Мое сглатывание обожгло мне горло.

— Ты был прекрасным ребенком, — прошептала моя мама, обводя края фотографии красным ногтем. — Идеальным.

Мои глаза закрылись, и я заставил давление в груди ослабнуть.

— Зачем ты мне это показываешь?

— У моей матери был тяжелый случай послеродовой депрессии. Она так и не поняла, как установить связь со своими детьми и полюбить их. Признаю, нелегко было научиться быть хорошей матерью, когда у меня никогда не было своей.

Она подала плечами, нахмурила брови и посмотрела на фотографию на экране.

— Или, может быть, у меня просто никогда не развивался этот ген. Ген мамы.

Когда она перевела взгляд на меня, он на удивление прозрачный.

— Я родила детей от Винсента, ты знаешь? — она закатила глаза. — Как чудесно все получилось.

Я не знал, что сказать. Чего она ожидала. Это первый раз в моей жизни, когда она рассказала мне что-то личное, и я не хотел заставить ее замолчать, сказав что-то не то.

— Возможно, тебя это удивит, но в детстве я распланировала всю свою жизнь.

— Вообще-то…

Она подняла ладонь, останавливая меня.

— Я знаю. Легко представить себе более беззаботную молодую версию меня, но, по правде говоря, я давным-давно решила, каким будет мое будущее. Я стала бы идеальной женой, в идеальном доме, с идеальной жизнью, — ее пальцы дрожали, когда она теребила жемчуг на шее. — Как оказалось, такие вещи легче сказать, чем сделать.

Мой голос тихий, но грубый, когда я говорил:

— Что ж, у тебя идеальный дом.

Она сухо рассмеялась.

— Да, ну, я много работала ради этого. И я думаю… Если я буду работать достаточно усердно… Я думаю, я могла бы стать достойной матерью, — она высоко держала голову. — Я все равно хочу попробовать. И в свете этого, мне нужно показать тебе одну последнюю фотографию.

— Мама, — я сжал затылок. — Ты не обязана этого делать.

— Что делать?

— Это. Я знаю, тебе нелегко, и если ты чувствуешь вину или что-то в этом роде…

— Кажется, мы только что обсудили, что мое сердце сделано из камня, Истон. Я в порядке, — она опустила взгляд и снова листала свой фотоальбом.

Мой взгляд на нее смягчается. Если уж на то пошло, все, что она доказала, это то, что она более сентиментальна, чем когда-либо заставляла меня думать.

— Вот и мы, — избегая моего взгляда, она протянула мне свой телефон.

Мои брови приподнялись, когда я посмотрел на незнакомца на фотографии. Это молодой парень, лет двадцати пяти, прислонившийся к кирпичному зданию, с легкой улыбкой на лице и черными волосами, касающимися ушей.

— Трэвис Романо, — сказала моя мама, переступая с ноги на ногу. — Твой биологический отец.

Шок поразил меня с такой силой, что перед глазами все расплылось, а цвета на фотографии слились воедино. У меня пересохло в горле.

— Он был из Джерси, пожарный. Но что более важно, он уже был отцом. Я знала, что он мог дать мне то, в чем, как я думала, нуждался Винсент. Он был разведен и не знал, что я замужем, так что, если ты ищешь, кого обвинить, можешь посмотреть на меня.

Я не мог оторвать глаз от фотографии. Он так похож на меня, но незнакомый. Когда я услышал слово "отец", несмотря на все, через что он заставил меня пройти, я все еще подумал о Винсенте. Не тот Винсент, из-за которого я чувствовал себя невидимкой; тот Винсент в больничной палате, из-за которого я чувствовал себя замеченным.

— Истон?

Мягкий голос Евы вернул меня к настоящему, но мои эмоции все еще разрозненны, когда я обернулся и увидел ее в дверях. Она нахмурилась, когда наши взгляды встретились, затем подошла ближе и всмотрелась в фотографию в моей руке. Тихий звук сорвался с ее губ, когда она переводила взгляд с меня на мужчину на фотографии. Она провела пальцами по моей руке, затем слегка сжала.

— Что ж, — сказала моя мама, напоминая мне о своем присутствии, — если ты не возражаешь, я просто возьму это.

Она забрала телефон у меня из рук, положила его в сумочку, дважды хлопнула по сумочке и улыбнулась.

— Я пришлю тебе копию. И Ева… Ты там хорошо поработала.

Она кивнула Еве, ее лицо странно исказилось — глаза прищурились, губы растянулись в гримасе, обнажающей зубы. Я не мог решить, пыталась ли она улыбнуться или у нее запор.

— Я пойду. Пожалуйста, проследи, чтобы этот мальчик вернулся в свою комнату и оставался там.

Она собиралась пройти мимо нас, когда остановилась. Затем она дважды погладила Еву по голове, так же, как и свою сумочку.

— Ты… Ты хорошая девочка, — сказала она, отводя взгляд. — Ну, ладно.

Она исчезла в коридоре.

Ева встретилась со мной взглядом. Ее рот открылся, закрылся, снова открылся.

Мои губы дернулись, и я погладил ее по голове. Раз, другой. Мой голос звучал лениво от веселья, когда я пробурчал:

— Хорошая девочка.

Она ударила меня в живот. Черт. Надо было это предвидеть.

— О боже мой, — на вскинула руки, чтобы прикрыть рот. — Мне так жаль. Рефлекторно.

Морщась, я схватился за больное место и пытался сдержать смех.

— Рефлекс? На что? Поглаживание по голове?

— Нет, просто чтобы пошалить, — она улыбнулась, встала на цыпочки и нежно поцеловала меня в щеку. — Наверное, нам следует вызвать врача, чтобы он посмотрел на это.

Ева

(Девять дней спустя…)

Я заламывала руки, расхаживая взад-вперед между окнами от пола до потолка и вишнево-красным диваном. Мои нервы на пределе, как будто я подвешена вниз головой на вершине самых высоких в мире американских горок, и это не потому, что я впервые с тринадцати лет находилась в отеле. Это была моя идея остаться здесь до выписки Истона из больницы, чтобы я все еще могла видеть его каждый день. Это была не моя идея разместить меня в самом дорогом высотном отеле города, но, по-видимому, Истон настойчив, когда дело доходило до моего комфорта.

Прикусив губу, я посмотрела на часы на стене, затем на вход в свою комнату. В любую секунду он мог войти в эту дверь, и предвкушение просто ошеломляющее. Поскольку ему нельзя водить машину во время приема лекарств, я планировала взять напрокат машину и самой забрать его из больницы, но, по-видимому, он также настаивал, чтобы я получила права перед тем, как сяду за руль. Вместо этого он выбрал Uber. Крайне неудобно, что вся его — законопослушность воспламеняла мои яичники.

Щелчок карточки-ключа заставил мое сердце трепетать, и я замерла.

Ручка повернулась, дверь распахнулась.

Истон стоял в дверях, одетый в белую футболку, серую толстовку с капюшоном и поношенные джинсы. С плеча у него свисала спортивная сумка с бело-зеленой эмблемой его футбольной команды. Он встретился со мной взглядом, его глаза потемнели, когда скользнули вниз по моему короткому голубому платью, и этот единственный взгляд согрел мою кожу, как будто солнце только что поднялось над моей головой.

Дверь за ним закрылась, и он бросил спортивную сумку к ногам.

— Что на тебе надето?

Я расправила плечи, выпрямляясь.

— Леди в магазине сказала, что это платье ками.

— Кто такая Ками?

Мои плечи опустились.

— Я не знаю. Google сказал, что бледно-голубой — самый успокаивающий цвет для процесса заживления, поэтому я попросила продавца подобрать платье моего размера.

Я посмотрела на наряд и наморщила нос. Я фантазировала о том, чтобы сделать разрез поперек живота, с тех пор как купила его сегодня днем.

— Это то, что она принесла мне, и у меня не было времени разрезать его до твоего прихода.

Губы Истона растянулись в легкой улыбке, и он медленно приближался ко мне. Намеренно. Мое сердце колотилось о грудную клетку. Он не должен так смотреть на меня, пока нет. Я провела много исследований процесса восстановления после травм и операций, и я хотела хорошо позаботиться о нем. Но я не знала, могла ли. Я никогда раньше ни о ком не заботилась.