Совсем забыл это упомянуть, но, когда мы уходили с той проклятой опушки, я улучил момент, чтобы подойти и попрощаться с Сух’халамом. Тогда же я заметил сияние из-под его воротника. Всё это время подаренный дедом амулет указывал именно на присутствие этих тварей, а не на тех монахов, что жили в цитадели. Тем же днём в Грозном провели пересчёт бойцов и всей прислуги, и обнаружилось, что пропал один из младших поваров. Я имею в виду, что его не было ни среди живых, ни среди мёртвых, и никто другой подобным образом не исчез. Тогда же его сотоварищи по кулинарному делу стали копаться в своих воспоминаниях, и вскоре они сошлись на том, что пропавший парень был покладистым и весьма дружелюбным, но всё же довольно-таки отрешённым и замкнутым человеком. Никогда не болтал лишнего, в разговорах чаще всего молчал и внимательно всех слушал, а в последние недели стал малость беспокойным и каким-то пугливо настороженным. Впрочем, работал он исправно, ни с кем не ругался и пьяным в грязи ни разу не валялся, а потому все закрывали глаза на его лёгкую чудаковатость, тем более что она никому не делала беспокойства. Стоит ещё упомянуть, что он был из местных жителей, по крайней мере, он так всем говорил, а потому нередко отправлялся в лес на поиски ягод и грибов, не особо опасаясь встречи с дикой живностью, чьи повадки он хорошо знал. Папа Гил решил показать поварам отрубленную голову мертвеца, но тот оказался им незнаком. Я тогда промолчал, но думается мне, что угрюмый повар сгорел дотла в том пожаре, а воскресший хмырь был его дружком, которого мы принесли на своём хвосте из последнего разведывательного похода.
Перед нами встала задача — прикончить ублюдка наверняка, чтоб больше уже ни за что не поднялся, однако это оказалось неимоверно трудным делом. Начали с самого простого и очевидного; навалили огромную кучу дров во дворе, от души полили всё сверху смолой, распалили огонь и бросили в него одну руку. По первой, она вновь побелела и ни в какую не хотела обгорать, но спустя какое-то время белизна сошла, кожа стала чернеть, трескаться и слезать с плоти. Когда костёр догорел, из пепла мы достали закоптившиеся кости, перемололи их в труху, после чего орденский капеллан прочёл над ним с десяток молитв и развеял прах по ветру. Другие конечности и голову поочерёдно спалили в кузнечном горне, после чего снова отнесли их к капеллану для освящения, а вот с туловищем происходило нечто непонятное. Оно исцелялось. Все те ожоги и мелкие раны, что монстр получил во время сражения, полностью заросли, а прежде тощая фигура заметно укрепилась, нарастив мяса. Сторожившие его мужики рассказывали, будто бы оно иногда подергивалось и пыталось извиваться, но удерживавшее его тугие ремни не давали ему свалиться со стола. Ну а когда сама тушка стала выглядеть совершенно здоровой, она начала отращивать утерянные части. Ох, я не шучу. Караульные даже сделали мелком отметки на досках; одну утром и одну вечером, и так установили, что тварь росла на длину пяти больших пальцев в сутки. Она даже успела отрастить заново шею и уже готовилась вернуть свою нижнюю челюсть. Зрелище было весьма мерзкое. Тогда Гилеанор, не желая больше продолжать рискованные наблюдения за неизвестным и диковинным демоном, приказал развести новый костёр и сжечь тело, но, вот в чём загвоздка, оно не горело, как другие части. Да, оно побелело, но оставалось таким до тех пор, пока не истлело последнее полено.
Затем папа Гил приказал любыми средствами измельчить тушу и вновь предать её огню. Мы одолжили у строителей большую двуручную пилу и отняли заново отросшие культи. Не сказал бы, что это было очень трудно, но мне казалось, что человеческие плоть и кости должны были пилиться куда легче и быстрее, если сравнивать со всеми иными нехорошими вещами, что мне приходилось делать на службе у императора, да и к тому же крови из ран вытекало как-то маловато. Да, всё верно, я постоянно участвовал в распиле мертвяка. После битвы Гилеаонр лично воздал хвалу моей стойкости и заявил, что все оставшиеся в живых бойцы в своём спасении были обязаны именно моему меткому выстрелу. Этим подвигом я завоевал его симпатию и безграничное уважение и стал его главным помощником в деле окончательного уничтожения демона. Так вот. Бёдра плечи отпилили, затем распилили его пополам, немного выше пупа, и вот здесь пила уже заметно вязла, плоть слипалась, а временами и вовсе казалось, что нечто пыталось изнутри вытолкнуть инструмент. После мы хотели сразу же приняться за распил грудной клетки, но это нам сделать не удалось. Рёбра оказались чертовски прочными, а потому прорезаться дальше кожи и мышц у нас не выходило, а стоило нам снять пилу с раны, как она затягивалась в считанные минуты, не оставляя за собой ни единого рубца. Увидев нашу неудачу, Гилеанор взялся за меч и попробовал разрубить тело, но лезвие тоже не смогло глубоко проникнуть и отскочило назад. Тогда он приказал приставить тело к стене и нанёс серию сильных уколов, но безрезультатно. Затем Гил попытался вонзить меч в обход рёбер, просовывал острие меча в обрубок шеи или пробовал проникнуть внутрь со стороны желудка, но плоть будто бы становилась каменной и не позволяла стали проникнуть к нему — сердцу! Источнику и хранителю их жизни. Разок мы взяли рогатину и попробовали впятером навалиться на обрубок туши, но и это не помогло. Мы словно бы пытались гнилыми зубами раскусить стальной орех.
Но ведь должен был быть способ его убить? Как-никак двое его дружков, если они в своей сущности были подобны ему, сгинули в том пожаре. Я подозревал, что дело было в той самой вспышке, что произошла перед ним, но наш боевой капеллан, умевший применять кое-какие простенькие заклинания света, увы, не был подлинным паладином. Он, конечно, пробовал освятить или прожечь хиленьким лучом проклятое тело, но особого эффекта это не возымело, а возникшие мелкие раны заживали буквально на глазах. Казалось, что мы зашли в тупик и что нам придётся до конца дней отрезать куски мяса от бесконечно растущего мертвеца. Были бы мы каннибалами, то нам более никогда бы не пришлось голодать. Однако же всё переменилось в то утро, когда я с ещё несколькими людьми отлучился к протекавшей мимо Грозного небольшой речушке чтобы мальца освежиться. Раздевшись догола, я по какой-то причине засмотрелся на свои отметины, к виду которых я, разумеется, давно привык, и в тот момент меня осенило. Осенило так, что я едва не бросился назад в крепость с голым задом.
Ещё в Штрагендросе во время обучения нам наказали следить за сохранностью наших магических рисунков, потому что если их слишком сильно повредить, к примеру случайно содрать кожу или нечаянно обгореть, то они перестанут действовать, и вся наша магия безвозвратно исчезнет. Вспомнив это, я подумал, что раз я, лишившись пары лоскутов кожи, потеряю все свои способности, то может быть если лишить чудовища той мистической печати, что проявлялась на его груди, то и оно ослабнет и станет беспомощным? Папа Гил внимательно выслушал мою идею. Вполне очевидно, что часть с моей личной историей я опустил за ненадобностью. Никаких других идей в запасе не было, а потому Гилеанор без лишних препираний дал мне полный карт-бланш на эксперименты с телом.
Вместе мы спустились в покрытую кровавыми пятнами с прошлых отсечений комнату, где возле тела дежурило четверо солдат и один брат-рыцарь, отмерявший рост конечностей и отдававший приказ для очередного распила. При себе у меня был охотничий нож. Припоминая, где именно проходил край сокрытого рисунка, я вонзил мясницкий крюк около подмышки и оттянул кожу, а затем сделал надрез ножом немногим ниже левой ключицы. Или правой? Не-не, всё верно, ниже левой. За время походов в дикие земли я неплохо поднаторел в свежевании, но подобную дичь я свежевал впервые. Вернее будет сказать, что в самом начале процесс не сильно отличался от свежевания оленя, но чем дальше я продвигался, те сильнее труп проявлял свою нечеловеческую, противоестественную сущность. Кожа начинала сжиматься, точно живая, тянула крюк из рук и прилипала обратно к телу, да так, что её приходилось заново подрезать. Когда я дошёл до середины, она побелела и на ней стали проявляться чёрные линии, кожа стала ещё грубее, тело принялось мелко дёргаться и брыкаться, так что все столпившиеся вокруг стола люди помогали прижимать его, а один из сторожей перехватил у меня ручку крюка, чтобы мне было сподручнее орудовать ножом. Не знаю, как бы мы справились, не зайди я к нашим поварам за этим самым крюком.
