Здоровяк указал на землю, недвусмысленно повернув руку ладонью вниз. Не дожидаясь дальнейших приглашений, Синклер уселся и прислонился к скале.

Он наблюдал, как двое людей аль-Фаруха, сплетя руки в подобии сиденья, вынесли своего эмира из ниши и остановились напротив воинов. Воины приветствовали командира громовым рёвом: не оставалось ни малейших сомнений, как его любят и почитают. Такой приём произвёл на Синклера должное впечатление, хотя недолгого знакомства с аль-Фарухом было достаточно, чтобы ничуть не удивиться такой встрече.

Зато храмовник удивился, когда всадники неожиданно расступились, пропуская пару великолепно подобранных белых коней, запряжённых в двуколку, каких Синклер никогда раньше не видел. То была лёгкая боевая колесница — нечто вроде помоста на колёсах с плетёными, как корзина, бортами. Колесница подъехала, и стало видно, что в ней имеется сиденье, позволяющее вознице удобно расположиться и править даже со сломанной ногой. Воин в пышном облачении подвёл коней поближе, а помощники аль-Фаруха подняли раненого и усадили на сиденье. Эмир помахал своим людям, что вызвало новый ликующий рёв.

Спустя мгновение аль-Фарух отдал тихий приказ, и отряд рассыпался. Большинство воинов, спешившись, собрались группами, а несколько — очевидно, командиры всех рангов — последовали за колесницей аль-Фаруха туда, где они могли посовещаться, не опасаясь быть подслушанными.

Синклер и не пытался прислушиваться: с его места всё равно ничего было бы не разобрать, даже если бы командиры орали во всю глотку. Он устроился поудобнее и приготовился ждать, чувствуя, как над ним возвышается грозный и бдительный Сабит, а набирающее силу солнце бьёт в лицо. Стараясь вести себя бесстрастно, Синклер прикрыл лицо складками куфии, которую предусмотрительно бросил ему детина, скрестил руки на груди и уронил голову, будто задремал.

Рыцарь встрепенулся, когда Сабит толкнул его ногой. Странно, он не собирался и в самом деле засыпа́ть! Сабит снова протягивал ему руку; тамплиер ухватился за неё, рывком встал, поправил лубок на раненой руке и последовал за своим могучим стражем. Аль-Фарух дожидался франка, сидя в колеснице. Шагая к сарацину, Синклер чувствовал на себе внимательные, настороженные взгляды.

Аль-Фарух торжественно кивнул рыцарю, пригладил бороду, пропустив её между большим и указательным пальцем, и заговорил по-французски:

— Итак, Лак-Ланн, похоже, ты справедливо беспокоился, есть ли место, куда ты можешь отправиться. Я поражён точностью твоего предвидения. Тивериада сдалась султану, как только там прослышали о его победе при Хаттине. Саладин со свойственным ему милосердием разрешил защитникам Тивериады уйти, не причинив им никакого вреда. Сафурия и Назарет, как ты и предсказывал, также сдались, и султан, да проливает и дальше Аллах на него свой свет, осадил Иерусалим. Он надеется вернуть себе этот город и загнать его защитников в море ещё до того, как мы туда доберёмся. Палестина, ваше Латинское королевство, снова принадлежит нам, освобождённая от ига франков. С благословения Аллаха мы очень скоро очистим от неверных и те земли, которые вы назвали Антиохией, Эдессой и Триполи. Наши земли объединятся под знаменем Аллаха от Северной Сирии до Египта.

Синклер выслушал всё это с непроницаемым лицом и кивнул.

— А как насчёт сражения, почтенный эмир? Ты знаешь размеры наших потерь?

— Знаю.

В голосе аль-Фаруха не было ни намёка на насмешку или злорадство.

— Пехота, поддерживавшая ваших рыцарей, полегла полностью, не спасся ни один человек. Что касается самих рыцарей, то из двенадцати сотен погибло больше тысячи. Ворон Керака, зверь, именуемый де Шатийоном, мёртв, Саладин лично убил его во исполнение своей клятвы.

Аль-Фарух умолк. Его взгляд стал острым, на лице появилось новое, не поддающееся толкованию выражение. Синклер собрался с духом, готовясь к тому, что могло сейчас произойти. Но услышал он вовсе не то, чего ожидал.

— Ещё мне сказали, что по личному приказу султана были преданы смерти более сотни захваченных в плен рыцарей Храма.

— Они казнили пленников? Я в это не верю. Саладину никогда не отмыть своё имя после столь жестокого злодеяния.

Правая бровь аль-Фаруха дёрнулась.

— Имя Саладина? Ты имеешь в виду его репутацию среди франков? Имя Саладина почитают последователи Аллаха, воины ислама. Для правоверных не важно, что скажут неверные об имени и репутации султана. Этот человек дал священную клятву очистить ислам от скверны франков и отдал приказ о казни рыцарей-храмовников, потому что считает их самыми опасными людьми на земле. Он издал указ, согласно которому впредь ни один пленный храмовник не будет отпущен на свободу — ни за выкуп, ни как-либо иначе, чтобы потом вновь сражаться против нас.

Растерянный Синклер, не найдя нужных слов, ограничился кивком.

— Ну и как ты теперь со мной поступишь? — спросил он. — Значит, мне тоже предстоит умереть?

Аль-Фарух хрипло коротко засмеялся.

— Умереть? Нет, ты не умрёшь. Я обязан тебе жизнью. Но ты будешь моим пленником, пока за тебя не дадут выкуп. Не волнуйся, — быстро добавил он, увидев, что Синклер застыл. — С тобой будут обращаться учтиво, но и ты не должен доставлять нам хлопот. Пока ты будешь у нас, мы выучим тебя нашему языку и познакомим со Словом Аллаха и его святого пророка Мухаммеда, благословенно будь имя его. Может, мы даже научим тебя мыться и одеваться, как это делают цивилизованные люди, — всё будет зависеть от того, как долго ты среди нас пробудешь. Пока же я поручаю тебя попечению Сабита. Ты увидишь, что он скор на расправу и возмездие, однако, если его не раздражать, не так уж суров. Конечно, его безмерно раздражает уже то, что ты — франк. Но я предупредил его, чтобы он держал себя в руках. Ступай с ним, но прежде усвой своё первое арабское выражение: «Салям алейкум». Буквально это означает «мир вам»; так правоверные говорят друг другу при встрече и расставании. Потому и я говорю тебе, пока мы не встретимся снова: «Салям алейкум».

— Салям алейкум, — отозвался Синклер, думая, суждено ли ему когда-нибудь увидеть свой дом.

Эти люди поверили, что его зовут Лаклан Морэй, а мессира Лаклана Морэя, шотландского рыцаря, не принадлежащего ни к одному ордену или союзу, никто выкупать не станет. Храмовника с таким именем не существует, орден не станет разыскивать Морэя, и даже братство Сиона вряд ли сможет узнать, что сталось с одним из его членов.

Сабит шагнул вперёд, положил руку на плечо рыцаря, и Алек Синклер послушно направился к лошади, приготовленной для него по приказу аль-Фаруха и дожидавшейся в окружении сарацинской стражи. Теперь Синклер окончательно осознал, что он — пленник.

ГРАФСТВО ПУАТУ,

1189—1190

ГЛАВА 1

Как раз перед тем, как Эктор потряс его за плечо, Анри Сен-Клер понял, что видит сон. Такие странные сны на пути к пробуждению начали регулярно посещать его с прошлого года, с тех пор как умерла его жена. Сновидение было полно тревожных, неясных, пугающих звуков — они были негромкими и доносились издалека, но явно несли в себе угрозу. Сен-Клер сознавал, что ему грозит опасность, но ничего не мог поделать, не мог даже шевельнуться.

Потом его сильнее встряхнули за плечи, и, проснувшись со сдавленным стоном, он увидел, что над ним стоит Эктор. В мерцающем свете свечи силуэт управляющего казался таким же угрожающим и неясным, как и звуки из недавнего сна.

— Мой господин! Мессир Анри, проснитесь.

Анри застыл, но память о ночном кошмаре постепенно развеялась, и Сен-Клер облегчённо вздохнул, узнав своего управляющего и увидев знакомую спальню. Протерев глаза, он рывком приподнялся на локте и всмотрелся в лицо разбудившего его слуги.