Но ни обитатели этой улицы, ни сама Феодора, отчаяние которой становилось все более безысходным, ни малейшего понятия не имели о том, что в эти дни происходит нечто совершенно невероятное.

Айос, опекавший, как и прежде, Феодору, внял ее просьбе и по-своему попытался помочь ей. Он передал письмо колченогому Исавру, который был у него чем-то вроде заместителя, с самыми подробными и хитроумными инструкциями. В последовавшие за этим дни Исавр сидел у ворот Халк, низко кланяясь и назойливо клянча милостыню у входивших во дворец, при этом терпеливо высматривая, не появится ли один его знакомый, водивший дружбу с дворцовым стражником и частенько, бывало, приходивший к воротам — поболтать с приятелем, стоящим на часах. Вот этому-то человеку, когда тот наконец появился, Исавр и сунул письмо, с подробнейшими указаниями и обещанием, что если послание достигнет адресата, то все, связанные с его доставкой, от первого до последнего в цепочке, получат хорошее вознаграждение. Позже, когда стражник освободился от службы, в винном погребке у рынка, пропустив пару кувшинчиков вина с добрым приятелем, он передал письмо дальше. После чего в движении письма наступила пауза. Дело в том, что стражник из наружного караула квартировал в казарме у дворцовой стены с внешней стороны, так что ему пришлось ждать дня, когда часы его караула совпадут с дежурством другого эскувита, стражника во внутренних покоях, обитавшего в пределах дворцовых стен. И вновь пришлось ждать, пока свернутый и запечатанный клочок папируса, уже изрядно замусоленный, можно будет скрытно передать этому эскувиту.

Оказавшись в стенах дворца, письмо, хоть и не сразу, переходя из рук в руки, начало приближаться к цели. Эскувит оказался на короткой ноге с одним евнухом дворцовой службы, у которого, в свою очередь, был знакомец евнух, занимавший более высокое положение — должность подсекретаря в канцелярии. А подсекретарь знался с помощником камерария, который пользовался благосклонным расположением важного канцелярского чиновника, а уж тот мог бы взять на себя смелость тайно и учтиво представить послание принцу-правителю Юстиниану.

Таким образом в течение многих недель письмо Македонии, хоть и медленно, но упорно пробивалось к цели, в то время как Феодора в домишке на бедной улочке томилась в ожидании, крепясь из последних сил, чтобы не дать угаснуть хрупкой надежде.

О том, какой риск заключался в самом факте существования письма, и тех приключениях, которые сопутствовали его пересылке, можно судить хотя бы по следующему эпизоду.

На южной окраине города, в лачуге, выходящей единственным оконцем на Пропонтис, жил старик по имени Никия, который зарабатывал на пропитание себе и толстой старухе жене тем, что резал деревянные статуэтки, игрушки, мастерил ящички, шкатулки и тому подобное. Брал сухую чурку, строгал ее, пилил, долбил, резал, точил, короче, придавал законченную форму, а потом ловко раскрашивал. Никия был резчик весьма искусный, от ремесла своего получал удовольствие, а случалось, добивался и заметных результатов.

Однажды, пребывая в игривом настроении, в полене замечательного испанского кедра, над которым он как раз трудился, резчик углядел уже почти готовую фигурку: из чурки прямо на него глядела неуклюжая пожилая толстуха, вся закутанная в одежды, с шалью на голове, с широкоскулым крестьянским лицом. Под его искусным резцом, и уж подавно после раскраски, лицо старухи приобрело выражение глуповатое и самодовольное настолько, что заставило самого мастера расхохотаться.

Но фантазия его в тот день устремилась далее. Немного поразмыслив, он отделил голову от туловища, насадил ее на колышек с шарниром, так что, когда он толкал фигурку пальцем, ее голова подпрыгивала и склонялась набок. Радуясь результату, он добавил еще один шарнир и колышек в том месте, где ноги выглядывали из-под широкой юбки. Теперь деревянная женщина совершала двойное движение: голова с глуповатой и самодовольной ухмылкой подавалась вперед и склонялась набок, а тело, казалось, покачивает широкими бедрами из стороны в сторону, как, случается, делают деревенские кумушки, когда конфузятся или дичатся. Резчик Никия расхохотался. Фигурка и впрямь получилась очень потешная.

И жена его, увидев фигурку, тоже рассмеялась, хотя и не так чистосердечно: в сердце ее закралось смутное чувство, что, пожалуй, существует не очень лестное сходство между нею и этой кряжистой деревянной старухой, потому что, бывало, и сама она точно так же глуповато хохотала, пошевеливая толстыми бедрами и колыхая оплывшими телесами. Но сказать старая карга ничего не сказала, а, отсмеявшись, пошла по своим делам.

Ни ей, ни резчику Никии даже присниться не могло, что предмет столь ничтожный и никчемный, как деревянная фигурка старухи, может удивительным образом повлиять на ход истории. Впрочем, им об этом и знать дано не было. И все же в свой час эта колышущая бедрами фигурка еще сыграет свою роль.

На следующий день Никия понес фигурку на большой рынок близ Ипподрома, где обычно и выставлял свои изделия на лотке, поскольку был слишком беден, чтобы снимать постоянное место. В то утро торговля шла вяло, но вскоре после полудня высокий господин со светлой улыбкой, не сходившей с его худощавого умного лица, и глубокой задумчивой складкой на переносице, величественно и неторопливо приблизился к его лотку и мельком взглянул на работу резчика.

Никия тотчас же приподнял свой лоток со словами:

— Не желаете ли безделицу для забавы вашей милости? Есть также блюда, ложки, солонки…

Никия резко дернул лотком, и это привело вчерашнюю фигурку старухи в движение: она закачала головой и затрясла бедрами. Высокий господин, взгляд которого до сих пор довольно небрежно скользил по товару, внезапно заинтересовался. Видно, эта статуэтка напомнила ему что-то забавное, потому что он улыбнулся, причем весьма приятно, как с надеждой отметил про себя Никия.

— Сколько это стоит? — спросил мужчина, указывая на фигурку.

Никия мгновенно принялся набивать цену.

— Вот эта? О-о, ваша милость, чтоб ее сделать, понадобилось немало времени и мастерства. Видите, как искусно она устроена. Все деревянные игрушки способны лишь на одно движение, а эта…

— Так сколько же?

— Эта фигурка… она так мудрено устроена… что я должен… выручить по крайней мере…

— Этого хватит?

Высокий мужчина положил на лоток крупную золотую монету — солид с изображением Юстина на нем. Это было раза в три-четыре больше, чем Никия надеялся выторговать даже в самых необузданных мечтах. Резчика переполнила необычайная радость.

— Само собою, благородный хозяин! Она ваша. А не заинтересуют ли вас и другие мои изделия?

— Нет, благодарю. Мне приглянулась только эта старуха.

И с фигуркой в руке он отошел, пробираясь сквозь базарную сутолоку. На лице его по-прежнему блуждала странная улыбка. Многие узнавали его, хотя Никия был не из их числа.

Этим высоким господином был законник Трибониан.

Государь Юстиниан, Его Превосходное и Восхитительное Величество, Его Сиятельное и Благолепное Высочество, пользовавшийся только одним или двумя титулами из числа тех, с которыми к нему обыкновенно обращались, сидел за письменным столом во дворце Дафны, досадливо глядя на кучу грамот и донесений перед собою.

Нынче он не чувствовал себя ни благолепным, ни восхитительным, скорее наоборот, им владело горькое чувство безнадежности и собственного бессилия. Пытаться изменить что-либо в деятельности, а вернее, в бездеятельности многочисленных управлений, расплодившихся в правительстве империи за столетие, было сродни попытке бежать, провалившись по грудь в болото, когда вязкая тина связывает ноги и тянет на дно. Невольно поморщившись, он прикинул в уме, сколько же секретарей только в одной его канцелярии. Во главе каждой палаты стояли четыре скриния, каждая насчитывала по сто сорок восемь подсекретарей. По самым приблизительным подсчетам, выходило человек шестьсот. Шесть сотен чиновников вели лишь переписку империи да снимали копии с бесконечного потока донесений и сообщений, поступающих ежедневно.