— Сен-Клер? Я думал, после нескольких дней, проведённых в седле, ты уже крепко спишь.

— А! Стало быть, ты считаешь, что в сравнении с тобой я слабак? Ты-то сам почему не спишь?

— Я лёг было, но не смог заснуть. Наверное, в голове роится слишком много мыслей. До рассвета осталось уже немного, во сне время летит незаметно, а я решил немного отсрочить завтрашний день. А ты о чём размышлял здесь в одиночестве?

Махнув на прощание наблюдавшему за ними часовому, Андре последовал за де Тремеле вниз по узким ступенькам, что вели к мощёной дороге под зубчатыми стенами. Он не отвечал, пока они не оказались там, где их уже нельзя было увидеть и услышать с башни.

— За членство в нашем братстве порой приходится платить высокую цену.

Они как раз начали спускаться по следующему лестничному пролёту, но, услышав эти слова, де Тремеле остановился, повернулся и поднял глаза на Андре.

— Ты снова о своём отце?

Андре кивнул.

— Что ж, это верно, брат, — согласился де Тремеле. — Цена и вправду высока. Но когда ты почувствуешь, что это тебя мучает, подумай вот о чём: каким бы невыносимым тебе ни казалось настоящее, всегда может произойти нечто несравненно худшее, и тогда цена станет гораздо выше. Поверь, единственный наш путь — это отчаяние.

Раскатисто рассмеявшись, де Тремеле снова зашагал по ступеням вниз.

— Бернар, скажи честно, тебе уже кто-нибудь говорил, что ты дерьмо?

— Как же, и не раз.

На сей раз де Тремеле бросил это через плечо, не останавливаясь.

— Но дерьмо все обходят стороной, чтобы не наступить. Тут ты тоже поверь мне на слово.

Он снова расхохотался, а когда они очутились у подножия лестницы, схватил Андре за рыцарскую мантию и мягко, но решительно увлёк юношу в тень под лестницей.

— Заруби себе на носу, парень, и никогда об этом не забывай, — произнёс де Тремеле тихим голосом, в котором больше не слышалось ни единой шутливой нотки. — Через несколько дней, когда мы доберёмся до Везле, тебя официально признают претендентом на вступление в орден Храма. Если после ты не замараешь свой нос и будешь выполнять все поручения, ты станешь послушником. В конце концов, если не возникнет никаких помех, тебя сделают полноправным рыцарем Храма, посвящённым во все тайны так называемого священного учения. Ты думаешь, что сейчас тебе трудно скрывать что-то от своего благородного отца? Что ж, в ближайшее время эти трудности покажутся тебе пустяковыми. После вступления в Храм ты окажешься в обществе людей, совершенно чуждых тебе по духу, прозябающих в самонадеянном невежестве, воображающих, будто они, рыцари, — избранники Бога и соль земли. Да что там рыцари! Сержанты Храма и те мнят себя избранными! А ты, ведая, что их священный и тайный орден был придуман братством, к которому ты принадлежишь, не сможешь открыть им правду, чтобы сбить с них спесь. Твоя жизнь рыцаря-тамплиера будет пропитана ложью, на твои раны будет сыпаться соль всякий раз, когда тебя станут будить посреди ночи для участия в молебне — ведь для тебя этот ритуал ничего не будет значить. Ты узнаешь на собственной шкуре, что это за жизнь, но выбора у тебя не будет. Тебе останется только подчиняться и соблюдать их лживые обряды, не ропща, не выказывая ни малейшего недовольства. Полагаю, по сравнению со всем этим такая мелочь, как невозможность поделиться своими знаниями с отцом, не станет казаться тебе слишком высокой ценой за принадлежность к братству. К счастью, твоё одиночество не продлится вечно. Как только ты пройдёшь все испытания и будешь признан достойным полноправного членства, строгости и ограничения для тебя будут смягчены и наши братья, направляющие политику Храма, позаботятся о том, чтобы тебе поручали задания, в которых ты сможешь проявить себя наилучшим образом.

Де Тремеле снова улыбнулся и сжал плечи Сен-Клера.

— Хотя сам я никогда не присутствовал на внутренних бдениях Храма, могу с уверенностью сказать — следующие несколько месяцев будут для тебя сущей мукой.

— Да, — вздохнул Андре. — Об этом меня предупреждали. Но благодарю тебя за очевидный восторг, с которым ты напомнил, что ждёт меня впереди.

— Всё это действительно тебя ожидает, Андре, но к тому времени, как мы доберёмся до Святой земли, всё останется позади, и ты вернёшься в мир живых людей. А сейчас отправляйся спать и отдохни хорошенько, чтобы с ясным взором приветствовать новый день. Говорят, будет дождь, так что нам придётся тащиться до Везле в непогоду, и вряд ли у нас будет возможность переночевать где-нибудь с такими удобствами, как здесь.

На восточном небосклоне над ослепительными снежными вершинами Альп сияло солнце, освещая огромное горделивое знамя ордена Храма, поднятое на холме, что господствовал над полями у города Везле. В отличие от прочих штандартов и хоругвей это знамя не развевалось под лёгким ветерком, а тяжело свисало с поперечины над высоченным древком. Хорошо известный всем равносторонний восьмиконечный алый крест чётко выделялся на снежно-белом фоне, словно возвещая о величии ордена. Под знаменем стоял почётный караул из десяти вооружённых рыцарей, облачённых в белое, а вокруг, по всей вершине холма, раскинулся разбитый на правильные прямоугольники лагерь рыцарей и сержантов Храма. Правда, больше всего в лагере было новичков, зачастую ещё не прошедших посвящения: они были набраны совсем недавно, чтобы восполнить страшные потери, понесённые Храмом в Святой земле.

Сейчас на пологом склоне холма, перед первой линией палаток, выстроились более тысячи воинов, но менее сотни из них уже имели воинский опыт. Рыцарей — их было человек шесть из каждых двадцати — можно было распознать по белым мантиям, украшенным удлинёнными крестами. Не чёрными крестами ордена, а ярко-красными, свидетельствующими о священной миссии — отвоевании Святой земли. Такие же алые кресты красовались на простых коричневых накидках сержантов и на чёрных накидках стоящих в строю тут и там старших сержантов.

Ниже по склону, перед рядами храмовников, толпилось прочее христианское воинство, напоминая густые, колышущиеся колосья на ветру. Хотя никакая нива или даже цветочный луг не могли бы похвастаться таким разнообразием ярких красок. Толпа заполонила всё пространство до маленького городка Везле, не видного отсюда из-за множества палаток и шатров. Справа от храмовников, отряд за отрядом, выстроились по подразделениям воины Ричарда Плантагенета. Между отрядами всадников и пеших копейщиков стояли группы королевских арбалетчиков и лучников в неброской серо-коричневой одежде. Отряды ополчения из разных провинций различались цветами штандартов и одежд: штандарты Бургундии, цвета знаменитого тамошнего красного вина, соседствовали с тёмными, густо-синими знамёнами Аквитании, за которыми можно было увидеть зелёные с золотом стяги Анжу и Майена, чёрные с малиновым — Пуату, сине-белые, бледно-зелёные, жёлто-красные — Бретани и Нормандии. И конечно, выше всех вздымалось и реяло гигантское шёлковое знамя Англии, со львами святого Георгия на малиновом фоне; держал его сам архиепископ Кентерберийский Балдуин, лично набравший для воинства Ричарда три тысячи валлийцев, главным образом лучников.

Напротив всего этого великолепия, слева от тамплиеров, располагались силы Филиппа Августа и его союзников. В соответствии с саном и достоинством короля Франции его штандарт с золотыми геральдическими лилиями на небесно-голубом поле дома Капетов вздымался не ниже стяга его английского союзника. Позади этого штандарта переливались всеми цветами радуги знамёна главных союзников и вассалов Филиппа, знатнейших и могущественнейших владык христианского мира. Как и предсказывал Ричард годом раньше, среди прочих цветов выделялись яркие цвета графа Стефана де Сансерра, Филиппа, графа Фландрии, и Анри, графа Шампанского, — племянника обоих королей, которого сопровождала блестящая кавалькада менее знатных французских баронов. Людвиг Германский, маркграф Тюрингии, тоже прислал французскому королю своих людей. А ещё на поле было бессчётное множество рыцарей из Дании, Венгрии и Фландрии.