Своё послание Джеф положил на матрас, на всякий случай прижал сверху чашкой и, чувствуя себя первобытным охотником, поставившим ловушку на динозавра, спустился в кухню. Спрятав лестницу в кладовку, он устроился за столом так, чтобы его не было видно из чердачного люка, и принялся за штопку носков. Это унылое занятие мало радовало, но оно было необходимо и к тому же помогало скоротать ожидание в тишине.

Где-то к пятому носку на чердаке зашуршало. Джеф и прежде слышал подобные звуки, но считал, что их порождает движение ветра в вентиляционных продухах. Теперь он уже не был так уверен в этом.

Прошло ещё с десяток мучительно долгих минут, прежде чем Джеф получил награду за терпение: люк беззвучно отворился. Сперва из него упало на пол несколько капель, затем показалось ведро. Оно было до краёв наполнено водой, и кто-то осторожно и плавно спускал его вниз на верёвке. После того, как донце ведра встало, наконец, в лужицу на полу, сверху сбросили верёвочную лестницу. Ещё миг спустя из люка свесились ноги: босые, мозолистые, в портках из грубого камышового полотна.

Джеф, затаив дыхание, наблюдал за спуском незнакомца с чердака и даже не знал, как охарактеризовать свои чувства. С одной стороны, он испытывал облегчение, с другой — некоторое разочарование. Вместо неведомого инопланетного существа его соседом сверху оказался самый обычный человек. Он был ничем не примечателен, кроме тёмно-бронзового загара, грубой самодельной одежды и ещё, пожалуй, возраста.

Джеф по опыту знал: на покрытой заводами Дэлиции, морозном Айскриме, ветреном Назарете люди старятся быстро, что указывает на их бедность и тяжёлую жизнь. На таких планетах к болезням, дряхлости и морщинам относятся, как к неизбежному злу.

На более благополучной Тулиане, куда Джеф поспешил перебраться сам и перетащить мать, едва появились деньги, всё было по-другому. Молодость, пусть даже чисто внешняя, подаренная эстетической медициной, считалась символом успеха; морщины и седина вызывали лишь брезгливую жалость, как нищенские обноски.

Парадиз же и вовсе с самого начала задумывался, как мир вечной красоты. Его поселенцы, даже выйдя из молодого возраста, не теряли внешней привлекательности. Марио, конечно, сверкал сединой на висках, но в шлеме и лётном комбезе его легко было принять за двадцатилетнего юношу. Катарину Джеф красавицей не назвал бы, и всё же её живое, умное лицо невольно привлекало внимание, вызывало симпатию. Отец Илия выглядел на все свои пятьдесят лет, но они принесли ему не дряхлость и немощь, а внушительную, благообразную солидность. Брат Эндрю… Тот внешне был человеком без возраста.

Сосед сверху оказался очевидно старше Джефа. Это легко угадывалось по худобе, жидким, до белизны седым волосам… Но и стариком его назвать язык бы не повернулся. Движения гостя были точны и быстры, и стоило Джефу неосторожно шевельнуться, он тут же обернулся на звук. У него были бледно-голубые глаза, очень светлые ресницы и брови и крупный нос с горбинкой.

— Так вы и есть Карлсон? — спросил Джеф, встретившись с ним взглядом.

Незнакомец легко спрыгнул на пол и ответил приветливо:

— Моё имя Карл Свэнсон. К сожалению, ваша жена никак не может этого запомнить.

Джеф даже вздрогнул.

— Жена? О, нет, мы с Мэри только вынужденные соседи. Она была женой одного из моих друзей.

Свэнсон с улыбкой развел руками.

— Тогда прошу прощения. Меня сбили с толку ваши вечерние разговоры. Бранитесь вы, словно старые супруги: без желания всерьёз задеть, просто по привычке. Вот, возьмите, — он чуть пододвинул к Джефу ведро. — Здесь вода гораздо лучшего качества, чем из вашего фильтра. Так я пошёл? Приятно было познакомиться.

Свэнсон ухватился за лестницу и нащупал ногой ступеньку.

— Постойте, — торопливо окликнул его Джеф. — Неловко как-то получается: вы представились, а я — нет…

— Это мелочи. Считайте, что мы знакомы заочно: Мэри много и охотно рассказывала мне о вас, Джеф, — и, заметив, как помрачнело лицо его собеседника, Свэнсон поспешил заверить: — Исключительно доброго.

Джефа это не очень успокоило, но он всё же сказал:

— Послушайте, Карл… Если у вас нет других планов, приходите к нам ужинать после заката. Втроём веселее. И у нас есть тушёнка.

Улыбка Свэнсона сделалась хитрой.

— Приманиваете на мясо? Хорошо, приглашение принято. Постараюсь не опоздать.

Ближе к вечеру Джеф занялся готовкой ужина. Заметив, что вместо сублиматов он достает из кладовки настоящие макароны и консервную тушёнку, Мэри спросила:

— Сегодня праздник?

— Почти. К нам в гости придёт твой Карлсон.

Мэри посмотрела удивлённо.

— Ты рад?

Джеф усмехнулся: похоже, даже Мэри считает его нелюдимым дикарём. Но он действительно почему-то был рад появлению постороннего человека. И поразмыслив немного, смог сформулировать для себя, почему. Соскучился по новым лицам. По людям, с которыми его ничто не связывает и которые ничего от него не хотят. С которыми можно построить отношения заново, не оглядываясь на прошлые ошибки, а можно — просто съесть вместе ужин и разойтись навсегда.

Это было странное ощущение. В прежней жизни вне работы Джеф предпочитал отгораживаться от чужаков как только мог: стенами, заборами, расстоянием. Когда контакт был неизбежен, с полнейшим равнодушием делал вид, что не замечает других. В мире цивилизованном и безопасном такое поведение считалось проявлением вежливости: если нет возможности держать дистанцию физически, остаётся соблюдать её хотя бы в мыслях. Но возможно, истинная причина крылась в том, что вокруг было слишком много чужих людей…

Свэнсон явился точно после заката, причём через дверь. Видимо, в честь особого случая на нём были лапти из листьев камыша и настоящая льняная, хоть очень поношенная и выцветшая, рубашка. Он даже принёс с собой гостинец: высушенные до хруста солёные водоросли, которые отлично подошли бы к пиву, но и с чаем были съедены не без приятности.

За едой Джеф долго беседовал с гостем о разных пустяках, Мэри помалкивала и в целом вела себя прилично. Хороший получился вечер. Но… Всё же чувствовалась между сидящими за столом какая-то неловкая напряжённость.

Первым не выдержал Свэнсон.

— Спрашивайте, Джеф, не стесняйтесь, — сказал он добродушно. — Я же вижу, что вам не терпится узнать, кто я таков и что делаю на Парадизе.

— Это настолько заметно? — огорчился Джеф.

— Нет. Но сам бы я уже давно не выдержал и спросил.

— Тогда и в самом деле рассказывайте, не томите. Вы тоже занимаетесь переговорами с ачами для одного из замков?

— Нет, я просто здесь живу. Приехал на Парадиз в качестве паломника и по нелепой случайности застрял на нём навсегда.

— Такие поездки — дорогое удовольствие, — осторожно заметил Джеф.

— Не для жителей закрытых миров Единой Галактической Церкви. Я родился и вырос на Назарете. Духовный наставник в качестве награды за твердость в вере отправил нескольких людей из нашей общины на Парадиз. В их число попал и я. Никто тогда не знал, что нам предстоит дорога в один конец. Мы оказались последней группой, видевшей храм Небесного Отца до пожара.

«До пожара? — удивился про себя Джеф. — Мужик, ты всерьёз утверждаешь, что болтаешься здесь больше двадцати лет?» Однако вслух он ничего не сказал, и Свэнсон продолжил спокойно и неторопливо:

— Сейчас принято думать, что здание было грандиозным по размеру и оформлению… Ничего подобного. Размер храма, конечно, впечатлял, но убранство он имел самое простое. Иначе и нельзя: лучи Астериона быстро обесцвечивают краски, а лепнину разрушают солёные ветры. Куполов и крыш над храмом не ставили, чтобы верующие могли без помех наблюдать за полётами ангелов и слышать их голоса.

— Опрометчиво. Но кто ж тогда знал, что птички всё спалят к чертям…

— Это не они. Ачи, когда пытались предостеречь людей, пожгли и поплавили многое, но основные разрушения вызваны машинами хозяев.