К курящим подбежал связист.

— К нам двигается крупная группа противника. Разведка доложила о нападении на монастырь.

Я оглянулся на свою группу.

— Если надо, останемся тут, хоть умирать, — озвучил общую мысль водила.

Буднично так говорит, бесцветно. Украдкой кидая взгляд то на меня, то на засаленную и местами даже подкопчённую форму. Озвучивают это для меня, своего командира, чтобы даже мысли не имел об ином, и немного для себя, как бы обрубая себе все сомнения.

— Бежать никто не думает. Будем ждать коридора от арты, чтобы вывести людей.

— Другой дороги все равно нет. Думаю, есть необходимость прорываться…. Хотя…Как пить-дать попадём под обстрел… Можем попробовать отбиться на скорости.

В слух озвучил мысли, сам с трудом веря, что это возможно.

— Шеф, здесь слишком много людей, машин не хватит.

Где-то в небе нарезают круги боевые самолеты, по ним работает ПВО, отсюда видно инверсионные следы. За этим воздушным театром противостояния равнодушно следят парни на БТРе с надписью: «Братск», чутко прислушиваясь к любым меняющимся звукам.

Опять нарисовался связист. На немой вопрос о связи буркнул:

— Да все, как всегда, — констатирует Жора. — Связи между подразделениями толком нет. Ты же знаешь, командир. Что у соседей происходит, никто понять не может. Пока допросишься работы артиллерии…

Жора устало махнул рукой и скрылся дальше работать.

По лавре и нашим машинам они атаковали артиллерией. Прозевали мы дроны, али наш снайпер не увидел камеру. Сейчас это уже не важно, вяло крутящиеся, ненужные в эту минуту философские мысли, уходили на второй, а то и третий — фоновый план. Вытащить людей не успеваем, вот что главное.

Батюшка или настоятель, не знаю, как правильно, вздохнул. Этому святому отцу было около шестидесяти, крепкий мужик, с седой окладистой бородой, ясными серыми глазами. Он стоял в чёрной рясе, выделяясь на фоне белой стены, как клякса. Попытался сказать, что дом божий неприкосновенен, что-то еще в тему, но я его перебил.

— Святой отец, может для кого-то это и святое место, но не для этих зверей. А мы вот ваша защита. Какая есть.

— Нет священнее работы для мужчины, чем защита своей родины. То для такого святого дела, как война Вера потребна. А ты вой, не сомневайся, справимся. Уныние, отчаяние, тревоги и страх сейчас преступны. Они убивают боевой дух ваш, ни в коем случае нельзя этого допускать! Это губительно, преступно для вас, это ни к чему хорошему не приведёт. Вижу беспокойство на твоем челе.

Священник вздохнул, встряхнулся, расправил плечи и обратился к бегущим. Уже спокойным, хорошо поставленный голосом продолжил:

— Заранее хоронить тоже не нужно ни своих мужчин, ни нас. Нужно пересилить себя, скрепить свои нервы молитвой, упованием на Пресвятую Богородицу. Уверуйте, наконец, что никто кроме нас не сможет сделать то, что мы сейчас должны сделать. Мы все должны сплотиться, и помочь нашим воинам. Братья и сестры, спокойно, пойдемте к реке. Укроемся в скиту. Помолимся за здравие их, молитва укрепит наши души! — и уже тише, с почти потухшим взглядом, — Нам страдать не привыкать, детей жалко. Безвинные же отроки.

Мне, по большому счету, было все равно. В церковь я и до войны не ходил, вера она либо есть, либо нет. А как зовут того Бога — не все ли ему равно? Да на войне нет места атеизму, но и вера у каждого своя.

Батюшка был спокоен, это вызывало мое уважение, не паниковал, не стремился командовать или требовать вывезти себя из этого ада. Он, громко и устало продолжал созывать всех за собой. Помогал военным направлять поток людей к реке.

— Воздух!!!

Американские игрушки уже разнесли стену. Кое-где каменная крошка посекла людей, раненых спешно осматривали, перевязывали и отправляли в убежище. Панику удалось подавить.

Опять свист, прощальный звон колокола и грохот разлетающегося камня мы услышали сквозь непрерывные взрывы. Часть снарядов попала по каменному строению, часть по стене, два снаряда с детонировали у машин, не до конца укрытых стенами храма. Люди частично оглохли и бестолково озирались, в ушах звенело. Едкий дым от горящих палаток и тентов застил весь обзор, заставлял часто моргать, смахивая слезы. Мы остались прикрывать проход к лестнице и скиту.

Затишье было временное, после арт обстрела пойдет группа зачистки. Пока балом правила вязкая, даже густая тишина, наконец закончили перетаскивать раненых. Цепочкой, передавая больных — здоровым. В звенящей, как струна, тишине, кроме мата и оседающей пыли ничего не было слышно.

Почти стемнело, когда ко мне подбежал связист, радиостанции больше нет. «Если через два часа на связь не выйдем — тогда к нам придет разведка, нужно продержаться пару часов. Как-нибудь, хоть зубами вцепиться в эти валуны.

Автоматы противников заговорили с наступлением темноты. Зачистка.

В этот момент от стены отделилась темная фигура, в каком-то фэнтенезийном плаще. Она, не боясь и не таясь, шагнула в нашу сторону, замерла. Почти прикоснулась к огромному колоколу, что лежал на земле, предполагаю, что снесло с колокольни. Потом существо полюбовалось на свою руку — крыло, коснулось лица, все-таки женского пола. Чего-то подождала и наконец определившись уверено, но осторожно направилась к лестнице и тем двум валунам, что скрывали нас от обстрела. Сквозь шум и рокот я дернулся схватить фигурку, думая, что это зазевавшийся гражданский, но вынужден был отпрянуть в укрытие. В каком-то отчаянье крикнул:

— Дура, в сторону, здесь не Бродвей!

Хрупкая фигурка, с птичьей маской, по какой-то нелепой случайности не встречающаяся с пулями, протянула мне руку. И звонко, по девчачьи спросила.

— Ну что майор, покажем всем, чего стоят воины земли Русской?

Ее птичьи глаза смотрели в мою душу, хотя она и стояла не близко. Спрашивая и утверждая, неужели я ранен и мне это видится в бреду? Или умер? Такого не бывает…

Пока я лихорадочно думал, что тут происходит, с нашей стороны оружие молчало, все смотрели как пули противника растворялись в ее плаще из темных перьев, закрывая нас самих от обстрела противника. Девушка не обращала на это никакого внимания, все неудобства поглощались странными перьями. Я невольно косил взглядом на храм за ее спиной.

Тем же оглушающе-требовательным тоном девушка продолжала:

— Я дам вам время дождаться подмоги. После того как я закончу и до рассвета, вас никто чужой не побеспокоит. Понятно?

Я кажется кивнул, а она повернулась ко мне спиной. Мозг заторможено фиксировал, что ее спина была покрыта темными маленькими перьями. На вид безумно мягкими и притягательными. Я поймал себя на мысли, что мне хочется коснуться этих перьев, даже потянулся. Девушка обернулась, я даже руку не успел отдернуть, улыбнулась. И взмахнула своей рукой — крылом, как дирижер на концерте, привлекая и так излишнее внимание.

Послышался мерный перестук, четкий, парадный, перебивая громкостью возобновившийся гул стрелкового боя. Я вздрогнул, покрутил головой, щуря глаза в попытках разглядеть в темноте неведомого барабанщика. Под рваный ритм образовалась стена из серых клубов воздуха, а девушка продолжала руководить этим серым дымом, который покрывал траву под ее ногами. Из тумана начали выходить, стройными шеренгами…. Кто это?

Люди… или призраки под невидимый бой барабана выходили и четко, по-военному строились. Впереди барабанщики, за ними кони, вытанцовывали ритм, подкованными сапогами ударяла о землю пехота и пушки старинные пушки. Как в старом кинофильме стойкие оловянные солдатики, чуть смазанные, не четкие.

Высекая искры из земли, кони расходились в право и в лево. Люди — призраки в шляпах с широкими зубчатыми нашивками, отливали серебром, виски «украсили» огромные букли. Косы, неведомый стилист прикрутил вплотную к затылку и покрасил в белый. Длинные темно — зеленые камзолы, где-то на пол-ладони ниже колен. Короткие лосины самого желтого цвета, который я мог себе вообразить, канарейка от зависти умерла бы. На ногах курносые, смазанные, натертые как зеркало, башмаки и стянутые за колено лентами с красными вдоль всей ноги пуговицами. У всех висели тонкие шпаги, больше похожие на стальные зубочистки. Руки в желтых перчатках с большими и толстыми вставками и вооруженные короткими увесистыми палками.