Вокруг дома Ипатия собралась густая толпа, вытоптавшая цветники и кусты в сражении за место, откуда было бы хорошо видно и слышно. Сергий, бывший начальник эскувитов, а также два демарха цирковых партий — Помпилий и Друб — заколотили в дверь.

В доме зажглись огни. Кто-то выглянул в щель. После чего последовал приглушенный обмен фразами и дверь слегка приоткрылась.

Толпа зашумела.

На пороге стоял Ипатий.

Лысый, пухлый, в поспешно наброшенной тоге, приоткрывший в недоумении рот. За его спиной испуганно теснились домочадцы. Герон разглядел супругу Ипатия — маленькую, круглолицую, с растрепанными седыми космами и глазами навыкате. Если на лице ее мужа были написаны задумчивость и растерянность, то на ее лице застыл смертельный испуг.

— Что, что происходит? Чего вам надо? — вопросил, сильно заикаясь, Ипатий.

Мир еще не видел менее величественной фигуры. Ни о чем другом, кроме того, какую беду сулило явление толпы ему и его семье, он и помыслить не мог.

Друб, бывший глашатаем Синих до того, как стал их демархом, вдруг проревел громовым голосом:

— Да здравствует великий император Ипатий Август!

И если прежде гул толпы напоминал шум прибоя, то теперь это была буря в самом ее разгаре. Десяток тысяч голосов слился в едином вопле:

— Да здравствует император Ипатий!

Сергий в доспехах и оба демарха почтительно опустились на колени.

И тут из дома выбежала супруга Ипатия и в страхе вцепилась в мужа.

— Оставьте нас в покое! — кричала она. — Мы люди пожилые, нам нужен только покой!

— Тебя призвал народ! — обратился Помпилий к Ипатию, словно не замечая женщины.

— Нет, — Ипатий замотал головой. — Я не желаю трона. У меня нет к этому способностей, мне ничего не нужно, кроме сада, дома, книг…

— Но противиться судьбе нельзя! — перебил его Сергий.

— Он никуда не пойдет! Все это ведет к погибели! — рыдала супруга Ипатия. Ее пухлые щеки тряслись.

— Погибель?! Наоборот — венец цезарей!

Неожиданно Друб отчетливо выкрикнул:

— Такова воля Господня!

Толпа, которая в предыдущие несколько дней едва ли думала о божественном промысле, подхватила этот клич:

— Такова воля Всевышнего!

Больше ничего из-за поднявшегося шума нельзя было разобрать. Герои только видел, как сильные руки подхватили Ипатия, сопротивлявшегося, словно перепуганный старый гусак. Жена его с визгом и слезами цеплялась за него, но ее оторвали от мужа и оттолкнули в сторону.

Затем Ипатия, отчаянно барахтавшегося, толпа подняла и понесла над головами. Рот его не закрывался, вознося молитвы, но его никто не слушал. В отчаянии он простер руки к домочадцам, оттесненным к двери, но его сторонники уже удалялись от его дома.

Герои влился в эту беснующуюся толпу. Рядом с ним бежали, вопя, какие-то люди с искаженными лицами, размахивая горящими факелами. От грохота бесчисленных ног по мостовой, от хрипа луженых глоток закладывало уши. И над всем этим, вцепившись в головы державших его, возвышался новый император черни с перекошенным от ужаса лицом, выражавшим Отчаяние влекомого на казнь.

Рано утром, проходя мимо дворца Сигма, Феодора уловила в поведении эскувитов какую-то перемену. Ей показалось, что гвардейцы у входа приветствуют ее не столь браво, как прежде, и стоят они как-то чересчур вольно, а не вытянувшись струной. Вот он, признак того, что полагаться на них больше нельзя.

Несмотря на утреннюю свежесть, она вдруг почувствовала себя невероятно подавленной и опустошенной. Однако, заметив в отдалении массивную кривоногую фигуру, она попыталась скрыть свою слабость.

— Мунд! — окликнула она.

Военачальник, неуклюже прихрамывая, приблизился.

— Что-то мне не нравится, как ведут себя эскувиты, — поделилась она впечатлениями.

Мунд окинул гвардейцев взглядом и презрительно усмехнулся в жидкую черную бородку, оскалив желтые зубы.

— А на твоих людей я могу положиться? — продолжала она.

— Готовы в огонь и в воду…

— Тогда без промедления у всех ворот вместо эскувитов поставь своих герулов.

Он поспешил выполнить распоряжение. Герулы уже стояли в воротах Халк, теперь предстояло взять под охрану и остальные четыре входа на дворцовую территорию.

Три бессонные ночи не могли не сказаться на Феодоре. От бесчисленных волнений она осунулась, тело ее от усталости обмякло, временами ей казалось, что она вот-вот упадет.

Когда она выходила из дворца, Юстиниан еще спал, и Феодора порадовалась, что он может передохнуть. На воздухе было сыро, и когда она вернулась, ее знобило. Она велела принести жаровню и подать подогретого вина.

Евнух явился тотчас. Она обхватила чашу обеими руками, чтобы согреть их, и, потягивая вино, наклонилась к розовеющим углям. Озноб понемногу проходил. Солнце взошло еще час назад, но тучи затянули небо, и без того серое от дымовой завесы над городом. Казалось, эта мгла окутала и ее душу.

Из унылой задумчивости ее вывел голос Нарсеса:

— Твое величество!

— Слушаю.

— Мунд просит срочно принять его.

— Пусть войдет.

Предводитель герулов преклонил перед нею колени:

— Твое величество, в наш лагерь переметнулся перебежчик. Я производил смену стражи у ворот Гормизды, когда за стеной мы услыхали крики и улюлюканье. Этот человек убегал от каких-то негодяев, которые швыряли в него камнями и колотили палками. Я послал ему навстречу небольшой отряд, и они отбили его у толпы и доставили сюда. Человек серьезно ранен, но хочет видеть твое величество.

— Чего ему угодно?

— Не знаю. С нами говорить он не стал. Конечно, он не из тех, с кем пристало беседовать царственным особам, но сейчас такое время, что я осмелился…

Внезапно глаза ее вспыхнули:

— Это нищий?

— Да, твое величество.

— Калека?

— Да.

— На ослике?

Да.

— Где он?

— Под охраной во дворце Гормизды. Очень плох.

— Серьезно ранен?

— Да. Навряд ли долго протянет.

— Тогда я иду немедленно.

— Но, твое величество, достаточно повелеть, и его доставят сюда.

— Не надо его трогать. Проследите только, чтобы у него было все необходимое. Этот человек для нас дороже целой армии.

Нищенствующие святоши давно покинули дворец Гормизды. Одни, монофизиты, ушли, чтобы присоединиться к мятежной толпе и разжигать ее ярость пламенными призывами; другие, сторонники православия, поспешили укрыться на другой половине дворца.

В пустынном зале на соломенном тюфяке, прежде принадлежавшем какому-то монаху, лежал нищий в лохмотьях, отвернув к стене безволосую голову. Лицо его было пепельно-землистым, глаза закрыты. Рядом с ним расхаживал свирепого вида бородатый герул.

— Айос! — позвала Феодора.

Раненый открыл глаза.

В то утро Мунд и его герулы стали свидетелями невиданного: императрица обращалась с нищим калекой нежно и ласково, а нищий называл ее запросто, по имени, без всяких титулов, словно они — ровня.

Однако сейчас голос нищего, обычно такой зычный, звучал едва слышно. Дышать ему было тяжело, вскоре он снова закрыл глаза.

— Что же случилось? — спросила она.

— Спина, — отвечал он глухо, — должно быть, сломан позвоночник. Я ничего не чувствую… ниже плеч.

— Мунд! Врача! Немедленно! — велела Феодора.

Айос повернул к ней лицо и улыбнулся одновременно и мягко, и страшно.

— Нет времени, дитя. Я был уже… рядом со стражей… когда в меня попал… самый большой… камень… Чувствую… дышать не могу… совсем не могу.

Он умолк, и Феодора негромко всхлипнула.

— Не жалей меня… мне совсем не больно… впервые… с тех пор… как я себя помню…

— Что привело тебя сюда?

— Не было выхода… Исавр мой пропал… видно, убили… Знаешь поговорку: лучший бросок при игре в кости… вообще бросить играть. Но я решил попробовать.

— Ты так и не сказал, что привело тебя…

— Толпа… сейчас венчает… нового императора…

У нее перехватило дыхание:

— Но император жив!

— Обречен на смерть… как и ты сама…