— Сантар! Отвечаешь за порядок!

Стражник впустил Холафа в крепость, проводил его до каменного строения, где обитали работники замка, и подсказал, как найти каморку душеприказчика королевы. Холаф сунул стражнику в ладонь серебряную монету. Отыскав нужную комнату, тихо открыл дверь и переступил порог. Внутри царил беспорядок. Из шкафа выдвинуты ящики. На полу разбросаны бумаги и одежда. На кровати — вспоротый матрас. Возле железной корзины с горящими углями в луже крови лежал душеприказчик. Герцог Лагмер сидел за столом и при свете масляной лампы с озадаченным видом разглядывал документ.

— Вы очень неосторожны, мой дорогой друг, — укоризненно произнёс Холаф Мэрит и сел на табурет с другой стороны стола.

Продолжая изучать текст, Лагмер пожал плечами:

— Я лишь оттолкнул его. Кто же знал, что с виду он крепкий, а изнутри трухлявый.

Холаф зыркнул на мертвеца. Какой же он трухлявый? Надо обладать чугунной головой, чтобы от удара о край жаровни не вытекли мозги. И угораздило бедолагу вернуться к себе в комнату. Видимо, члены Знатного Собрания не хотели, чтобы посторонний человек слушал, как они грызутся с Хранителем казны из-за расходов на похороны королевы.

— Вы не разорвали документ, — заметил Холаф. — Должно быть, там написано ваше имя.

Задрав подбородок, Лагмер пригладил курчавую бороду:

— Не моё. — И толкнул по столу лист к Холафу.

Три строчки, шесть слов: «Белая кость. Пурпурная кровь. Золотые крылья». И размашистая подпись королевы Эльвы.

— Это что? Завещание?

— Оно самое. — Лагмер разжал кулак и стряхнул с ладони на стол обломки смолы со следами оттиска печати. Кивком указал на бумагу. — Вы понимаете, что там написано?

— Слова знакомые, а смысла не улавливаю. Это точно завещание?

— Вы же сами видите: запечатано смолой, а не воском. Королевская печать. И шнур чёрный. — Лагмер забегал глазами по полу. — Не знаю, куда его дел.

Поджав губы, Холаф почесал висок мизинцем:

— Мой брат предположил, что королева выжила из ума. Так и есть.

Лагмер отодвинул лампу на угол стола. Прошёлся пятернёй по курчавым волосам:

— Холаф! Надеюсь, вы понимаете, что сейчас у нас с вами один враг.

— Понимаю, Лой.

— Предлагаю объединиться.

Холаф посмотрел исподлобья:

— Я и вы?

— Да, Холаф, я и вы. Сначала прикончим герцога Хилда. Потом устроим рыцарский турнир и в честной схватке разрешим наш спор.

— Согласен, — без раздумий ответил Холаф.

— Хилд вряд ли ведёт с собой большой отряд. Его сторонники все здесь. Устроим ему западню где-нибудь в горах. Тихое ущелье, как мне кажется, подходит лучше всего.

— Сомневаюсь, что он рискнёт идти через Суровый перевал.

— Не сомневайтесь, — вымолвил Лагмер снисходительным тоном. — Он боится опоздать, а потому выберет самый короткий путь. Его люди будут измучены тяжёлой дорогой. Спустятся с перевала, ступят в ущелье, решат, что самое страшное позади, расслабятся, потеряют бдительность, а тут мы.

Холаф скомкал завещание и бросил на красные угли:

— Потом всё обсудим. Скоро стемнеет. Мостик поднимут, караульные сменятся. Придётся платить и тем, и этим.

— Тогда поторопимся, — согласился Лагмер.

Они обложили тело душеприказчика бумагами и тряпками, вылили из лампы масло и опрокинули корзину с углями. На выходе из крепости заплатили стражникам за молчание и приказали не бить тревогу, пока конные отряды не скроются из вида.

Плод запретных утех сестры пищал как котёнок. Криза прикрывала ему лицо тряпкой, трясла на руках, приговаривая: «Тише, маленький. Тише». Ночь выдалась безлунной, и на пустыре с поникшим бурьяном их не было видно. На том краю деревни скулила собака, и Криза не боялась, что кто-то услышит писк младенца. Но мог проснуться муж. Или маленькая дочка, привыкшая спать с мамой. А муж такой — не найдя жену дома, деревню на ноги поднимет. Потом изворачивайся, сочиняй, что она делала в глухом месте ночью.

Сидя на корточках, Рейза срывала пучки пожухлой травы и оттирала кровь с толстых ляжек. Чтобы скрыть свою беременность, она много ела, притом глотала всё подряд, объясняя прожорливость глистами. Не зная о её деликатном положении, Криза разозлилась: «Ты скоро лопнешь! Я отведу тебя к травнице». Тогда сестра и призналась в грехе с бродячим менестрелем.

Криза опешила. Красавец менестрель и её сестра? Молодое пьянящее вино и это перекисшее тесто?!

Прошлая зима собрала неплохой урожай душ незадачливых путников, замёрзших в поле или уснувших навечно в лесу. Стоял лютый мороз, чего не случалось много лет. Снег валил без остановки. Музыкант явился в деревню в прохудившемся плаще, без лошади и без денег, с одной лютней. Хозяин таверны сжалился над скитальцем и выделил ему угол на чердаке. Менестрель всю зиму развлекал посетителей заведения. Всё, что зарабатывал, отдавал хозяину. Пел он отвратительно, ещё хуже играл на лютне, но милое лицо, обрамлённое золотыми кудрями, очаровательная улыбка и мечтательный взгляд возмещали недостаток таланта и собирали в жарко натопленной таверне чуть ли не всех крестьянок. Криза тоже несколько раз приходила посмотреть на человека, совсем не похожего на местных мужиков. Он выбрал Рейзу, её сестру! Уму непостижимо!

Дальнейшие признания Рейзы и вовсе ввергли Кризу в ступор. Сестра не знала, от кого понесла — от музыканта или от мужа, — и отправилась к знахарке, чтобы вытравить плод. Старуха убедила её выносить, разрешиться от бремени и продать ей младенца.

Не понимая, как можно продать свою кровиночку, Криза долго не разговаривала с сестрой. А потом подумала: будь у неё пятеро детей — с шестым, тем более пригульным, она поступила бы так же. Пусть малютка живёт, воздухом дышит, на солнце смотрит. И сестра перед богом не провинится. Заезжий священник на проповедях всегда адом стращает, мол, убийство дитя во чреве — это тяжкий грех. Грех-то грех, да только не священнику рожать, кормить, одевать и на ноги ставить. А женщины как бегали к знахаркам, так и бегают, рискуя здоровьем и жизнью.

Раньше целительницы жили по соседству, далеко ходить не надо. Когда новую веру объявили исконной и единственной, знахарок приравняли чуть ли не к ведьмам и запретили им селиться в деревнях. Вот и Рейзе, чтобы ребёночка отдать, предстоит пройти через поле и глубокий овраг. И желательно сделать это до рассвета, чтобы никто не увидел и не заподозрил неладное.

— Чего так долго? — прошептала Криза.

— Да сейчас я, сейчас, — бормотала Рейза, заправляя подол нижней рубахи между ног.

Подоткнула край ткани за верёвочный поясок — теперь она походила на мужика в исподних штанах — и одёрнула платье.

— Ты бы его покормила, — посоветовала Криза.

Сестра пошатнулась и уселась на землю:

— Подожди. Дай в себя прийти.

Криза положила ребёнка ей на колени:

— Ну что, я пошла?

В темноте глаза сестры сверкнули как глаза волчицы.

— Куда?

— Домой. Вдруг муж спохватится.

— Э нет, дорогуша, — прошипела Рейза. — Поможешь мне дойти до знахарки. Иначе расскажу твоему муженьку, с кем ты до свадьбы миловалась.

— Я вернусь. А ты пока покорми.

Криза сбегала домой. Предупредила мужа, что до рассвета не вернётся, мол, сестре плохо, наверное, глист выходит. Подсунула дочку ему под бок и, прихватив старенькое одеяльце для малютки, поспешила на пустырь.

Перед рассветом стало совсем темно. Криза зябко куталась в платок и всё время спотыкалась. К её удивлению, сестра шла бодро, уверенно, словно и не рожала. Будто руки ей жгла ужасная ноша, и она спешила от неё избавиться.

— Давай я тебе его подкину, — предложила Криза.

— Чего? — Сестра оглянулась. — Топай быстрее и говори тише.

— Я подкину тебе ребёнка, а ты уговоришь мужа оставить.

— Не согласится. Он и так каждый день ворчит, что нас кормить нечем. Зачем ему ещё один рот?

Криза немного помолчала и выпалила:

— Тогда подкинь мне.