лицу, медленно направился обратно к огню.

— Будь добр, Андре, уточни, что ты имеешь в виду. Потому что обвинение в бесчеловечной жёсткости, проявляемой исключительно ради собственного удовольствия, — не шутка. Такими словами не бросаются. Изволь привести конкретные примеры.

— Что ж, в таком случае, возможно, вам интересно будет узнать, что королевская стража частенько рыщет по улицам, получив приказ Ричарда хватать любых евреев, какие подвернутся под руку, и тащить к нему, чтобы потешать его на пирах. Это уже не по-людски и против всех законов, но то, как он забавляется... Забава состоит в том, что им клещами выдирают зубы... все зубы.

За сим последовало долгое, напряжённое молчание. Андре в ожидании реакции отца напряжённо подался вперёд.

— Ты видел это? Ты был там? — спросил мессир Анри.

— Нет, отец, меня там не было. Я как будто обладаю счастливым даром отсутствовать, когда творятся подобные мерзости. Но такое случалось не раз, и мне рассказывали об этом люди, которые были тогда на пиру и слову которых я доверяю.

— Какие люди?

Андре пожал плечами.

— Например, рыцарь, с которым ты познакомился сегодня, Бернар де Тремеле.

— Так ты говоришь, что доверяешь ему?

— Всецело, отец. Я знаю его восемь месяцев, и он стал самым близким моим другом почти с первого момента нашей встречи.

Мессир Анри внимательно посмотрел на сына, слегка приподняв одну бровь.

— Это кажется мне странным... Обычно ты не заводишь друзей так быстро.

— Знаю. Но мы сразу понравились друг другу, возможно, из-за обстоятельств, сопутствовавших нашему знакомству. Так уж получилось, что мы оказались единственными молодыми людьми на весьма серьёзном сборище седобородых старцев. Тихонько пересмеиваясь, мы с Бернаром не могли не сблизиться. Вот он-то и поведал мне подробнейшим образом об издевательствах над одним незадачливым евреем... Думаю, не первым, который пострадал подобным образом. В то время меня не было в Лондоне, а когда я вернулся, Бернар рассказал мне обо всём, со всеми отвратительными подробностями. Он был потрясён, и его рассказ потряс и меня.

— И ты говоришь, что Ричард потворствует подобному безобразию?

Андре издал лающий звук, отдалённо напоминающий невесёлый смех.

— Потворствует? Лучше сказать — поощряет. Отец, таково представление Ричарда о весёлой забаве для его приятелей.

Андре на миг отвёл глаза, потом снова посмотрел на отца, который стоял как громом поражённый.

— Насколько я понимаю, первый раз всё вышло непреднамеренно, — сказал молодой рыцарь. — Как бы само собой. Кто-то из Золотого Клана стал сетовать, что задолжал денег одному еврею...

— Золотой Клан? Что это такое?

Андре, нахмурившись, покачал головой.

— Простите, отец, я должен был подумать, что вы, как человек далёкий от всех придворных непристойностей, можете этого не знать. С некоторых пор таким уничижительным названием в Англии именуют круг самых закадычных приятелей Ричарда, объединённых противоестественными склонностями, то есть отсутствием влечения к женщинам. Раньше их называли Позолоченными Меринами, пока кто-то не заметил, что они не мерины, а скорее жеребцы, только кроют не кобыл, а друг друга.

— Да, уж это точно. И что тот малый сказал о еврее?

— Что-то насчёт того, что проклятый иудей просто зубами в него вцепился. Но что бы он ни сказал, этого оказалось достаточно, чтобы Ричард пришёл в ярость. «Так давайте вырвем у сукина сына зубы!» — заорал он и повелел страже схватить еврея в его лавке и доставить в Вестминстер, в Королевский холл. В тот же вечер, за ужином, на глазах у всех присутствующих еврею вырвали зубы. Это развлечение, похоже, так понравилось королю и его приятелям, что с тех пор вошло в обычай. Как правило, если Ричарду или кому-то из гостей становится скучно, король приказывает схватить еврея — не разгневавшего кого-нибудь из придворных, а просто любого еврея — и тащить на расправу. Видимо, считается, что само еврейское происхождение является достаточным основанием для такой кары.

— Господь на небесах!

У мессира Анри отвисла челюсть; на ощупь нашарив спинку кресла, он снова сел.

— Это...

Старому рыцарю отказал голос: он шевелил губами, но не мог вымолвить ни слова. Наконец, тяжело сглотнув, он медленно покачал головой.

— Это бесчестно. И никто не пожаловался? А что же церковники?

Впрочем, едва задав вопрос, он махнул рукой.

— Нет, то была бы пустая трата времени и сил. Церковники ничего бы не сделали, разве что проблеяли поощрение. Но уж кто-нибудь из знати наверняка мог пожаловаться на произвол!

— Пожаловаться? — промолвил Андре Сен-Клер так, будто готов был рассмеяться или разрыдаться. — Кому им жаловаться, отец? Королю, на его же собственное поведение? Вы бы решились так поступить?

Он поднял ладонь, прежде чем отец успел ответить.

— Да, вы, возможно, и решились бы, но что бы из этого вышло? В лучшем случае вы бы вызвали гнев Ричарда и угодили в опалу, поскольку он счёл бы такой протест оскорблением. А в худшем... Кто знает? Это же Ричард Плантагенет! Кроме того, если бы вы об этом заговорили, все решили бы, что вы сошли с ума, коли вздумали защищать какого-то еврея. Ричард мог бы обойтись с вами как угодно, и никто бы не посочувствовал. Вы остались бы в одиночестве, осуждённым и королём, и большинством его подданных.

— Как и ты, если бы заговорил открыто.

Голос Анри, хоть и исполненный сожаления, звучал теперь сдержанно и спокойно.

— И что же ты будешь делать, сынок? Ясно, что нынешнее положение дел тебя не устраивает и ты не хочешь, чтобы всё оставалось по-прежнему.

Андре, однако, колебался.

— Нет, отец, не совсем так. И именно это делает мой выбор столь трудным. Вы, может, и считаете, что я не хочу, чтобы всё оставалось по-прежнему, но для меня это далеко не очевидно. Да, то, о чём я вам поведал, — отвратительно, но многое в моём нынешнем положении меня устраивает... Прежде всего то, чем я занимался в последние месяцы. Мне приходилось выполнять не так уж много поручений Ричарда, по большей части я получал распоряжения от де Сабле. Он достойный человек и, хотя связан с Ричардом, надо полагать, ведать не ведает обо всех мерзостях, которые мы сегодня обсуждали. Самое же страшное заключается в следующем: несмотря на гнусности, о которых я узнал в последнее время, я всё равно вижу в Ричарде многое, достойное восхищения. Он — необычный человек, незаурядный во всём, и в своих достоинствах, и в своих пороках. Да, он жесток и несправедлив по отношению к евреям, но у него не отнимешь мужества, воинского мастерства, полководческого таланта — многих черт, которыми я восхищаюсь и которыми хотел бы обладать сам. И похоже, его народ — весь народ, живущий в Нормандии, Англии, Бретани, Аквитании, Анжу и у нас дома, в Пуату, — любит его... Во всяком случае, когда его нет рядом.

ГЛАВА 6

После того как Андре Сен-Клер, уже поздно вечером, расстался с отцом, юноше было о чём подумать.

Сам того не сознавая, он стал подниматься по лестницам всё выше и выше, словно для того, чтобы посоветоваться с Небесами, и сам не заметил, как очутился на обнесённой зубчатым парапетом караульной площадке самой высокой башни замка Бодлер. Там его окликнул часовой. Андре ответил на оклик, назвал себя, подошёл к просвету между зубцами и вгляделся во мрак. Молодой рыцарь знал — стоит ему наклониться, и он увидит внизу угасающие костры армии Ричарда, целую реку тлеющих угольков вдоль извилистой Луары. Но далеко на западе не видно было ни зги. Подняв глаза и убедившись, что на небе нет ни луны, ни звёзд, Андре понял, что оно полностью затянуто облаками. С глубоким вздохом молодой человек повернулся, уселся между зубцов парапета и, скрестив руки на груди, погрузился в размышления.