— Она едва не умерла, этого зелья было достаточно, чтобы убить не только ребенка, но и ее. Мы с Антониной ухаживали за ней, сделали все, что могли…

— Она капризничала, как дитя. Хорошо, что она съехала, меньше хлопот. С тех пор мы ее больше не видели.

— Ты займешь свою комнату? — оживилась Хризомалло. — Я тебе дам свое ложе на первое время. Ты хочешь мужчину на сегодняшнюю ночь?

— Нет-нет, не сегодня.

Антонина пристально посмотрела на подругу.

— Ты выглядишь усталой, дорогая. Тебе следует отдохнуть.

Феодора пропустила это замечание мимо ушей. Действительно, она похудела, но неделя в доме Македонии пошла ей на пользу: Феодора хорошо питалась, много спала, пользовалась услугами массажиста и парикмахера. Свежесть, живость и красота вернулись, ее тело снова было гибким и подвижным. Зеркало подсказывало, что ее глаза ясны, волосы густы, она — само совершенство. И Феодора не ответила на маленькую шпильку подруги.

— Чем ты намерена заниматься? — поинтересовалась Хризомалло.

Феодора коротко ответила:

— Прясть.

— Нет, только не это! — хором вскричали девушки.

Строгие римские законы предписывали это занятие проституткам, решившим оставить свое ремесло. Прядение было чем-то вроде испытательного срока или покаяния — рутинный, монотонный труд, требующий упорства и терпения. Не все женщины выдерживали испытание веретеном и возвращались к прежней жизни.

Платили прядильщицам мало, их работа шла на нужды армии. Женщины могли работать дома, могли устроиться в какую-либо мастерскую. Феодора решила отправиться в мастерскую.

В тесном помещении трудились десятка два женщин, рассевшись рядами на скамьях. Хмурая начальница неопределенного возраста покосилась на девушку. Было очевидно, что молодость и красота новой прядильщицы ей вовсе не по душе.

— Еще одна метит в святые, а? — проворчала она.

— Это так, — смиренно отвечала Феодора.

— Уверена, что ты тут не задержишься. Месяц, не больше. Решишь, что барахтаться в постели какого-нибудь вонючего козла куда веселее, чем честно трудиться. Мы таких уже видели.

— Я хочу попробовать, — сказала Феодора покорно, и тогда начальница спросила сердито:

— Умеешь прясть?

Феодора отрицательно покачала головой.

— Мы должны еще и учить тебя? Этого недоставало! Берись, пробуй, но если не получится — придется тебе убираться, поняла?

— Да.

Когда ее раздражение улеглось, начальница подвела Феодору к женщине с печальным и бледным лицом, сидевшей в углу.

— Это Миола. Она глухонемая. Смотри, как она работает. Пока не научишься, твоя работа будет числиться за ней. Давай, усаживайся рядом.

Феодора опустилась на пол у ног Миолы. Раньше она много раз наблюдала, как трудятся прядильщицы, но впервые видела прялку и веретено так близко. Сноровка, с которой работала глухонемая, поразила Феодору. Миола, погруженная в мир тишины, не поднимала головы, ее ловкие пальцы отщипывали пряди отмытой шерсти с прялки, формировали нить и пропускали под крючок на острие веретена. Потом Миола запускала веретено. Она подправляла его правой рукой, а левой придерживала прялку, пуша на ней чесаную шерсть.

От природы сообразительная, Феодора через несколько дней научилась сучить тонкую ровную нить и не нуждалась больше в наставнице. Из-под проворных пальцев девушки выходила пряжа высокого качества. Она решила остаться в мастерской, но быстро поняла, что лучше быть наедине со своими мыслями, чем часами слушать глупую болтовню товарок. Феодора сняла домик за Большим базаром, неподалеку от городской тюрьмы. Неожиданно она обнаружила, что получает удовольствие от работы. Прядение пришлось ей по душе. Тонкие пальцы Феодоры часами сучили нить и вращали веретено, а мысли летели далеко-далеко.

По улице Женщин прошел слух, что Феодора вернулась, но оставила свое занятие. Одни говорили, что она обратилась к вере, другие утверждали, что она собирается замуж, третьи — что она больна и не может больше принимать мужчин. Сама она помалкивала. Это было частью их с Македонией плана. Ей нельзя было появляться на улице Женщин, там она могла встретить своих прежних любовников, и слухи о ее возвращении быстро бы дошли до ушей Каппадокийца. Феодора боялась, что тогда ей придется опять исчезнуть.

Иногда к ней заходили поболтать знакомые куртизанки. Феодора жила в бедном шумном квартале, среди ремесленного люда, их сварливых жен и чумазых детей. Соседи неодобрительно косились на гостей странной молодой особы. Эти женщины, увешанные драгоценностями, в дорогих туниках, откуда они?

Пару раз сюда заглядывали Антонина с Хризомалло и уговаривали ее вернуться домой.

— Я не могу тебя понять, — возмущалась Антонина. — Ты — первая куртизанка города. Что тебе мешает быть с нами? Ты потратишь впустую несколько лет, а потом все равно вернешься.

— Что ж, может, и так.

— А что ты будешь делать, когда кончится твой «испытательный срок»? — грустно спрашивала Хризомалло.

— Еще не знаю. Время покажет.

Подруги ходили в недоумении. Но они не оставили без внимания то обстоятельство, что их бывшая компаньонка одета слишком изысканно для простой прядильщицы — дорогая туника, тонкие благовония, косметика. Наверное, решили они, Феодора ждет кого-то или чего-то. И оказались недалеки от истины.

Феодора действительно ждала. Она теперь умела ждать. Но ей выпало самое худшее — ожидание неизвестного, почти несбыточного. Она бережно хранила письмо Македонии. Лицо, которому письмо было адресовано, находилось так высоко и было так недосягаемо, словно обитало на небесах.

По утрам Феодора ходила к воротам Халк, надеясь встретить там кого-либо из влиятельных людей, знавших ее. Тогда появилась бы возможность передать письмо в канцелярию наследного принца. Однажды она приметила разодетого и напомаженного молодого человека, с торжественным видом направлявшегося во дворец. Феодора узнала его и радостно бросилась навстречу, размахивая письмом.

— Герон! Герон!

Он взглянул в ее сторону и торопливо юркнул в ворота.

Феодора остолбенела. И это был Герои, когда-то рыдавший у ее ног, унижавшийся перед ней, мальчишка, которым она помыкала? Ошибки быть не могло. Щенок узнал ее и поспешил скрыться. Боже, какое унижение — прежний любовник пренебрегал ею!

Позже она узнала, что юноша женился на некрасивой дочери сенатора Тестера, получил должность в иностранном департаменте и теперь мечется, как загнанный, между своей прежней беспутной жизнью, унылой супругой и суровой тещей.

В растерянности Феодора замешкалась у дворцовой стены с письмом в руке.

— Что это у тебя, детка? — раздался голос прямо у нее над ухом. Феодора спрятала письмо за спину.

— Ничего… так, обычная записка.

— Кому? — эскувит попытался схватить девушку за руку.

— Никому, пустяки, ничего интересного…

— Дай-ка мне эту записку, детка!

— Нет, нет!

— Ну, так я сам возьму!

В панике Феодора пустилась наутек. Эскувит схватил ее за платье, тонкая ткань затрещала. Догнать девушку не составляло труда. Но в эту минуту ворота распахнулись и оттуда выплыл октофорон. Эскувит выругался и неохотно вернулся на свой пост. Девчонка, скорее всего, шлюха, и записка — для ее любовника, кого-нибудь из дворцовых слуг.

Феодора долго не могла прийти в себя. Она не должна так рисковать, весь план мог рухнуть из-за слепой случайности. Платье, подарок Македонии, было безнадежно испорчено, их осталось у нее всего два.

На следующее утро Феодора появилась на площади Афродиты. Айос восседал в своей корзине у ног мраморной богини. Он осклабился, завидев старую приятельницу.

— Святой Лазарь, покровитель всех нищих! Неужто это ты, малышка? Когда ты вернулась?

— Совсем недавно.

— Как ты поживаешь?

— Неважно. Длинная история, я тебе как-нибудь расскажу. Твои люди очень помогли мне.

— Да, до меня дошли слухи.

— Айос, я хочу попросить тебя кое о чем. Еще об одной услуге.

Нищий заерзал в корзине.