Закончив смотр войска, Феодора одобрительно кивнула. Слуги, несущие ее паланкин, остановились по ее приказу, и она спустилась на землю.

— Мне кажется, мы можем положиться на этих людей, — сказала она.

— Да, о великолепная.

Рядом с ней полководцы казались великанами, но тысячи пар глаз видели, как эти суровые воины, привыкшие отдавать приказы, склонили головы в шлемах, ловя малейшее ее слово. В этот драматический момент Велизарий и Мунд почувствовали, что в этой женщине — стальной стержень. Достаточно было увидеть, как гордо несет она голову и сколько спокойствия и самообладания в ее глазах, чтобы понять: ей достанет твердости и решительности даже тогда, когда всеми вокруг владеют лишь растерянность, бессилие и страх.

— Что бы вы предприняли, если бы получили свободу действий? — спросила она.

— Только повели, о великолепная, — горячо заговорил Велизарий, — и мы выведем наших воинов кратчайшим путем на Виа Альта.

— Мятежников не шестнадцать сотен, а возможно, в сотню раз больше, — напомнила Феодора.

— Но ведь это толпа! А толпа всегда отличается трусостью. Они с удовольствием разорвут на части беспомощного и слабого. Но мы не беспомощны. Мы проучим этот сброд, да так, что они запомнят на всю жизнь.

— Повеление должно исходить от императора.

Он кивнул в- знак согласия.

Минуту она молчала, глядя на грозные шеренги воинов, тогда как Велизарий и Мунд не сводили с нее глаз, словно гончие, готовые ринуться на травлю, лишь только кравчий отпустит повод.

— Я сделаю все, чтобы вы получили это повеление, — сказала она наконец.

Полководцы с благоговением преклонили перед ней колени.

Вернувшись во дворец Дафны, Феодора, как и ожидала, нашла Юстиниана в его рабочих покоях в обществе Трибониана, патриарха Гиппии, начальника эскувитов Гестата и некоторых других. Она заметила, что среди них не было префекта претория.

Увидев ее, император вскочил с места.

— Феодора! — воскликнул он. — Как я рад, что ты пришла! Мы только что приняли решение.

— Какое же? — спросила она.

— Мы вышлем процессию навстречу народу…

— Не для того ли, чтобы вести переговоры?

— Не совсем так. Я понимаю, конечно, и все это понимают, что они поступают ужасно. Но они просто потеряли рассудок! Разве ты не согласна с этим? Как только они придут в себя, они снова станут верными и покорными подданными. Мы должны дать им эту возможность…

— Но как?

— Я собираюсь послать к ним патриарха, епископов и священников со святыми реликвиями, спасенными из Святой Софии. Они обратятся к народу с торжественным призывом вспомнить свой долг перед церковью и императорской властью.

Сначала Феодора даже не нашлась, что возразить на этот беспомощный и заведомо обреченный план. Она недоумевала, кто мог предложить такую нереальную вещь. Юстиниан же ухватился за это из боязни применить более жестокие и решительные меры. В том, что все провалится, она не сомневалась ни минуты.

— Этот сброд уже показал, как относится к святыням, уничтожив собор и еще шесть церквей. Так неужели ты считаешь, что они вдруг проявят уважение к священным реликвиям и служителям церкви? — спросила она.

Юстиниан не обратил внимания на презрительные интонации в ее голосе.

— Я не знаю, — забормотал он в полной растерянности, — никто не может знать заранее, но надо попробовать… По крайней мере это еще одна возможность, — так мне кажется. Я не знаю, что еще можно сделать…

Он замолчал, чувствуя ее несогласие, и вдруг ощутил, что состояние лихорадочной убежденности, в котором он пребывал последнее время, начало его покидать. В отчаянии он посмотрел на Феодору. Она сказала:

— Велизарий просит разрешения бросить войска на Виа Альта.

— Войска! Это только испортит все дело! Толпа придет в бешенство. Их нужно утихомирить, а не злить. Подумай, ведь они могут отрезать Велизария и его людей от дворца и уничтожить.

— Я так не думаю. Я видела его воинов, и похоже на то, что свое дело они знают. А сам он горит желанием показать свое умение — так почему бы не позволить ему это?

Император сжал голову руками.

— Не знаю, что и сказать… Нет, это слишком опасно! Священная процессия — это гораздо лучший план. По крайней мере, плебс не сможет обвинить нас в избиении собственного народа, если мы вышлем к ним делегацию священников.

Феодора задумалась.

— Хорошо, — промолвила она наконец, — если епископы и священнослужители хотят идти на риск, то пусть идут. Но в то же время я умоляю твое величество — дай разрешение выступить и Велизарию тоже!

— Возможно, ты права, — сказал Юстиниан. — Пусть Велизарий выступит. Но при одном условии: он должен сопровождать священную процессию, но не более! И еще, пусть его воины оставят здесь луки. У них не должно быть искушения ввязаться в драку. Он выступит с приказом избегать столкновений, если это не будет связано с самообороной, ясно?

Ожиданию, казалось, не будет конца.

Выслушав повеление с немым изумлением, сменившимся еле сдерживаемой яростью, Велизарий дал епископам и священникам полтора часа на подготовку, после чего шествие должно было выйти из ворот Халк в сопровождении его отряда. Во главе колонны выступали герулы, а за нею — комитаты, вооруженные лишь щитами и мечами. Своего мнения по поводу предстоящего похода полководец не высказал, но было очевидно, что он считает эту затею глупой и бесполезной, если не сказать опасной.

Священники, принимавшие участие в процессии, несли перед собой хоругви епископов и патриархов, золотые жезлы и специальные кресты, предназначенные для шествий; они держали в руках кадильницы, источающие ладан, и везли на тележке отлитую из золота фигуру Девы Марии высотою более трех локтей. У многих были священные раки, в которых хранились самые почитаемые церковью реликвии: святые мощи, кусочки ткани, считавшиеся обрывками одежды Христа, слезы Девы Марии, чудом сохраненные в пузырьке, салфетка, несущая на себе таинственный образ Христа, портрет Божией Матери, написанный святым Лукой, свивальники Божественного Младенца, посох Моисея и прочий церковный скарб.

Старец Гиппия с длинной, до самой груди, седой бородой выступал весьма решительно. Перед ним несли хоругвь и жезл, а над его головой держали богато украшенный балдахин. Но несмотря на торжественную пышность и величественный вид процессии, многие из святых отцов вовсе не испытывали энтузиазма от предстоящей высокой миссии. Они чувствовали, что в такой день крепкие каменные стены дворца были бы для них более надежной защитой, нежели покровительство Господа.

В сопровождении Антонины, Хризомалло и других женщин Феодора вышла на открытую террасу на крыше дворца Халк, чтобы видеть все происходящее.

Жуткое это занятие — смотреть на город, окутанный саваном черного дыма. Его зловещие столбы взлетали в вышину, извиваясь и принимая отвратительные очертания, напоминающие конвульсии издыхающей змеи. Высоко вверху дым расплывался и серой пеленой затягивал все небо. Солнца почти не было видно. Иногда оно появлялось в просветах бледным пятном и снова исчезало, когда пелена сгущалась. От смрада горящих руин дышать становилось все трудней.

Феодоре показалось, что с тех пор, как она смотрела на город в последний раз, пожары катастрофически разрослись. Появилось множество новых, и невозможно было понять, были ли это поджоги или просто пламя перекинулось со сгоревших кварталов на соседние. Казалось, три четверти города охвачено огнем или уже обратилось в пепел.

— Что это? — воскликнула Хризомалло, увидев взметнувшийся вверх грандиозный столб пламени, от которого вид гибнущего в огне города стал еще более зловещим. Женщины оцепенели.

— Это склады в торговых рядах, — отозвалась Феодора, — видно, огонь добрался до масел, дерева, смолы или других легко воспламеняющихся товаров… Вон, смотрите, еще одна вспышка!

Вновь и вновь извергался огонь в небо, увлекая за собой раскаленные глыбы, разлетающиеся метеоритным дождем и взрывающиеся высоко в воздухе мириадами искр, которые, будто чудовищные семена, падали на город, рождая все новые пожары. Иссиня-черный и еще более едкий дым валил от складов, где хранились одежда, зерно, кожи. Вершины окрестных холмов пылали, как жерла огромных печей.