Мой пульс застучал в ушах, как часы.

Я знала, что не смогла бы долго отдыхать на этом месте, но в дороге, в движущемся автомобиле….

Водитель потянулся к ремню безопасности, и мое сердце заколотилось в груди. Сейчас или никогда. Я подкралась поближе и старалась вести себя тихо, пригибаясь, когда забралась на заднее сиденье, но не смогла удержаться хныканья от напряжения. Извиваясь, как змея, я протиснулась в узкий проход рядом с парой стульев и письменным столом.

Рев двигателя заглушил стук дождя по брезенту. Затем мы тронулись. Сдавленный выдох сорвался с моих губ, что-то среднее между облегчением и ужасом.

Я в порядке.

Я в порядке.

Я в порядке.

Лгунья, лгунья, лгунья.

Я хотела к своей маме. Я хотела к своему кузину. Я хотела, чтобы этот кошмар закончился. Но я сомневалась, что когда-нибудь увидела кого-либо из них снова, и конца моему кошмару не было видно. Желчь подступила к горлу, горячее, чем когда-либо. Моя мокрая ночная рубашка — ночная рубашка, в которую он меня одел, — натирала кожу. Мои глаза заслезились, но я не стала бы плакать. Я не стала бы, только не из-за него.

Хотя я и не знала, где я.

Даже несмотря на то, что мне некуда было идти.

Я же не могла вернуться домой. Папин долг насчитывал больше времени, чем то, что я была жива. Если он продал меня однажды, чтобы расплатиться, он сделал бы это снова. Вероятно, тому же человеку, если тот выбрался бы из гостиничного номера живым. Я вздрогнула, как будто эта мысль могла вызвать его в воображении.

Нет. Теперь у меня нет дома.

Я потерялась.

При этой последней мысли мои глаза закрылись.

Потерялась.

Это слово эхом отдавалось в моей голове. Нежная колыбельная.

Потерялась.

Прослушивание "hollow sound" на повторе погрузило меня в состояние, похожее на сон. Мама укачивала меня точно так же. За исключением того, что когда ее руки обвились вокруг моей талии, мир не был таким серым… Таким пасмурным… Таким реальным, но все же нет.

Потерялась.

Может быть, меня больше не волновало, что реально. Может быть, прямо сейчас, когда я растворилась в кузове пикапа, дрожащая и невидимая, нормально притворяться, что ничего этого на самом деле не произошло. Нормально быть слабой.

Всего на минутку. Просто пока я отдыхала.

Скоро, когда мои глаза открылись, я бы заперла эту сторону себя, прежде чем кто-нибудь смог бы увидеть ее снова. Прежде чем кто-нибудь смог бы украсть еще кусочки меня.

Или, может быть, если мне бы повезло, мои глаза вообще больше не открылись.

Ева

(На сегодняшний день — Семнадцать лет)

Глаза прикованы ко мне. Взгляды покалывали мою кожу, как огненные муравьи. Но все, что я видела, — это стихотворение на доске.

Медленно и уверенно я отодвинула стул и встала.

— Пожалуйста, займите свое место.

Игнорируя мистера Маккенну, я наклонила голову и молча перечитала стихотворение.

— Мисс Резерфорд, пожалуйста.

В голосе мистера Маккенна слышалась тревога.

— Если ты просто займешь свое место, я уверен, мы разберемся с этим к концу…

Я подошла к доске. На меня смотрели красные буквы, аккуратные и насмешливые, прямо посреди девяти других анонимных стихотворений, написанных студентами.

Розы красные,

Фиалки синие.

Ева — шлюха с

проблемным папочкой.

Спрячь своего поскорее

Или она трахнет и его тоже.

Ведя указательным пальцем по выступу лотка для маркеров, я не остановилась, пока не коснулась ластика.

Раздался шепот, но я сосредоточилась на одной крошечной вещи, которая вывела меня из себя. Обнаружив апостроф в этом письме, я не торопясь убрала его, стараясь при этом не повредить другие буквы. Можно подумать, что студенты AP English не совершали таких глупых ошибок, но, видимо, мои ожидания слишком высоки.

Отложив ластик, я лениво вернулась на свое место, останавливаясь, чтобы поправить покосившуюся стопку книг, балансирующую на краю стола Уитни.

— А, ладно, — Мистер Маккенна прочистил горло. — Позволь мне позаботиться об остальном за тебя.

Пока я занимала свое место, а он стирал стихотворение, я чувствовала взгляд Уитни на левой половине моего лица. Мне бы хотелось представить, что она чувствовала вину за дело своих рук, но, к сожалению, я не думала, что такое искреннее чувство, как вина, сохранилось бы в ее простом, поверхностном сердце.

Картер Уотсон, придурок, наблюдающий за мной с соседнего сиденья, хихикнул, и я медленно моргнула, когда наши взгляды встретились. Картеру нравилось смотреть на меня так, как будто у нас был общий секрет, но суть секретов в том, что они должны состоять из чего-то, что стоило запомнить; ночь, которую мы провели вместе, была совсем не такой. Кроме того, я почти уверена, что ему пришлось бы прекратить устраивать гребаное шоу из той ночи, чтобы это считалось чем-то вроде секрета.

Мое внимание вернулось к названию стихотворения. Трахальщица папочек Как оригинально. Из всех странностей, с которыми я сталкивалась, папаши — это не мое. У меня скрутило живот при одной мысли об этом, но я созранила невозмутимое выражение лица. Может, я и отвергнутая в Каспиан Преп, но большинство девушек просто делали вид, что меня не существовало, и меня это устраивало. Уитни, однако, имела на меня зуб с того самого дня, как я поступила.

Она все еще смотрела на меня, когда я встретилась с ее зелеными глазами.

Одна бровь выгнулась к линии ее рубиново-красных волос, как будто она только и ждала, что я сказала бы что-нибудь неподобающее.

Кто я такая, чтобы разочаровывать?

Подмигнув, я прошептала:

— Скажи папочке, что я скучаю по нему.

Ее челюсть упала на пол. Лицо белое как полотно.

И вот так просто, этот дерьмовый день почти того стоил.

Если бы вы собрали всех самых богатых снобов Восточного побережья, кормили их с серебряной ложечки сорок восемь часов подряд, затем собрали мешки их пахнущего розами дерьма и сделали из этого школу, вы бы получили высшую школу Каспиан Преп.

Другими словами, я вписывалась в обстановку, как фен в ванну.

Ссутулившись на стуле, я черной ручкой рисовала старый набросок лилии в своем блокноте, пока мистер Доу бубнил о разделении труда. Я заставила себя слушать ради своей оценки, но чем дольше его скрипучий голос резал мне уши, тем резче становились движения моей ручки. Я ненавидела его голос. Я ненавидела блестящую лысину у него на затылке. Я ненавидела выпирающий живот, нависающий над ремнем. Все в нем грозило вызвать у меня тошноту, вот почему, когда прозвенел звонок, я первая ученица, которая поднялась со своего места, запихнула свое барахло в рюкзак и прямиком направилась к выходу.

Я была в одном жалком шаге от порога, когда услышала это.

— Мисс Резерфорд.

Мои глаза закрылись, ноги остановились, когда студенты толкались вокруг меня.

— Мисс Резерфорд, — на этот раз резче.

Этот гребаный придурок.

Я заскрипела зубами, но в конце концов развернулась, когда последний студент вышел из класса.

Мистер Доу прислонился спиной к краю своего стола, сложив руки на своем массивном, выпирающем животе.

— Наказание. В три часа.

Я сжала лямку своего рюкзака, перекинутого через плечо.

Он бросил взгляд на мой стол.

— На территории школы запрещено курить, не говоря уже о мусоре.

Я неохотно проследила за его взглядом на использованную сигарету под моим стулом, и горечь затуманила мой взор, когда я снова посмотрела на него.