— Мародёры, обобравшие трупы, забрали печать, не зная, что это такое, — проговорил капитан. — Комнин взял её себе и теперь носит на шее.

— Божьи яйца, парень! Скажи, что ты пошутил! — яростно взревел Ричард. — Ты хочешь сказать, что этот покрытый коростой горбатый недоумок захватил не только золото, которое я вёз, чтобы заплатить моим людям, но и Большую печать Англии?

Широко распахнувший глаза мореход молча кивнул.

— Тогда, клянусь живым Христом, я велю отрезать греческому сукину сыну мошонку и сделать из неё сумку, в которой буду носить мою печать!

Ричард развернулся к Сен-Клеру.

— Анри, немедленно прикажите сворачивать лагеря! Да, и направьте человека к де Сабле — пусть передаст Роберу, что его вызывает король. К завтрашнему вечеру всё войско, кони, люди, всё до последнего мешка овса должно быть погружено на корабли, чтобы с приливом можно было отплыть. Мы отправляемся на Кипр и дадим понять этому пердуну, этому блохастому императору-мародёру: он крупно ошибся, решив обокрасть Ричарда Плантагенета! А ты...

Король указал на капитана, который тут же расправил плечи.

— Ты — молодец, всё сделал правильно. Явился быстро и толково доложил о случившемся. Ты мне ещё понадобишься. Сегодня вечером не разрешай своим людям сходить на берег, ведь завтра с утра тебе нужно будет снова отчалить, ещё до отплытия всего флота. Твоя галера и та, вторая, вернутся к Кипру, указывая путь четырём кораблям Храма. Храмовники будут защищать мою сестру и мою невесту до нашего прибытия. Можешь пообещать команде от моего имени, что, хотя им придётся обойтись без отдыха, я сполна им это возмещу! Когда в следующий раз они сойдут на берег, в их мошнах вовсю будут звенеть деньги!

Ричард перевёл взгляд на небольшую группу сопровождавших его придворных и подозвал дьявольски красивого златокудрого рыцаря:

— Д’Иквием, пожалуйста, передайте моё почтение маршалу Храма и спросите его — не будет ли он любезен в ближайший час явиться ко мне.

Молодой рыцарь изящно отсалютовал и, развернувшись, бросился выполнять поручение.

Ричард резко кивнул, взмахом руки отпустил свиту и широким шагом направился к дому, который сделал своей временной резиденцией.

ГЛАВА 3

Жан Пьер Турнедос родился в купеческой семье, которая владела несколькими торговыми судами.

В двадцать шесть лет он получил приглашение вступить в орден Храма в качестве брата-помощника и за соответствующую плату посвятить свои знания и навыки проектированию и постройке судна, которое позволило бы быстро расширявшемуся ордену уменьшить свою зависимость от сухопутных баз.

Вместе с несколькими товарищами Турнедос спроектировал вместительный корабль, способный перевозить как людей, так и грузы, в том числе домашний скот. Но уникальным это судно стало потому, что на нём можно было разместить дисциплинированную команду монахов-воинов, привычных к смиренному аскетизму и готовых довольствоваться такими тесными помещениями, каких моряки-миряне ни за что бы не потерпели.

Под управлением столь вымуштрованной и благочестивой команды корабль в случае необходимости мог превратиться из грузового в боевой, ибо у него имелось три ряда вёсел, помосты для боевых машин и металлический носовой таран. Это судно отличалось и другими особенностями, позволявшими называть его монашеским кораблём. Хотя само понятие «монашеский корабль» было пока столь же непривычным, как и понятие «монах-воин» девяносто лет тому назад.

Поскольку повседневная жизнь братьев всецело определялась уставом, под гребной палубой было предусмотрено дополнительное пространство, где братья могли собираться для общих молитв и богослужений. Конечно, там было тесно и выпрямиться в полный рост можно было лишь вблизи центрального прохода, но люди, составлявшие команду корабля, не обращали внимания на неудобства и с радостью сносили все тяготы, полагая, что таким образом угождают Богу.

В пространство под палубой можно было попасть только через центральный проход. Братья входили по нему, а потом ползком или карабкаясь добирались до отведённых им мест в отсеках по обеим сторонам прохода. По ночам они там спали, а в другое время сидели или стояли на коленях, читая молитвы и ежедневно штудируя устав.

Разумеется, такая жизнь требовала немалой выносливости и силы воли, зато позволяла с толком использовать каждый дюйм драгоценного корабельного пространства. Кроме того, считалось, что любые трудности лишь закалят монахов и послужат спасению их душ.

Первый опыт постройки подобного судна оказался удачным, и в последующие годы было построено ещё три таких корабля. Пять судов по тому же проекту сейчас достраивались или оснащались. А все вместе они должны были превратиться в то, что храмовники называли теперь Средиземноморской флотилией.

Флотилия базировалась в порту Бриндизи, у крайнего выступа материковой Италии. Один из самых первых приоратов, основанных орденом в Италии, Бриндизи в последнее время приобрёл особое значение, ибо находился вблизи от нескольких верфей, существовавших ещё с древнеримских времён. Суда там строили дорогие, но делали их на совесть.

Турнедос, коммодор флотилии Храма, отплыл из Бриндизи на юго-запад, чтобы присоединиться в Мессине к великому флоту, собранному королём Англии Ричардом для похода в Святую землю. Прибыв в Мессину, Турнедос приветствовал на борту своего судна видных крестоносцев ордена, включая самых высших сановников Храма: им не терпелось осмотреть корабли, о которых они столько слышали. А ещё крестоносцы доставили пополнение, в том числе представителей низших ступеней орденской иерархии — новобранцев и послушников.

Турнедос стоял на кормовой палубе своего судна, озирая берег. Они вошли в гавань Лимасола с приливом, и теперь мореход мрачно смотрел на холмы и утёсы, не сулившие ни убежища, ни тепла. Глядя на эти горы и на здешний порт, в котором даже такой видавший виды мореход, как Турнедос, бывал лишь дважды, коммодор Храма лишний раз убеждался, что при всей своей красоте остров Кипр не имеет для него никакой привлекательности.

Посмотрев направо, Турнедос увидел два огромных дромона, дрейфующих на расстоянии не менее четверти мили от берега. Рядом с этими судами корабль коммодора выглядел утлой лодчонкой, но тем не менее его направили охранять дромоны. К большим судам быстро двигалась вёсельная шлюпка; в ней сидел молодой человек, о существовании которого Турнедос до вчерашнего дня и не подозревал, пока не увидел с кормы своего капитанского ялика, как с борта одного из дромонов спускают для этого рыцаря трап.

Турнедос рассеянно почесал пальцем бородатую щёку, снова повернулся и взглянул на далёкую якорную стоянку позади: к ней медленно подходили три новых судна. Он окинул их взглядом, наверное, в шестой раз после того, как ему дали знать об их появлении. Коммодор высматривал знаки, по которым можно было бы определить, кому принадлежат суда. Корабли явно были христианскими — их легко было отличить от низких, быстроходных галер пиратов-мусульман — и шли с востока, может, из самой Святой земли... Неудивительно, что их нелегко было опознать.

Мореход хмыкнул, зная, что в ближайший час в любом случае выяснит, чьи эти суда. Он прищурился и начал рассматривать теснящиеся у берега дома Лимасола.

Судя по тому, что сказали коммодору, так называемый император этого острова, Исаак Комнин, свалял большого дурака. Он мог бы извлечь выгоду из недавней бури — а вместо этого накликал большую беду на себя и своих подданных. Если бы Комнин оказал тёплый приём дромонам, занесённым штормом в его владения, он заслужил бы благодарность грозного и воинственного монарха. Но император не только занялся мародёрством, но и осмелился оскорбить и унизить будущую королеву Англии и её спутницу, бывшую королеву Сицилии, тем самым разгневав не склонного прощать обиды человека — жениха одной из благородных дам и брата другой. Ричард, король Англии, которого теперь всё чаще называли не иначе, как Львиное Сердце, находился гораздо ближе, чем представлял себе недалёкий и плохо осведомлённый Исаак Комнин, и правителю острова предстояло расплатиться за свою глупость и жадность.