С распространением христианской веры и укреплением власти церкви потомки беженцев формально приняли христианство, но создали своё тайное братство, которое назвали орденом Воскрешения в Сионе. Под воскрешением предполагалось возвращение к своей истинной сущности и древней религии и, разумеется, обретение прежней родины, священного Иерусалима. Старейшины семей решили, что они, патриархи, станут единственными членами кланов, хранящими секрет принадлежности к избранному народу Израиля; даже иудейские обряды и церемонии проводились в строжайшей тайне от родных и близких — для их же собственной безопасности.
Однако шли годы, и, хотя община благополучно существовала, долгожданное возвращение всё откладывалось. Старейшинам пришлось определить порядок избрания новых хранителей тайны, дабы обеспечить передачу сокровенного знания из поколения в поколение. Считалось, что лишь один отпрыск мужского пола из каждого поколения семьи имеет право быть принятым в ряды братства. Причём решение о том, годится ли он в хранители, выносилось всем тайным обществом в соответствии с чётко разработанными правилами. Отпрыск мужского пола женщины, которая находила мужа не из представителей семей, не годился для вступления в братство. Но поскольку никто, кроме самих братьев, ничего об этом не знал, никто и не страдал от такого правила.
Помимо происхождения по прямой линии от дружественных семей обязательными условиями — sine qua non — вступления в братство являлись честь, прямота, честность, ум, порядочность, целеустремлённость и способность всегда, при любых обстоятельствах, строго соблюдать тайну. Поскольку семьи быстро разрослись, нехватки новых членов братства не ощущалось. Если ни одного представителя данного поколения какой-либо семьи не считали подходящим, вообще никого не избирали и право быть избранным переходило к следующему поколению, что никоим образом не сказывалось на репутации семейства.
Система была хорошо продумана и с самого начала прекрасно себя оправдала. Поскольку к кандидатам предъявлялись разносторонние и весьма высокие требования, отбор проходил неспешно и нового члена братства избирали только после долгого, внимательного наблюдения. Никто не мог стать избранным до достижения восемнадцати лет, но часто в братство принимали в куда более зрелом возрасте.
Когда избранника начинали готовить к посвящению, он не сразу догадывался, что происходит, хотя, конечно, понимал: его готовят к чему-то очень важному, к некоему серьёзному и секретному делу, а занимающиеся его подготовкой люди, его наставники и покровители, достойны глубочайшего уважения. Лишь пройдя посвящение (которое принято было называть возвышением) и став полноправным членом братства, новичок начинал понемногу понимать, что к чему... И только тогда до него доходило, что в своей семье он — единственный из ныне живущих, кому открыта тайна. Зачастую именно с этим новичку было труднее всего смириться. Вдруг оказывалось, что он в некотором смысле стал навеки чужим своей родне: ему была известна истина, которой он не мог поделиться с близкими. Больше того — он не имел права даже вскользь заговаривать о том, что отныне наполняло его жизнь, становясь всё более важным, в то время как его родные оставались в неведении.
До недавних пор Андре Сен-Клер вёл в отцовских владениях обычную жизнь молодого рыцаря и, хотя прошёл посвящение, не принимал участия в делах братства, поэтому все эти соображения не слишком его волновали. Но теперь обстоятельства изменились — и сегодняшний разговор стал ярким тому примером. Молодого брата Сиона как громом поразила мысль о том, что, по иронии судьбы, его отец даже в страшном сне не смог бы увидеть, какое прямое и непосредственное отношение имеет к нему самому обсуждавшийся вопрос о евреях. Мессир Анри Сен-Клер, благородный анжуец, чрезвычайно гордился своими корнями, своим происхождением из старинного, знатного рода. Он ничуть не кривил душой, когда говорил, что не имеет предубеждений против евреев, его сын ничуть в этом не сомневался. Однако Андре знал: хотя его отец говорил совершенно искренне, он был бы оскорблён и возмущён до глубины души, услышав, что в его жилах течёт еврейская кровь, а его предки были иудейскими священниками. И уж, конечно, для него была бы совершенно неприемлема мысль о том, что его сын может не только верить в своё еврейское происхождение, но и строить в соответствии с ним свои жизненные планы. Случись старику узнать всё это, он никогда бы с этим не смирился, и Андре оставалось лишь стиснуть зубы и смириться с положением дел, изменить которое было не в его власти.
Вырывание зубов у евреев было, разумеется, отвратительным, но далеко не самым страшным проявлением королевской жестокости. Андре рассказал о подобных случаях лишь потому, что они должны были произвести на отца должное впечатление благодаря своей бесстыдной наглядности. Сам Андре прекрасно знал, что подлинное злодейство состоит не в представлениях на королевских пирах, а в беспощадных, безжалостных гонениях на евреев, развернувшихся в последние полгода по всей Англии.
Всё началось в день коронации Ричарда, третьего сентября минувшего, 1189 года, на коронационном пиру. Пир был примечателен (или, как говорили многие, скандален) тем, что на холостяцкую попойку не пригласили ни одной дамы, включая вдову покойного и мать нынешнего короля. Уже к концу сборища, когда все гости основательно напились, явилась делегация еврейских купцов с подарками и добрыми пожеланиями для новоиспечённого монарха. Но при входе в Королевский холл их остановили, подарки отобрали, а самих делегатов раздели, избили и вышвырнули на улицу. Погнавшаяся за ними с улюлюканьем толпа преследовала несчастных до самого еврейского квартала Лондона, а ворвавшись туда, принялась поджигать дома.
Никто не предпринял попыток остановить бесчинства, пока пожар не начал распространяться на соседний, христианский квартал. На следующий день Ричард демонстративно проигнорировал это беззаконие, хотя и приказал отправить на виселицу нескольких мародёров, грабивших загоревшиеся дома христиан. Архиепископ Кентерберийский, со своей стороны, не только не сказал ни единого слова в защиту злосчастных евреев, но и заявил: если они предпочли отвергнуть учение Христа, они должны быть готовы к тому, что к ним будут относиться как к пособникам дьявола.
Неудивительно, что народ последовал воодушевляющему примеру короля и архиепископа, и по многим крупным городам Англии прокатилась волна погромов, причём жажда пустить кровь «распявшим Христа» подхлёстывалась истеричным стремлением отвоевать Святой город у безбожных сарацин.
Накануне Пасхи, за месяц до своего возвращения в Анжу, Андре был послан с поручением в королевский арсенал города Йорка. Во время случившихся там возмутительных событий он находился в пути, но, когда прибыл в Йорк, все только и говорили, что о недавних событиях.
Спасаясь от разъярённой толпы, пять сотен местных евреев — мужчин, женщин и детей — укрылись в укреплённом Йоркском замке, а когда погромщики окружили твердыню, крича, что евреям «не укрыться от кары», беглецы, дабы избегнуть пыток и издевательств, покончили жизнь самоубийством. Все пятьсот человек.
Андре, конечно, знал, что вспышки беспричинной жестокости время от времени случались и у него на родине. Но в Англии они происходили с таким размахом, так часто и с такими кровавыми последствиями, что настроили молодого человека против этой страны, а роль, которую играл в постыдных событиях недавно коронованный монарх, отбивала у Андре всякое желание поддерживать Ричарда, участвуя в его военных авантюрах. Лишь несравненно больший долг — братские обязательства перед орденом Сиона — мешал юноше навсегда расстаться с Англией и с её монархом. Однако, даже сознавая, как важно и необходимо то, что он делает по поручению братства, Сен-Клер с трудом преодолевал своё отвращение к королю. Ему приходилось носить маску, притворяясь полным воодушевления, что было отнюдь не просто.
Звук шагов отвлёк Андре от раздумий. Повернувшись, он увидел, что к караульному, который стоял на другой стороне смотровой площадки башни, кто-то подошёл. О чём говорили эти двое, юноша не расслышал, но вскоре увидел, как поднявшийся на башню человек — его силуэт чётко вырисовывался в свете вставленного в держатель факела — направился к нему. Молодой рыцарь выпрямился и встал, внезапно узнав своего друга и товарища из Орлеана, Бернара де Тремеле. При виде Андре Бернар приподнял брови.
