И вот сейчас Россия с нами, она помогает. Как будто вернулись домой и пришли силы бороться дальше. Сейчас смерть обошла стороной, значит еще повоюем.

— Егор, ты тут как? Жив?

— Не дождешься!

— Мы у леса торчим, вокруг минного поля.

— Ты не поверишь, я догадался! Раненых много?

— В той или иной степени все, но в основном контузия и осколки.

С помощью товарища я доковылял до деревьев и устало прислонился к одному из них, остро запахло сосновой смолой. Это бесценный запах, он мирный, домашний, спокойный.

Те, кто по здоровее принялись организовывать лагерь, натаскали хвороста, лапника и того, что уцелело из КАМАЗа. Опушка имела оригинальный ландшафт, подправленный снарядом. Воронка от взрыва скрыла нас от жужжалок, но как нам выбраться к своим? Голова гудела и подвывала….

Не подвывала, это сторонний звук. Перехватив автомат поудобнее, поднялся на ноги. Метра три от лагеря нашел изуродованную волчицу. Она барахталась в крови, силясь встать и тихонько поскуливала от боли. Не жилец, ее грудь ходила ходуном от частого дыхания. Она, как и мы попала под удар. Рядом с ней, толкая мать носом, скулил щенок, наверное, полуторамесячный. Он иногда бегал вокруг, возвращался и плакал.

Голова волчицы повернулась на звук, ее желтые в этот миг человеческие глаза посмотрели на меня. В них было столько мольбы, бесстрашия перед смертью и мужества, что захотелось поклониться. Она просила только об одном, позаботится о ее ребенке, ведь чужих детей не бывает?

Щен был серый, с небольшой коричневой полоской вдоль спины. На морде застыла кровь, он постоянно тыкался носом в волчицу. Я присел и протянул руку, щен застыл и перестал плакать.

За спиной хрустнула ветка, умирающая волчица оскалилась.

— Командир, потеряли тебя.

— Дим, иди обратно, сейчас приду.

— Ты? — кивнул он на волчицу.

— Взрывом, — волчонок залез ко мне под ноги и осторожно выглядывая из-под коленок.

— Нужно добить, мучается же…

— Иди.

Добивать никого не пришлось, она сама ушла, убедилась, что ребенок пошел ко мне, что я какая-никакая защита и закрыла глаза.

— Беги к своим богам, я позабочусь, если жив останусь.

Ну руки щенок пошел добровольно, уютно расположившись под курткой, чихнул пару раз и все-таки высунул морду, запах пороха ему не понравился. Потом еще повозившись затих.

Между тем на опушке уже пришли в себя и даже развели небольшой огонек в ямке и поставили что-то готовится. Дима поднял на меня глаза, кивнул своим мыслям и продолжил кашеварить. Ко мне подсел военкор. Француз.

Навязали нам их двоих, в начале. Одному из этих журналистов пришлось уехать из Донецка, чтобы не подвергать опасности своих близких, оставшихся в Европе. После выезда из Украины ему закрыли въезд туда на 10 лет. Безосновательно. За правду. Второму европейское начальство в одной из известных местных газет написало письмо, что временно отзывают у него лицензию из-за давления «сверху». Тем не менее он остался на Донбассе и, не смотря на всю льющуюся на него ненависть и угрозы, продолжает бороться за правду. Она здесь дорогого стоит. Жан оказался болезненно честным, достаточно умным, но не понимающим.

— Как же так получилось?

Спрашивал у него, намекая на его нахождение в зоне конфликта.

— Я смотреть и писать новости. Совсем не понимать одного, откуда столько злобы. Почему откровенная пропаганда против России. А люди! Merde[2]! Они слепые, как бараны верят газетам и телевидению. Мало думающих задают вопросы, но таковых мало. Но это же… bizarre[3]? Странно!

— Почему странно?

Подначивал я француза. Он смешно морщит нос и лекторским тоном начинает:

— Я же читать, я изучать вопрос. Я русский выучить, только из-за этого, у нас не найти историю с разных сторон. Пытаться рассказать в своих социальных сетях про историю Украины, про Союз и Евромайдан. Про незаконную смену власти и genocide русскоязычных украинцев! Меня травить как собака!

— Так почему ты здесь?

— Мне кричать, что сижу в Европе, откуда мне знать? И я поехать на Донбасс, чтобы сам увидеть, что же тут творится. Поговорить с очевидцами и с участниками событий. Показать европейцам насколько они глупы в своем мнении. Я думать, что у нас демократия.

Демократия! Буквы «р» не хватает. Жану приходили тонны писем от соотечественников и хохлов, с пожеланием сдохнуть на мине или под обстрелами. Его старались вычислить по эфирам чтобы избить или убить.

Второй журналист, Майк, кажется? Уехал. У Майка семья. Это Жан один. Местные военкоры подсобили, выбили лицензию, пристроили в газету.

По началу, еле продирался через акцент, только интуитивно понимая, что он говорит. Сейчас только смешно путает окончания, обрусел французик. Даже кое-что понял, исконно русское «понимание». Человек не может быть доволен всем, но за это его не затыкают, даже особо не наказывают, если он не лезет на амбразуру. Демократии, в том виде, что описана в книгах по политологии, не существует и быть не может, это не в природе человека. Жан ткнул в серую макушку пальцем, в ответ его постарались укусить. Не вышло, мал еще.

— Где нашел щенок?

— Взрывом волчицу убило, вот подобрал.

— Зачем тебе?

— Думаешь нужно было убить?

— Ну зачем так? Оставил бы, нам еще выходить из минного поля.

— Если нам трудно, это не говорит о том, что нужно быть бешенным зверем. Мы пришли к ним в дом, нарушили все. Если можно что-то исправить, нужно исправлять, а трудно всегда будет.

— Я живу здесь несколько годов, а все не пойму. Почему вы такие?

— Ты не поверишь, мы сами не понимаем.

Немного накормил щенка, разделив с ним кашу с тушенкой, тушенка ему понравилась больше, прям в палец вцеплялся. После ужина дал ему погулять по лагерю. Следили всем лагерем, как гордо новый член коллектива сует нос в остывающий котелок, смешно фыркает от каши. Бойцы втихаря подкармливают найденыша из своих порций, и осмелевший зверь уже был зачесан и заигран.

Распределив дежурство разлеглись на лежанках, щен нагулявшись забрался ко мне под куртку, согреваясь и согревая.

Только прикрыв глаза, проснулся от легкого копошения, огляделся. Копошение не прекратилось, щенок не просто ёрзал, он целенаправленно толкал. При свете луны все стало серым, но с четкими очертаниями. На границе с лесом на корточках сидела девушка, она крутила головой, явно пытаясь сообразить, как здесь очутилась.

Уже прохладные, не смотря на дневную жару, августовские ночи заставляли на ночь одевать что-то на подобии ветровки, когда как девушка в свете луны была одета в майку, с абсолютно голыми руками. Встала, потянулась, сделала пару шагов в мою сторону.

Краем глаза заметил, что некоторые бойцы подобрались, постепенно подтягивая к себе автоматы. Ожидая нападения, боясь его и готовясь.

Щенок наконец выпутался из куртки, принюхался и потрусил в сторону незнакомки. Она спокойно погладила его, почесала за ухом, но щен не отставал и требовал взять себя на ручки, через минуту девушка смирилась со своей участью и подняла его.

— Ну что ты, все будет хорошо.

Она потрепала по загривку волчонка и перевела взгляд на «спящий» лагерь:

— Я знаю, что не спите. Тем лучше, вам нужно идти, утром будет уже поздно.

— Ты, ять кто?

— А это так важно? Вот именно сейчас это важно?

Ну и как ей сказать, что непонятная девка, в третьем часу ночи требует пойти туда, не зная куда, через минное поле? Но ответить нам не удалось. Звук коптеров здесь могли отличить от любого другого за долю секунды. Но в этот раз звук был тяжелее, значит груженые.

Первый взрыв разорвал тишину прямо под эти мысли. Мы синхронно присели, девушка же не шелохнулась.

— Я проведу. Нужно уходить.

Она подтянула повыше волчонка и обернулась к полю.

— Ребят, руки в ноги и пошли… — потом вернулся к девушке, — Если что, я тебя с собой заберу…

— Очень грозный, не бойся, возьми!

Она протянула мне щенка. Тот недовольно заворчал, но смиренно перенес транспортировку. Убедившись, что волчонок скрылся у меня под курткой приказала: